Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
— Я знаю, вам нравится этот автор.
— Очень. Держите, я завернул книгу, чтобы другие не видели.
— Как она называется?
— «Человек, который проходит сквозь стену».
Леа вышла из магазина, прижимая к груди драгоценную книгу. Наконец-то ей предстоит приятный вечер! Она перечитала по нескольку раз все, что было в небольшой библиотеке тетушек. Никогда еще ей не было так скучно в Париже, рядом с Камиллой, посвящавшей все свое время сыну, тетушками, говорившими только о продуктах, Лаурой, проводившей дни, а иногда и ночи, у Франсуазы, вместе с которой они коротали вечера в барах и кафе, и Эстеллой, которая становилась все более ворчливой из-за боли в ногах…
Леа не хватало Монтийяка. Она опасалась, что, несмотря на присутствие Руфи и Сидони, Файяр вновь примется за старое. Близился июль, и у Леа не было никакого желания проводить его здесь. На улице было невероятно душно. Что же будет в августе? Если только Франсуа Тавернье не возьмет на себя заботу развлечь ее… Но его нет! Месье исчез! Где он? Со своими лондонскими, а может, немецкими дружками?
Мужчины оборачивались ей вслед, когда она шла по улице в голубом в красный горошек платье, не скрывавшем ее стройных ног в высоких белых сандалиях — подарке Франсуа. Вся во власти своих мрачных мыслей Леа ничего не замечала…
Дома она положила книгу вместе со шляпкой на столик в прихожей. Тетушки принимали гостя.
— Ну, вот наконец и ты! Месье Тавернье ждет тебя уже больше часа.
Она подавила желание подбежать и броситься в его объятия.
— Здравствуйте, я уже думала, что вы умерли.
— Леа! — укоризненно воскликнули тетушки.
— Ничего, мадемуазель, это всего лишь шутка. Подобный юмор — одна из составляющих ее очарования.
— Месье Тавернье, вы очень снисходительны к этому ребенку.
— Тетя Лиза, я уже не ребенок, и мне наплевать на снисходительность месье Тавернье.
— Что за характер! Парижский воздух вас совсем не изменил.
— Просто я ужасно скучаю.
— Этого я и боялся. Я везу вас на загородную прогулку.
— Так поздно! Скоро пять часов!
— Это недалеко… Пятнадцать минут…
— И это называется загородная прогулка?.. В пятнадцати минутах от дома!
— Вот увидите: дикая природа, чудное место, немногие о нем знают.
Им понадобилось гораздо больше пятнадцати минут, чтобы приехать туда, куда хотел привезти ее Франсуа Тавернье. Он ругался, кружа по улицам Баннье, Фонтеней-о-Роз, Со и Бург-ла-Рен. Наконец он решил остановиться и свериться с картой.
— Улица Шатобриана, улица Лу-Пандю… А! Вот, «Волчья долина», это здесь.
— Скажете вы мне, наконец, куда мы едем?
— Покупать деревья.
— Покупать деревья?..
— Да, мне обещали молодой побег от дерева, посаженного Шатобрианом.
— И что вы собираетесь с ним делать?
— Это не для меня. Один из моих немецких друзей, страстный поклонник французской литературы и Шатобриана, любезно просил меня раздобыть ему деревце…
— Вы с ума сошли!
— Я позвонил доктору Ле Савуре, живущему в бывшем имении великого писателя. Он сказал, что я не первый, кто обращается к нему с подобной просьбой, и что сейчас у него как раз есть довольно симпатичная лиственница.
— А у вас нет другого занятия, кроме как поставлять своим немецким дружкам деревья? — спросила Леа со всем презрением, на какое была способна.
— Друг мой, я делаю это отнюдь не для каждого немца. И потом, это лиственница — не простой черенок. Вы только вдумайтесь… поросль дерева, любовно посаженного Шатобрианом!
— У меня такое впечатление, что я слушаю Рафаэля Маля. Он тоже со слезами в голосе говорил мне о Шатобриане и даже подарил книгу вашего великого писателя…
— «Жизнеописание. Ранее»?
— Как вы догадались?
— Зная Рафаэля Маля, это совсем не сложно… Вы ее прочитали?
— Я пыталась… Она показалась мне ужасно скучной. Жизнеописание грязного монаха семнадцатого века!
— Замолчите, несчастная! Мы въезжаем на земли автора «Мучеников», чей призрак может покинуть свою скалу в Сен-Мало и надрать нам уши за такие отзывы.
Они ехали по широкой дороге, вдоль которой росли высокие деревья, закрывавшие небо. В открытые окна врывался теплый и влажный ветерок.
— Зловещее место. Как вы его назвали?
— «Волчья долина».
— Вот-вот, напоминает название разбойничьего Притона, достойного романов Анны Радклиф.
