Мэри Рено - Последние капли вина
Я очнулся, ощутив на лице воду, а рядом с собой увидел старика. Поверх седых волос на нем был лавровый венок, и когда ко мне начал возвращаться разум, я догадался, что это - жрец алтаря. Сначала я не мог заговорить с ним, но он дал мне выпить воды с примесью вина; вскоре я смог сесть и ответить на его приветствие. Я оглянулся через плечо в ту сторону, откуда пришел, но Достопочтенные уже удалились.
Он заметил мой взгляд и проговорил:
– Ты далеко бежал; одежда твоя порвана, ты покрыт синяками и кровоточащими ссадинами, забрызган грязью. Может, ты пролил кровь и пришел искать убежища? Если так, то войди внутрь святилища, ибо Аполлон не сможет защитить тебя снаружи.
Он наклонился, чтобы поднять меня. Руки у него были старческие, но сухие и теплые, и в них чувствовалась целительная сила. Я ответил:
– Я не проливал крови. Но лучше бы пролил свою собственную, ибо глаза мои увидели мое сердце, и свет его навсегда обратился в тьму.
– В сердце каждого человека есть лабиринт, - отвечал он, - и для каждого наступает день, когда нужно дойти до центра этого лабиринта и встретить Минотавра. Но скажи, не осквернил ли ты чего-либо священного для богов, не убил ли, надеясь на безнаказанность, не совершил ли кровосмешения?
Я содрогнулся и ответил:
– Нет.
– Тогда войди, бедный юноша, - сказал он и поставил меня на ноги.
Не будь старый жрец очень сильным для своих лет, он не сумел бы протащить меня до своего жилища, хоть оно находилось недалеко, - потому что колени подгибались подо мной на ходу, и я бы упал, если бы не поддержка его рук. Жена жреца, будучи уже старой женщиной, предстала передо мной [91] и помогла ему уложить меня на ложе. Она дала мне выпить супа и унесла мою одежду; потом они вместе омыли меня, промыли раны вином и маслом и укрыли меня плащом. Словно я снова стал ребенком и оказался в доме моей бабушки. Под конец старик принес мне горячего пряного отвара с маковым соком, и как только раны перестали саднить от вина, я уснул.
Я спал вечер, ночь и следующее утро почти до полудня. Потом укутался в плащ, которым они меня накрыли, и вышел. Я чувствовал страшную усталость, все у меня болело; ноги еле двигались, но были целы. Святилище стояло совсем рядом с расщелиной в горе, за ним поднимался крутой холм, на котором росли сосны. По ущелью проходила большая дорога к равнине и населенным местам. Это было место того рода, какие любит Аполлон. Но красота утра представлялась странной мне, и я видел, что хороша она лишь для других людей.
Жрец, увидев, что я встал, спустился от алтаря - он был совсем небольшой и сделан из камня серебристого цвета. Старик отвел меня обратно в дом и поставил передо мной пищу, ни о чем не спрашивая, - он сам мне рассказывал, как был основан сей алтарь неким человеком, которому на этом месте явился бог. Когда я доел, он спросил, не хочу ли я посмотреть святилище.
– Ибо, - пояснил он, - изображение бога очень красиво; хотя сюда трудно добраться, люди, услышав рассказы других, совершают дальние путешествия, чтобы взглянуть на него. Оно не столь древнее, как алтарь; собственно, я сам присутствовал при его освящении. Его сделал Фидий, скульптор из Афин.
Из вежливости я пошел с ним, заранее готовя слова восхваления, раз уж он был так добр ко мне, - хотя на самом деле меня ничто сейчас не могло взволновать. Но когда я увидел статую, то понял, что старик слишком хладнокровен в своей оценке. Бог был изображен на заре мужества, великолепным юношей девятнадцати или двадцати лет, с лицом самым благородным, а в фигуре переплелись изящество и сила. На плече у него висела синяя хламида, левая рука держала лиру. Глядя на него, я даже забыл на миг, что привело меня сюда.
Жрец говорил мне:
– Как ты восхищаешься этим образом, ты словно окаменел от изумления! И в самом деле, он известен гораздо меньше, чем заслуживает того. Но то же самое происходит с людьми, которые являются сюда, полные ожиданий. Тебе говорили, я полагаю, что после того, как Фидий довел свое искусство до полного совершенства, он перестал работать с живой натурой. Он ждал вдохновения от богов. Но когда он высекал эту статую, был некий молодой всадник, красоты, по его словам, почти божественной, которого он просил иногда прийти для услужения богу и позировать для него. А потом, отпустив этого молодого мужа, он погружался в размышления и молился Аполлону, а после того уже брался за работу.
Я посмотрел снова и подумал, что и Фидия, и юношу, должно быть, посещало некое видение, ибо, казалось, таким и только таким должно быть тело и лицо этого бога. Я спросил, не знает ли он, кто позировал для этого произведения.
