Роберт Святополк-Мирский - Заговор князей
Я написал, обо всем, что нужно сделать, брату Корнелиусу, и думаю, он уже получил мое письмо. Подробности узнаешь у него. Я также просил его позаботится о нашей бедной слепой сестре Елизавете Горяевой.
Остаюсь в нетерпеливом ожидании твоего ответа.
Во славу Господа Единого и Всемогущего.
Симон.
Совершенно необыкновенное чувство испытывал Степан Ярый, глядя на свое лицо в зеркало.
Уже полностью зажили и растворились рубцы, которые еще месяц назад окружали лицо тонкой розовой паутиной, так же, как пропали синяки под глазами — теперь на него смотрело из зеркала лицо свежее, здоровое, бело-румяное, как говорят кровь с молоком, и только жесткие черные глаза выдавали совсем иной возраст и совсем другой жизненный опыт.
А глаза у Степана были особенные. Они всегда казались чуть прикрытыми, как у безмерно уставшего, сонного человека, а между зрачком и верхним веком светилась полумесяцем тонкая белая полоска, что придавало взгляду тяжелый и зловещий характер.
Мало того, что эти глаза странно сочетались со свежей кожей и пухлыми щечками, едва покрытыми молодым пушком вместо жестких бороды и усов, так еще и непривычное расположение мышц при попытке улыбнуться, например, вызывало на лице не всегда то выражение, которое хотел придать ему хозяин. Целых три недели сидел Степан по совету лекаря по нескольку часов ежедневно перед зеркалом, то пристально и неподвижно вглядываясь в него, то кривляясь и гримасничая, и все не мог привыкнуть, как следует, к своему отражению…
В дверь его маленькой комнатки в мансарде большого дома доктора Моркуса постучали, и сам мэтр Корнелиус мягко вошел, бесшумно притворив за собой дверь и, как обычно, улыбаясь своей бесконечно доброй улыбкой.
— Я принес тебе добрую весть, Степан, — сказал он. — Сегодня — последний день твоего затворничества. Завтра ты выходишь в белый свет.
— Наконец-то! — Сверкнул глазами Степан. — Значит, завтра состоится церемония моего вступления в братство?
Корнелиус Моркус тихо рассмеялся.
— Ну, что ты, друг мой, — терпеливо сказал он, тоном, каким ребенку объясняют прописные истины. — Для того, чтобы стать нашим братом недостаточно, чтобы братство оказало тебе услугу. Необходимо, чтобы ты оказал услугу братству. И желательно — важную.
— Я готов! — заявил Степан.
Доктор Корнелиус немного подумал, потом спросил:
— Известна ли тебе фамилия Селиванов?
Степан наморщил брови, вспоминая.
— Ефим Селиванов, Ульяна Селиванова, Еремей Селиванов, — подсказал Корнелиус.
— Да, конечно! — вспомнил Степан. — Это та семья, что жила у Медведева и помогла мне бежать оттуда, когда за мной приехал Симон Черный. Потом я видел Ефима Селиванова в Москве, перед тем пожаром, на котором я и… А больше я о них ничего не знаю.
— А какие чувства ты испытываешь к этой семье?
Степан насторожился.
— Ну, как… Я благодарен им…
— Замечательно. Весьма похвальное чувство — благодарность. Весьма-весьма. А теперь послушай, что я тебе скажу. Ефим Селиванов и его семья долгое время были верными членами нашего братства. Но, к сожалению, недавно они совершили… ну, скажем, предательство, из-за которого все братство оказалось в опасности. Теперь им нет места среди нас. Больше того, — им вообще нет места на земле.
Степан не проронил ни слова.
Корнелиус вздохнул и протянул Степану два письма.
— Одно для тебя. Ты прочтешь его столько раз, сколько тебе понадобиться, чтобы все запомнить, а к вечеру вернешь мне. Второе письмо передашь Ефиму. Можешь его прочесть. Там написано, чтобы он выполнил абсолютно все, что ты ему прикажешь.
Степан медленно взял письма.
— Тебя что-то смущает? — спросил Корнелиус.
— Нет, — улыбнулся ему в ответ еще чужой для себя улыбкой Степан. — Я только хотел спросить — это случайно или нарочно, что именно я должен убить людей, которые когда-то меня спасли?
Лицо доктора Корнелиуса стало серьезным.
— Случайно, — сказал он. — А какое это имеет значение?
— Никакого! — ответил Степан. — Я понимаю, что зря спросил.
