Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2
Это обстоятельство не укрылось от Тулюбек-ханум и было ею использовано: она тоже начала появляться в лагере, ласково беседуя с людьми, проявляя о них заботу и делая мелкие подарки женам и детям воинов. Несколько раз она, в присутствии других, просила Айбек-хана о прощении провинившихся или о смягчении наложенных на них наказаний. Однажды устроила у себя в юрте достархан, на который, в числе прочих, пригласила всех тысячников Айбека и для каждого из них нашла несколько милостивых слов и обещаний.
Три дня спустя Карач-мурза устроил у себя уже настоящее празднество, на которое тоже позвал всех старших начальников Айбек-хана и угостил их на славу. Скрепя сердце таким же празднеством вынужден был ответить и Айбек-хан, что дало Тулюбек-ханум возможность еще раз беседовать с некоторыми из его приближенных. Затем начали устраивать пирушки тысячники и сотники, по очереди собираясь друг у друга, в больших количествах истребляя кумыс и делясь новостями н воспоминаниями. При этом, когда развязывались языки, все восторженно говорили о Тулюбек-ханум, хвалили Карач-мурзу, а об хане Айбеке, будто но молчаливому сговору, старались вовсе не вспоминать. Вскоре начались затяжные дожди, земля пропиталась влагой, и под тем предлогом, что юрта Тулюбек-ханум была поставлена наспех, на слишком открытом и оплывающем месте, – Карач-мурза отдал распоряжение перенести ее на заранее подготовленную, выложенную камнем и усыпанную песком площадку, в стойбище своего тумена. Свой шатер он приказал перенести туда же, предложив сделать это и Айбек-хану.
*Достархан – угощение сладостями, нечто вроде современной «чашки чаю».
Взбешенный Айбек тотчас отправился к Тулюбек-ханум надеясь, что она не согласится на то, что он считал самоуправством Карач-мурзы. Но хатунь кротко ответила, что здесь она сильно страдает от сырости и сама просила Карач-мурзу отвести ей лучшее место. Таким образом, Айбеку пришлось выбирать из двух зол: остаться на старой стоянке, оказавшись за версту от поставленных рядом шатров Тулюбек-ханум и Карач-мурзы, или оторваться от своего тумена и поселиться в лагере соперника. Он почти без колебаний избрал последнее и велел переносить свой шатер.
Между тем в Карачель начали прибывать люди, завербованные Рагимом. Он повстречал их немало еще по пути в Сарай. В ту мрачную для Орды пору всеобщей разрухи и нескончаемых ханских усобиц степи кишели бродячим людом, выбитым из колеи нормальной жизни: воинами, в силу различных причин оторвавшимися от своих туменов, людьми, уходящими от мести и от преследований, разоренными крестьянами и т. д. Всем им Рагим предлагал службу у Карач-мурзы, сытую жизнь, защиту, а в случае войны – богатую добычу. О Карач-мурзе шла в Орде молва как о хорошем и справедливом князе, улус его жил спокойной жизнью, а потому от такого предложения мало кто отказывался. Конные и пешие люди потянулись к Карачелю, своим примером и рассказами соблазняя по пути других и увлекая их с собой. Кинбай принимал этих пришельцев, каждому из них задавал несколько вопросов, затем приказывал снабдить их всем недостающим, и они поступали в распоряжение опытных десятников и сотников, выделенных из первого тумена. Как только позволяла погода, новичков выводили в степь, на воинские упражнения, в которых, впрочем, не было особой надобности: почти все они имели хорошую боевую подготовку, не говоря уж о том, что каждый татарин был прирожденным воином и с детства умел ездить на коне и владеть оружием.
Все, что нужно было теперь, – это приучить их к совместным действиям и к беспрекословному повиновению новым начальникам. И тут очень скоро поняли свою ошибку те, кто, полагаясь на рассказы о доброте Карач-мурзы, думали, что в этом отношении с них не станут многого требовать. К ним действительно относились справедливо и заботливо, но за малейшее нарушение дисциплины наказывали беспощадно. А одного воина, осмелившегося поднять руку на десятника, Карач-мурза приказал удавить на глазах у всех. После этого случая все подтянулись, и прибывающий в Карачель человеческий сброд начал быстро превращаться в крепкие воинские части.
Вскоре из них уже составились три первые тысячи, а людей с каждым днем являлось все больше. Но независимо от этого Кинбай собрал и вооружил для второго тумена еще пять тысяч воинов в своем улусе. Теперь силы Карач-мурзы почти вдвое превышали силы Айбека.
Наконец закончился и установленный обычаем срок траура Тулюбек-ханум. Айбек-хан с возрастающим нетерпением ожидал этого дня, но все же, чтобы не уронить своего достоинства, выдержал до вечера и, только когда стемнело, отправился в синюю юрту. В карман надетого, по этому случаю, роскошного кафтана, сшитого из драгоценной индийской парчи, он предварительно сунул очень дорогой перстень, который рассчитывал лично надеть сегодня на пальчик прекрасной ханши.