— Вы читали романы Анны Радклиф?.. — спросил он с таким удивлением, что Леа почувствовала себя уязвленной.
— Думаете, вы один умеете читать? Моя мать обожала английские романы той поры, она прочитала их все, и я тоже. Вы, должно быть, находите подобного рода литературу слишком сентиментальной… слишком женской.
— Какая пылкость!.. Я и не знал, что вы до такой степени любите «черные» романы. Знакомы вы с немецкими авторами того же периода? У них есть много интересного; если хотите, я дам вам почитать.
— Нет, спасибо.
Они остановились возле увитого плющом и диким виноградом дома, примыкающего к большому зданию, похожему на казарму или госпиталь. На пороге их ждала маленькая женщина.
— Здравствуйте, месье… Кажется, месье Тавернье?
— Да, мадам. Добрый вечер, мацам.
— Я — мадам Ле Савуре. К сожалению, мужа вызвали в Париж, Он поручил мне принять вас и просил извинить его.
— Очень жаль!
— Поверьте, он был очень расстроен, но ничего не мог поделать. Входите, пожалуйста, мадемуазель…
— Ах, простите… Мадемуазель Дельмас.
— Вы очень красивы, мадемуазель. Теперь муж будет еще больше огорчен, узнав, что не увидел такую красавицу.
Улыбнувшись, Леа вошла в дом.
Так вот он какой, дом великого писателя! Изнутри он казался слишком хрупким. Ей показалось, что стены с трудом выдерживают тяжесть картин, а пол вот-вот провалится под мебелью.
— А что вы ожидали увидеть? — спросил Франсуа, прочитав разочарование на ее лице.
— Не знаю… Что-нибудь более изысканное… А такой могла быть и гостиная в Монтийяке… О! Франсуа! Вы видели эту лужайку?.. Эти деревья!..
— Красиво, не правда ли, мадемуазель? Мы с мужем стараемся сохранить это место таким, каким его любил Шатобриан… Если хотите, попозже мы можем пройтись по парку, и я покажу вам деревья, посаженные им самим. Идемте, месье Тавернье. Извините нас, мадемуазель, это ненадолго.
На заваленном бумагами столе внимание Леа привлекла книга в кожаном переплете со множеством белых бумажных закладок. «Замогильные записки». Леа взяла ее, села на ступеньку крыльца, лицом к прелестной лужайке, и открыла первую страницу.
««Волчья долина», возле Ольней, 4 октября 1811 года…»
«В воздухе уже должно пахнуть осенью», — мельком подумала она, прежде чем продолжить чтение. «Мне нравится это место, заменившее мне родные луга; я заплатил за него плодами моих размышлений и бессонными ночами; маленькой пустыней Ольней я обязан большой пустыне Атала; и чтобы создать это пристанище, мне не пришлось, как американским колонизаторам, грабить индейцев… Я привязался к своим деревьям; я посвящаю им элегии, сонеты, оды. Среди них нет ни одного, за которым я не ухаживал бы собственными руками, не избавлял бы от червя, подтачивающего корень, от гусеницы, приклеившейся к листу. Я знаю их все по именам, как своих детей; это моя семья, другой у меня нет, и я надеюсь умереть в лоне этой семьи».
«То же самое я могла бы сказать и о Монтийяке. Истинная моя семья — это земля с ее деревьями, виноградниками и лугами. Как и Шатобриан, я знаю имена моих деревьев и умею лечить их от болезней. Когда я вернусь, то в память об этом дне посажу кедр».
— Леа… где вы? — позвал ее Тавернье.
— Здесь.
— Простите меня. Вы не очень скучали? Что вы читаете?
Она молча протянула ему книгу.
— Как раз такое произведение я бы не осмелился вам порекомендовать после того, что вы сказали о «Жизнеописании. Ранее».
— Но это же совсем другое, здесь он рассказывает о своем детстве, говорит об этом месте с такой любовью… Он умер здесь, как и хотел?
— Увы, нет, моя прекрасная невежда; Шатобриану не удалось найти приют в тени посаженных им деревьев. Он вынужден был продать «Волчью долину», купленную при Бонапарте и потерянную при Бурбонах, а также и свою библиотеку, оставив только томик Гомера. Он так страдал от потери любимого Имения, что поклялся никогда больше не владеть ни одним деревом.
Вечер выдался великолепный; они возвращались парком к дому, затерявшемуся среди всей этой зелени.
— Здесь мы не пойдем, — неожиданно сказала мадам Ле Савуре, останавливая шагавшую впереди Леа.
— Почему? Тут же очень хорошая тропинка.
— Дело не в этом; поосто мы приближаемся к месту расстрела.
— Месту расстрела? — остановившись, растерянно переспросила Леа.
— Вон там, за стеной, в лесу немцы расстреляли заложников… Я, как сейчас, слышу эти выстрелы. С тех пор мы с мужем не заходим в эту часть парка.
