Юзеф Крашевский - Из семилетней войны
Приехав в Дрезден, Масловский совсем не узнал его. Больше уже не было видно ни золоченых носилок, ни блестящих экипажей, ни придворных щеголей.
Простившись с генералом, которого он сопровождал, Масловский отправился к своей хозяйке Фукс. Остановившись у ворот, он отыскивал глазами кого-нибудь, кто бы взял у него лошадь, и в то же время заметил, что хозяйка стремглав бросилась к нему навстречу.
Она лишилась голоса, у нее перехватило дыхание, когда она начала с ним здороваться. Ее жильцы сбежались посмотреть на воскресшего, так как считали его мертвым. Масловский едва мог добраться до своей квартиры, преследуемый расспросами и поздравлениями. К счастью, Фукс отделалась от одного прусского офицера, который непременно хотел остановиться у нее, найдя пустой ее квартиру; комнаты Масловского остались незанятыми и почти все вещи в целости, исключая некоторых, которые были проданы в счет долга. На радостях Фукс не находила себе места и то входила в комнату, то уходила, смеялась и плакала; причем рассказала Масловскому, как один прусский офицер насильно хотел поцеловать ее и как она защитилась; она не переставала болтать до тех пор, пока не заметила, что Масловский лег на диван и заснул.
VI
На следующий день утром Ксаверий пошел прежде всего в костел; но он не забыл о хлебе, присланном барону Шперкену. Королева теперь чаще всего присутствовала на богослужении в малой дворцовой часовне и не показывалась в ложе. На этот раз часовня была пуста; кроме нескольких человек, которые молились у главного алтаря, почти никого не было. Он тоже молился и не обратил внимания на то, что наверху, в одной ложе, открылась занавеска, и женщина под вуалью стала на колени и начала молиться. Он был сегодня грустнее обыкновенного. Гробовая тишина, царствовавшая в церкви, заставила его вспомнить о родине, о его детстве и о торжественных богослужениях; об отцовском доме и жизни помещика; о товарищах и играх; все это ему вспомнилось, и ему крепко взгрустнулось; захотелось домой, так как для него казалось довольно того, что он уже выстрадал, и хотя сначала он смеялся надо всем, но в кровавой битве он в первый раз заметил, что бывают случаи, когда не до смеха. Война, в которой он не симпатизировал ни одной из воюющих сторон и в которой дрались против воли, радовала его, потому что били саксонцев; но чаще всего его возмущали поступки Фридриха II и утомляли, как зрелище, продолжавшееся слишком долго.
После обедни он потихоньку направился во дворец, намереваясь найти прежде всего Шперкена, но на лестнице Пепита загородила ему дорогу. Взглянув на него, она невольно всплеснула своими прелестными ручками.
— Ах, Боже мой! — воскликнула она. — Верно, вы очень много выстрадали, если на вас и теперь лица нет… Мы не получали от вас никаких известий.
— Да и кому нужно было заботиться обо мне, — весело сказал Масловский, здороваясь с Пепитой.
— Не знаю, — оживленно ответила она, — кого еще беспокоило ваше долгое отсутствие, но уверяю вас, что касается меня, то я часто думала о вас.
— Во всяком случае, не так часто, как о Симонисе? — с иронией бросил Масловский.
Баронесса покраснела и встряхнула головкой.
— А знаете ли, что я делал в продолжение этого месяца? — воскликнул Ксаверий. — Я рубил дрова для камина прусского величества, носил воду, пас лошадей, и все это из-за того, что я не хотел надеть прусский мундир. Пришлось ходить босиком, в какой-то старой шубенке, так что самому делалось страшно. Наконец, взяв в ра" боту все саксонское войско, мне даровали свободу; они убедились, что из меня не сделают солдата.
Ностиц слушала его, Ксаверий взглянул на нее, но и на ее лице, хотя она не нюхала порохового дыма и сидела в замке, видны были следы пережитых дней. Румянец ее поблек; какая-то глубокая задумчивость и забота проглядывали на ее лице. Она значительно постарела. Не решаясь ни о чем спрашивать Масловского, она с беспокойством смотрела на него, точно не знала, с чего начать.
Заметив ее смущение, Ксаверий сам заговорил о том, чего боялась Пепита:
— Я видел кавалера де Симониса на его новой должности, в день моего отъезда; говорить с ним мне не удалось, а он, в свою очередь, не хотел.
Пепита подошла ближе.
— Где же вы с ним встретились и что он делает? Не дал ли он вам какого поручения?
Масловский молча вынул кусок хлеба и, держа его в руке, объяснил, что этот кусок хлеба он поручил передать барону Шперкену.