— Надеюсь, ты задаешь такой вопрос в первый и последний раз. Поручения вышестоящих членов нашего братства выполняются беспрекословно и безоговорочно, без каких-либо сомнений, даже если они касаются родного отца и матери — сурово объяснил Корнелиус.
— Мне это не грозит, — улыбнулся Степан. — К счастью, я давно сирота. Но я все понял. Способ имеет значение?
— Весьма существенное. Все должно выглядеть обыкновенным несчастьем, в котором никто не повинен. Не должно остаться ни малейшего следа нашего вмешательства.
— И не останется! — заверил Степан. — Где они живут теперь, эти Селивановы?
— В другом конце литовской земли, недалеко от Польши. Деревня называется Тришин и находится под городом Берестье. Это первое же поселение слева от большой дороги на Варшаву, сразу, как только минуешь Кобринское княжество.
Доктор Корнелиус вышел и, пройдя в свою лабораторию, обратился к одному из двух помощников.
— Витас, я хочу проверить, как выполнит свое первое задание наш подопечный.
— Можно поручить это брату Трофиму с Черного Озера. Ему ближе всего.
— Спасибо. Хороший совет. Я напишу ему сам.
— Как скажете, мастер — поклонился Витас.
— Пора за работу, — сказал мастер. — Кто у нас следующий?
— Слепая девушка. Сестра Елизавета.
— Та, которую я вчера осматривал? Да-да, думаю, мне удастся вернуть ей зрение! Готовьтесь к операции, я сейчас приду.
Он задумался, глядя в окно.
Витас двинулся к двери, но остановился на пороге.
— Что еще? — спросил Корнелиус.
— Позвольте выразить глубокое восхищение вами, мастер, — вы только что вернули лицо молодому человеку, а теперь вернете зрение юной девушке… Это так замечательно, так необыкновенно, так… человечно.
— Человечно? — переспросил Корнелиус. — Да-да, конечно… Главное в нашем деле — это человечность. Вот именно — человечность.
И отвернулся.
Глава девятая
ЩИТ ВЕЛИКОГО МАГИСТРА
Чем дальше, тем больше не нравилось Картымазову все, что происходило вокруг.
Сначала говорилось, что они идут помогать Великому Новгороду, который тоже отстаивает свои старые исконные права и былую свободу.
По дороге выяснилось, что помогать уже поздно — Новгород захвачен огромным московским войском, а архиепископ Феофил сослан в Москву.
Тогда решили помочь псковичам, которые прислали слезное письмо с призывом защитить их от ливонцев, но вскоре стало ясно, что и тут опоздали — оказывается, Иван Васильевич уже отправил туда войско во главе с воеводой Оболенским и, стало быть, теперь любая помощь Пскову будет расцениваться как великокняжеская, а это Борису Волоцкому и Андрею Углицкому вовсе не на руку было бы.
Из Старой Русы, куда успели дойти, решили повернуть на юг и направляться в Великие Луки, на самую границу, поближе к королю Казимиру, которому по дороге отправили послов с напоминанием об отцовском завещании, и с просьбой помочь отстоять свои законные права в споре со старшим братом.
Потом случилась новая неприятность.
Стали кончаться съестные припасы, и князья-братья обратились к населению близлежащих сел и деревень с просьбой о помощи.
Это обращение было чисто формальным и на самом деле являлось официальным разрешением своим воинам заходить в любой дом и брать все, что нужно.
Люди, как известно, бывают разные — одни войдут, шапку снимут и вежливо попросят накормить, да что-нибудь на дорожку дать, а другие входят, дверь ногой распахнувши, саблю выхватывают, хозяев стращают, да и берут все, что под руку попадется.
Картымазов много всякого там нагляделся, но никогда, ни у кого ничего не просил, и предпочитал голодать, довольствуясь сухой коркой мерзлого хлеба.
Так же поступал и Зайцев, с которым у них все больше и больше укреплялись дружеские отношения.
Зайцев, который был на десять лет моложе Картымазова, проникся глубоким уважением к Федору Лукичу, как к старшему брату. Он любил слушать его рассказы о жизни и разных приключениях, особенно восхищала его прошлогодняя история спасения Настеньки, где все друзья Картымазова проявили столько благородства и мужества.
Макару Зайцеву, человеку по натуре порядочному и доброму христианину, тоже тяжело было смотреть на все происходящее вокруг. Он, как и Картымазов с трудом сдерживал гнев и ярость при виде неприкрытых грабежей местных жителей, которые при этом относились к нежданным пришельцам хорошо, даже сочувственно, и никогда не оказывали никакого сопротивления.
Наконец, произошел случай, который переполнил чашу терпения обоих друзей.