Когда он вошел, хатунь в смиренной позе сидела на диване. На лице ее застыло выражение полной отрешенности от всего земного, бездонные глаза тихо излучали печаль и кротость. Однако не очень тонко разбиравшегося в таких вещах Айбека ее вид явно обрадовал: он решил, что все это лишь внешние признаки той покорности, с которой она приготовилась отдать в его руки свою судьбу.
– Салам алейкум, прекраснейшая ханум! – довольно развязно сказал он, отвешивая положенный поклон. – Пусть Аллах сохранит тебя такою на тысячу лет, а мне позволит всегда любоваться красотой твоей!
– Алейкум салам, пресветлый хан, – тихим и ровным голосом ответила Тулюбек-ханум. – Если ты пришел, чтобы разделить скорбь с неутешной вдовой, прошу тебя, садись…
– Зачем делить скорбь? – возразил Айбек, подсаживаясь на подушку. – Ведь срок твоей печали уже окончился, ханум.
– Моя печаль бесконечна, благородный хан, – с тяжелым вздохом промолвила Тулюбек-ханум.
*«Салам алейкум» – мусульманское приветствие и «алейкум салам» – ответ на него. Пожелание друг другу мира.
– Я понимаю тебя, ханум. Но Азиз-ходжа находится теперь в садах блаженства, а ты осталась на земле…
– Я осталась на земле, – еле слышно повторила хатунь, опуская голову на грудь.
– И ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню, хан…
– Тогда ты знаешь, зачем я пришел.
– Знаю, хан…
– Я ждал этого дня, ханум, считая часы и минуты. И теперь хочу скорее услышать то, что ты мне скажешь.
– Моя скорбь сегодня не окончилась, а удвоилась, достойнеший из ханов! – Ибо к печали по возлюбленному мужу, – да соединит нас снова всемогущий Аллах в жизни вечной, – сегодня прибавляется печаль от того, что я должна огорчить тебя: я не могу быть твоей женой.
– Я не верю этому, ханум! Ты хочешь напугать меня, чтобы потом сильнее обрадовать!
– Я не стала бы так жестоко шутить над твоим сердцем, хан.
– Ты не то говоришь, ханум, – растерянно пробормотал Айбек, – Ты, наверное, еще недостаточно подумала…
– Я много думала, хан. И вот повторяю: я никогда не буду твоей женой.
– Тогда я вес понимаю! – вскричал Айбек, побагровев до самой шеи и вскакивая с места. – Это Карач-оглан, да покарает его Аллах в той жизни, как я покараю в этой!
– При чем тут Карач-оглан? – с великолепно разыгранным удивлением вскинула на него глаза Тулюбек-ханум. – И что плохого сделал тебе Карач-оглан?
– Это он обошел тебя! И ты теперь хочешь стать его женой!
– Тулюбек-ханум рассмеялась коротким, почти беззвучным смехом. Потом оказала:
– Не смеши меня, хан, мое сердце умерло для веселья, Карач-оглан и слова не говорил мне об этом, так же как и я ему. И чтобы тебя успокоить, поклянусь памятью моего незабвенного мужа: я никогда не буду его женой, так же как и твоей!
– Что же это значит, ханум?
– Это значит, что я не буду больше ничьей женой. Я решила навсегда сохранить верность своему любимому мужу, которого призвал к себе Аллах… Я до конца дней моих буду оплакивать его память.
– Не говори так, ханум! – горячо воскликнул Айбек, внезапно обретая несвойственное ему красноречие. – За твои слезы Азизу-ходже, который наслаждается счастьем на небе и наверное хочет, чтобы и ты наслаждалась им на земле? Зачем твои слезы Аллаху, который добр и потому желает, чтобы все люди были радостны, а не печальны! Кому же тогда нужно, чтобы ты погубила свою красоту и свою молодую жизнь?
– Это нужно мне самой, добрейший хан. Я все эти дни испытывала себя и теперь убедилась в том, что мое горе неутешно и что только слезами и молитвами можно облегчить его…
– Подумай еще, ханум!
– Чем больше я думаю, хан, тем тверже укрепляюсь в своем решении.
Тогда лучше не думай, ханум! Забудь все, что ты сейчас говорила, и скажи, что будешь моей женой!
– То, что я тебе сказала, благородный хан, уже услышал Аллах. Неужели ты осмелишься оспаривать меня у Аллаха?
Хан Айбек сокрушенно умолк и минуты две надрывно дышал, переминаясь на месте и судорожно сжимая в кармане приготовленный перстень. Потом промолвил:
