Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)
«В город идти велел, – знать, не мыслит от воевод быть побитым, то бы велел на струга подаваться или в шатре сидеть в поле...» – думала Марья, постилая постель. И вдруг ей представилось, что Степан сейчас в битве, что он, может быть, ранен, и у нее опустились руки. Она бессильно села, не смела стелить постель – вдруг судьба ей назло нанесет ему рану, а то и бог знает...
За окном то и дело сверкали молнии, почти непрерывно гремел гром. Маше сделалось жутко.
«Чего же они не едут? Какая тут может быть битва?! Поколют, порубят свои своих в темноте – ведь эка погода!» – подумалось Маше.
Огонь в печи давно догорел. Изба освещалась лампадкой перед иконами. Свечи Марья жалела: знала – Степан любит свет, а свечей было мало. В церкви завтра купить, не забыть...
Как вдруг в непогожей ночи залаяли издалека собаки, их лай подхватили другие, по ближним дворам; и сквозь ливень и гром, собачий лай и вой ветра на улице зазвенела казацкая песня...
Марья засуетилась, заметалась по горенке, ожидая, что вот-вот войдет он сюда... И вошел... Не один, привел с собой Еремеева, Серебрякова, Наумова, Алексея Протакина. На пол текла с них вода...
– Вот так тепло у тебя, атаманша! – воскликнул Степан, скидывая кожух. – Намокли мы и иззяблись доволе! Чего там есть, чтобы погреться да с праздничком стукнуться чаркой! Еще воеводу разбили, Машуха! Такой нынче день нам дался!..
Разин обнял ее, при есаулах на радостях поцеловал прямо в губы.
– Банька топлена, атаман, – в смущенье сказала Маша.
Еремеев при слове «банька» повел на нее лукавым взглядом и усмехнулся... Казаки переглянулись с такой же мужской усмешкой.
– На всех вас там веников изготовила, – нарочито громко добавила Марья. – Попарьтесь, каб всем вам с дождя не простыть!..
– Мы уж парились, как в ту сторону воеводу гнали, а ныне к столу нам поближе, – весело возразил Степан.
Преследуя Барятинского, Разин гнался за ним верст пятнадцать. Ночь и гроза остановили погоню. Оставив Сергея Кривого с Бобой караулить воеводу возле какого-то большого села над Свиягой, Степан возвратился в Симбирск доглядеть за осадой острожка. Он с товарищами уже успел объехать вокруг всех стен осажденного городка, подбодрить промокших насквозь казаков, распорядился всем выдать по чарке, чтобы согреться, велел жечь костры и бросать в острожек всю ночь примёты {Прим. стр. 232} с огнем и только после всего добрался до Марьи...
– Что ж, ныне, браты-воеводы, знать-то нас с одолением ратным! – подняв свою чарку, возгласил Степан. – За ратное одоление, братцы!
Маша хотела уйти от гостей, но Степан остановил ее и велел подносить чары. Подносила по старинному обычаю, с поцелуями, и оттого почувствовала себя как жена. Кланялась, угощала. Зажгла свечи, чтобы стало повеселее, подкинула в печку еще дровец. В избе стало жарко. Все согрелись. Возбужденно говорили о битвах минувшего дня, о предстоящем приступе на острожек...
В первый раз Степан завел к ней своих есаулов, в первый раз при ней говорил о своих больших делах, держался, как дома, хвалил стряпню, сам потчевал всех. И Марье было так хорошо, что она не жалела мятного квасного уюта, который растаял в кислом запахе сушившейся казацкой одежды, не заметила, что полы затоптаны грязными казацкими сапогами...
Есаулы ушли поздно за полночь. Степан вышел вместе со всеми. Марья не смела спросить, вернется ли он к ней. С трепетом прильнула ухом к двери, услыхала, что он стоит у крыльца, прощаясь с есаулами. И успокоилась, поняла, что вернется
Степан возвратился в избу.
Маша с ним осмелела: кинулась, обхватила за шею, прильнула к нему, лаская, гладила голову, плечи, лицо, но замечала, что ласки ее сегодня не держат его, что она не в силах взять над ним власть, которую ощущала всегда, когда он оставался с нею. Степан нетерпеливо, хотя с осторожностью, снимал ее руки с шеи. Маша заплакала...
– Ты что? – удивленно спросил Степан.
– Ты как рвешься куда-то... Постыла тебе я...
– Да войско же, Марья! Ведь не в бобки играемся – рать! Воеводу я недобитком оставил. Боюсь, убежит!..
Сквозь слезы она засмеялась.
– Воевода бежит от тебя, а ты же страшишься! Али на долю тебе иных воевод не осталось? Не гончий пес ты – за зайцами по полям гоняться. Укажи – его и твои есаулы поймают, к тебе приведут! Всюду сам, всюду сам – не каменный тоже и ты! Наумыча, что ли, послал бы, ведь самому тебе надобен тоже когда-то покой! Сережка да Боба небось воеводу к тебе на веревке уже волокут!
Марья опять обняла, оплела, прижалась.