– Конечно знаю, - отвечал жрец, - это общеизвестно, и, хоть ты молод, но наверняка слышал об этом человеке, ибо всего несколько лет назад его имя было у всех на устах: Мирон, сын Филокла, по прозванию Прекрасный.
Разум мой был тих, как падающий снег в спокойном воздухе. Я стоял и смотрел. А потом, подобно тому, как зимняя белизна обрушивается вниз по горному склону лавиной и уносится водой, так обрушилась на меня печаль за всех смертных людей, столь великая, что тело мое не могло удержать ее. Меня не заботило, что жрец стоит здесь же, рядом; но, вспомнив вскорости, что тут присутствует и бог, я поднял руку и прикрыл плащом залитое слезами лицо.
Через некоторое время жрец коснулся моего плеча и спросил, почему я плачу. Я не находил, что сказать ему в ответ.
– Ты заплакал, - мягко настаивал он, - когда я назвал тебе имя этого юноши. Может быть, он умер или пал в битве?
Я покачал головой, но говорить не мог. Он подождал, потом продолжил:
– Дитя мое, я стар, и время для меня давно остановилось. И не боюсь я смерти, будто зла, как не боится человек уснуть после полного дня. Молись же искренне, чтобы в каждый период твоей жизни желания твои были исполнимы, и не испытывай страха; старческий возраст придет не к тебе, а к иному, которого боги подготовят к старости. Что же до юноши, о котором ты так горюешь, то он счастлив, ибо его красота стала вместилищем для бога, живущего в этом храме, и осталась в его сыновьях.
Я склонил голову, преклоняясь перед его мудростью. Но все же он не постиг до конца моей печали, и по сей день я, хоть и прочитал много книг, не нашел слов для нее.
Весь этот день я отдыхал там, и следующий, и ночь после него, ибо силы мои возвращались медленно. В последний вечер, когда была зажжена лампа и старая женщина готовила ужин, я поведал ему, в чем обвинен, и сказал еще, что не знаю, куда идти. Он ответил, что я должен идти домой, а бог защитит меня в моей невиновности. А потом, видя, как у меня вытянулось лицо, он рассказал вот такую притчу:
– Некий человек отправился в долгое путешествие, оставив свои деньги на сохранение другу. По возвращении он получил обратно все, что доверял тому, и был доволен. Если бы выяснилось, что друг, пока деньги были у него в доме, испытал алчность, - был бы он меньше чтим меж людьми или больше?
– Это не одно и то же, - возразил я.
– Для богов - одно и то же. Верь в собственную честь, и люди тоже будут верить в нее.
Итак, на следующий день утром я двинулся в Город. Путь, хоть и не близкий, оказался намного короче, чем тот, каким я пришел к храму, потому что тогда я бродил и метался по горам. Я вернулся вечером, незадолго перед часом зажигания ламп. Жена жреца зачинила дыры в моем гиматии и выстирала его, так что теперь я больше походил на себя самого, несмотря на синяки от падений. Войдя в наш двор, я увидел, что внутри уже разгорается лампа. Я немного подождал снаружи, но собаки узнали меня и, выскочив навстречу, подняли шум; пришлось мне войти.
Отец сидел за столом и читал. Когда он поднял глаза, из кухни пришла моя мачеха. Она глядела не на меня, а на него - и ждала.
Он проговорил:
– Входи, Алексий; ужин почти готов, но, я думаю, тебе хватит времени сначала помыться. - И, повернувшись к ней, спросил: - Хватит ему времени?
– Да, - отвечала она, - если он не слишком долго.
– Тогда поторопись; но по дороге зайди пожелать доброй ночи своей сестре, она спрашивала о тебе.
Итак, мы сели за еду и говорили о делах в Городе; а о том, что произошло, речь больше никогда не заходила. Я так и не узнал, какие слова он говорил мачехе, пока меня не было, или она ему. Но со временем я увидел, что кое-что переменилось. Временами я слышал, как она говорит: "Вечер будет холодным, этот плащ слишком легок" или "Отказывайся, когда тебя станут угощать мясом с пряностями, последнее время у тебя от него бессонница". Он ворчал в ответ: "Чего это ты?" или "Ладно тебе, ладно" - но слушался ее. Только теперь, когда он начал обращаться с ней, как со взрослой женщиной, я понял, что раньше он всегда видел в ней просто девчонку.
Я так и не узнал, как это все произошло, да, полагаю, не особенно и хотел узнать. Мне было достаточно, что теперь все будет не так, как прежде.
Глава девятнадцатая
В последовавшее за этим случаем время я много бывал в Городе и мало дома. Великая пустота образовалась внутри меня; я всегда был рад оказаться в обществе и не всегда мне хватало терпения найти общество самое лучшее.