Пепита протянула руку, чтобы взять хлеб, но Ксаверий сказал, что должен лично передать барону.
— Так пойдемте к нему! — воскликнула Пепита. — Пойдемте! В комнате генерала сидела графиня Брюль.
Увидев исхудавшего и измученного Масловского, она засыпала его вопросами, на которые он отвечал.
Слушая Масловского, графиня плакала; но причиною ее слез было не сострадание, а бессильный гнев. Лицо ее пылало огнем, и глаза горели.
В это время Шперкен разрезал в другой комнате переданный ему хлеб и нашел в нем шифрованную записку, над разбором которой сосредоточился. Графиня Брюль отправилась к нему, а Масловский остался с Пепитой; вопросам не было конца; слушая его, она вытирала платком текшие по лицу слезы.
— Вы останетесь с нами? — спросила он.
— Нет, — ответил Масловский, — я здесь буду бесполезен, между тем как дома старик-отец, наверное, соскучился по мне, узнав о войне. Зачем я вам здесь?
Баронесса взглянула на него.
— Если б даже вы нам и не были нужны, то поверьте, одно ваше присутствие приятно для нас. Чувствовать возле себя честного и благородного человека, это большое счастье. Такими, как вы, мы здесь не избалованы. К сожалению, мы уже испытали, что значит сила, счастье и злая судьба. Нас постепенно все оставляют, и мы остаемся одни: люди готовы преклоняться не только восходящей луне, но даже занимающемуся зареву пожара.
Посмотрев в окно и помолчав немного, она снова обратилась к Масловскому:
— Скажите мне… как выглядит Симонис? При каких обстоятельствах и где вы с ним встретились?..
Пепита вдруг покраснела, а затем прибавила:
— Не осуждайте меня: я не потому расспрашиваю о нем, что питаю к нему большую симпатию, чем к другим, а просто потому, что я искренна и смела и спрашиваю без всякой задней мысли: иначе бы я откровенно призналась. Говорю это потому, что я была причиной того, что он бросился в эту львиную пасть… Виновата, — поправилась она, — в эту волчью пасть. Он это сделал ради меня. Вы знаете, в каком он положении, и я обязана, по крайней мере, хоть вспомнить о нем.
Масловский слушал ее; голос ее дрожал, но в этом дрожании чувствовалась скорее забота или голос совести, чем чувство. Он рассказал ей о своей встрече с Симонисом, не упустив ни малейшей подробности, и о той предосторожности, которой он окружал себя, находясь даже наедине с ним.
Слушая его, Пепита в отчаянии ломала руки.
— Ах, несчастная судьба заставляет нас, женщин, даже меня, вмешиваться в такие дела, последствием которых являются ежеминутные слезы и даже кровь.
Она взглянула на двери, ведущие в соседнюю комнату, где находилась графиня Брюль.
— Я не удивляюсь графине: ее это может потешать; но меня, меня!.. Пользоваться услугами людей, к которым чувствуешь презрение, делать то, от чего цепенеет женское сердце и стынет кровь!..
При этом она опустила глаза.
— Надеюсь, что вы не причисляете Симониса к числу тех людей, к которым имеете отвращение?
— К нему я не питаю ни отвращения, ни симпатии, — искренно ответила она, — но я связана с ним… Но чем все это кончится! — резко воскликнула она, — и когда — один Бог знает!.. Король уезжает в Польшу, а мы, женщины, остаемся здесь с королевой.
Масловскому стало жаль бедную девушку; слезы блестели на ее глазах, и она закрыла их платком.
— Если б я чем-нибудь мог вам быть полезным, — тихо сказал он.
— Нет, я не хочу вас иметь на своей совести, — ответила баронесса. — Правда, что в этой жизни, — теперь в особенности, — я чувствую себя совершенно одинокой; сильная рука и доброе братское сердце для меня были бы очень кстати; но могу ли я требовать от вас такой жертвы и чем отплачу за нее? Я, которая ровно ничего не имеет, даже свободы располагать собой. Я не принадлежу самой себе, — прибавила она, — мне приказано пожертвовать собой ради блага королевства. Солдаты отдают свою жизнь за отечество, почему же и мне не пожертвовать своим счастьем.
Сказав последние слова, баронесса Ностиц быстро убежала, даже не взглянув на Масловского, который остался на том же месте, точно прикованный; затем он прошелся по комнате. Вскоре вышли барон Шперкен и графиня Брюль; он простился с ними.
— Вы останетесь с нами? — спросила его жена министра, имевшая страсть впутывать всех в свои интриги, чтобы иметь всегда под рукой как можно больше людей.