– Постеля ждет, Машка твоя по тебе вся иссохла... Али больше тебе не люба?! – шептала она, ласкаясь.
– В бабьих баснях русалки такие бывают: косой заплетут, травой водяной запутают, зацелуют... Зелье мое ты отравное, Машка!
Усталый от битвы, радостный боевой удачей, слегка захмелевший атаман не долго противился ее уговорам.
«Али мои есаулы похуже князей в бою! Добьют без меня воеводу. И вправду, Наумыч двоим только верит – себе да мне!» – оправдывал себя Разин, когда Марья снимала с него саблю и пояс.
Казаки стояли в Симбирске.
По утрам над Волгой вздымался белый туман и низко стелился над желкнущими лугами и над жнивьем. Рубленый острожек на вершине симбирской горы по-прежнему все держался под началом окольничего Милославского.
Разин поставил перед собою задачу – взять острожек, прежде чем на выручку к Милославскому придут другие воеводы.
Сюда, в Симбирск, к Разину что ни день стекались отряды восставших крестьян, чувашей, мордовцев и черемис. Толпами приходили они со своими луками, стрелами, с копьями, топорами и просто с косами, по пути сжигая поместья русских "дворян и бояр и своих служилых и владетельных мурз и князьков, убивая приказных людей.
Еще из Саратова Разин выслал нескольких атаманов со своими письмами в уезды Оки и Поволжья. Теперь поднимались уезды, вели к нему людей и устраивали засады и засеки по дорогам, по которым подходили дворянские и стрелецкие полки из Москвы и больших городов...
Из Симбирска Разин выслал еще нескольких атаманов, которые осаждали крепости и городки далеко впереди Симбирска.
От Астрахани разинцами был пройден уже втрое более дальний путь, чем оставалось пройти до Москвы.
Воеводы бежали из городов, бежали с отрядами ратных людей, дворян и стрельцов в Арзамас, который стал главным гнездовьем дворянских сил, собиравшихся против Разина...
Как-то раз Степану пригнали четверку сплошь вороных, грудастых и тонконогих породистых жеребцов.
– Отколе такая краса? – спросил Разин.
– Из-под Касимова, бачка, – сказал татарин, пригнавший коней. – Указ ты писал побивать, кто в Москву собрался на службу. Мурза татарский поехал – побили...
Татарин отвязал от седла мешок, молча кинул к ногам Степана.
– Тут чего? – спросил Разин.
– Мурза башка, еще мурза-сын башка...
– Двое ехали, стало, на службу?
– Еще сто татар на конях с собой вел.
– А татары где?
– Вон тут, – кивнул головой татарин. – Твоя слобода гуляют...
Касимов был далеко впереди. Туда не дошли еще и самые удалые из атаманов, только отдельные смельчаки лазутчики пробирались в такую даль.
– А кто тебе дал наше письмо? – спросил Разин.
– Сказался купец, сам дальше поехал. Сказал, что другое письмо государю в Москву ты писал...
– А-а! Знаю того купца, – кивнул Разин.
Не доходя до Самары, один московский стрелец попросился пустить на побывку в Москву. Обещал, что поднимет Коломну и в самой Москве наделает шуму.
Наумов не советовал его отпускать, страшился измены.
– А что от него за измена? – спросил Степан. – Боярам расскажет, что мы всех бояр побиваем? И так им знатко, и мы того не таим. Извет напишет, что к нам города с хлебом-солью выходят! Не жалко, не тайность!.. Пускай идет.
И вот с пути отпущенного стрельца, из Касимова, пришла сотня татар, вот пригнали коней и привезли две головы поместных людей.
– Ну, ныне крепись, воеводы! Скопили мы силушки грозной! – хвалился Сергей, принимая вновь прибывающих людей.
– Сергей Никитич! – окликнул его воротный казак, входя в бывшую земскую избу Симбирска, которую звали теперь войсковой избой. – Из Астрахани какая-то конная сотня пришла. Пускать ли в ворота?
Воротными в тот день стояли бывшие царицынские стрельцы, которые не знали ни астраханцев, ни донских казаков и не решались сами впустить прибылых.
Сергей вскочил в седло и поскакал к городским воротам. Он взглянул на прибывших и вскрикнул от удивленья:
– Прокоп заявился! Здорово, Прокоп! Тебе бы в челне подобало с сетью, ан ты в седле атаманом.
Сергей давно уже знал, что рыбак по убожеству не сидел никогда в боевом казачьем седле, хотя говорили, что как-то в стычке с азовцами на воде он проявил довольно отваги.
– Здоровы, донские! – приветил и остальных Сергей. – Эге, Никита! Здоров, Петух!.. Ваня Скалицын! Гриша! Федюнька! Алеша Чуницын! Давно бы к нам! – воскликнул Сергей, узнавая в прибывшей сотне знакомые лица донских казаков. – Заезжайте, ребята. Воротный, впускай казаков. Ну, как там в Астрахани, Василий Лавреич? Неможет бедняга? – расспрашивал Сергей, который только заочно, из чужих рассказов, знал Уса, но по чужим рассказам его полюбил и жалел, что сам не видел его в глаза.
