Иван Вазов - Под игом
— Юсуф-ага, давай поищем здесь: у этого гяура кто-то укрывается.
И одноглазый встал.
— Ищите, — глухо проговорил Цанко и пошел впереди турок захватив с собой фонарь.
Он водил их по всему дому, а чулан оставил напоследок. Наконец дошла очередь и до чулана. Здесь в закопченном потолке был- устроен люк, но, когда его закрывали, заметить его было невозможно. Цанко знал, что Огнянов успел влезть на чердак и закрыть за собой крышку. Поэтому он без большой тревоги привел турок в чулан. Войдя с зажженным фонарем, он первым делом взглянул на потолок. Крышка люка был открыта.
Цанко замер на месте. Турки осмотрели чулан.
— Куда ведет этот ход?
— На чердак, — проговорил Цанко.
Ноги у него задрожали, и он прислонился к стене. Коротыш заметил, что хозяин дрожит от страха.
— Посвети-ка мне получше, я полезу наверх, — сказал он. Но внезапно спохватился, — должно быть, у него возникли какие-то опасения. Он позвал своего спутника.
Хасан-ага храбрел от вина: хмель ожесточал его сердце и разжигал разбойничью кровь. Турок взобрался на плечи к старосте.
— Ты что, ослеп, хозяин? Давай фонарь!
Цанко, побледнев как полотно, подал ему фонарь.
Одноглазый сначала просунул в отверстие фонарь, а потом и голову. По движению ею туловища можно было догадаться, что он поворачивается и водит фонарем во все стороны.
Но вот он наклонился, спрыгнул на пол и сказал:
— Кого ты здесь прятал, хозяин?
Цанко изумленно посмотрел на него. Он не знал, что ответить. В этот вечер он натерпелся такого страха и так измучился, что ему стало казаться, будто все это сон. Мысли его путались. На новые вопросы он отвечал с испуганным и виноватым видом.
— Ладно! Этот бунтовщик все нам в Клисуре выложит. Там тюрьма получше. А на эту ночь запрем его здесь…
И полицейские заперли хозяина в темном холодном чулане. Цанко был так потрясен, что не скоро пришел в себя. Он схватился за голову, словно боясь, что растеряет остаток разума. Человек он был не стойкий, и страдания быстро сломили его. Он охал и стонал в полном отчаянии.
В дверь стукнули, и послышался голос Дейко:
— Что думаешь делать, Цанко?
— Не знаю, дед Дейко, посоветуй.
— Ты же знаешь, где у турок слабое место. Зажмурь глаза и выкладывай денежки. По крайней мере, отвяжешься. А не то будут тебя таскать по конакам да по судам, пока не замучают до смерти… Дед Стойко и тот, бедняга, — мог бы откупиться за малую толику… Раскошеливайся-ка лучше, Цанко, отдай деньги, что накопил на черный день!
Подошла Цанковица, вся в слезах.
— Цанко, давай откупимся! Не жалей ничего, Цанко! Не то эти кровопийцы не выпустят тебя живым из своих когтей… Дед Стойко-то умер… Ох, матушка, до чего мы дожили!
— Что же им отдать, жена? Сама знаешь, денег у нас нет.
— Отдадим монисто.
— Донкино монисто из червонцев?
— Другого ничего нет; давай отдадим, только бы тебе спастись… Эти проклятые звери опять про Донку спрашивают!..
— Ну что ж, делай, жена, как тебя господь вразумил, а я уж и не пойму, что надо, — проговорил Цанко, вздыхая в темноте.
Цанковица вышла вместе с Дейко.
Немного погодя в чулан сквозь щели проник свет свечи, и дверь отперли.
— Цанко, выходи и успокойся, — сказал Дейко. — Турки на этот раз не очень жадничали — даже кинжал тебе отдают, чтоб ты уж не боялся… Дешево отделались. — И он прошептал хозяину на ухо: — Теперь уже недолго терпеть, а потом либо мы их, либо они нас, и делу конец… А так жить нельзя.
XXXIII. Победители угощают побежденных
Тем временем Огнянов стучал в ворота Петра Овчарова. Он видел через щель в потолке, как убивали старика, и больше не мог выдержать тяжкой душевной муки; рука его тянулась отомстить убийцам, но это было безрассудно и могло кончиться плохо. Как безумный, выскочил Огнянов на улицу и побежал прямо к дому деда Стойко. На его стук дверь открылась.
— Где Петр? — спросил он, совсем позабыв о том, что должен скрываться.
— Это ты, учитель? — спросила мать Петра со слезами на глазах.
— Где ваш Петр, бабушка Стойковица?
— Сынок, смотри, чтобы не прослышали эти… Петр у Боримечки.
— А где дом Боримечки, бабушка?
— Рядом с поповым — узнаешь по новым воротам. Только осторожней, сынок.
Бедная старуха и не подозревала, что ее дед Стойко умирает. Огнянов побежал дальше, не чувствуя под собою ног. Поравнявшись с домом священника, он встретил на улице шумную компанию и, услышав голос Петра, остановил парней.
— Учитель! — послышались голоса.
— Да, я, братцы. Куда идете?
— Были у Боримечки, — ответил Петр. — Он нынче ночью украл себе невесту, вот мы и ходили к нему выпить по чарке вина… Посмотрел бы ты, как они поладили! Можно сказать, родились друг для друга… А ты когда приехал?
— Петр, отойдем, мне надо сказать тебе два слова. И они вдвоем отошли в сторону.
— Прощайте, спокойной ночи! — крикнул Петр своим товарищам и зашагал домой вместе с Огняновым. Вскоре они подошли к дому деда Стойко.
— Отец вернулся? — спросил Петр у матери.
— Нет еще, сынок. Огнянов увел Петра в погреб.
— Слушай, Петр, я тебе сказал, что твоего отца жестоко избили из-за тебя… А ведь эти скоты могут натворить у Цанко и чего-нибудь похуже… Только оружием можно удержать их от злодейств. Я бы и сам давеча размозжил им головы, да побоялся последствий… У Цанко нам появляться нельзя.
— Я хочу отомстить, брат! — крикнул Петр вне себя.
— И я жажду мести, Петр, — страшной для них, но безопасной для нас.
— А как отомстить? — проговорил Петр, снимая со стены ружье.
— Погоди, давай подумаем.
— Не могу я думать, надо посмотреть, что они там делают с отцом!
Огнянов и сам был горяч, однако он теперь старался удержать другого, еще более горячего человека от поступка вполне естественного, но гибельного.
Если Петр пойдет к Цанко, без кровопролития не обойтись. А Огнянов считал, что час решительной борьбы еще не наступил. Ему было жаль потерять преждевременно и без пользы для дела такого хорошего парня — настоящего юнака.
Но напрасны были все его старания. Петр кричал, сам не свой:
— Будь что будет, но я должен отомстить за отца!
И, резко оттолкнув Огнянова, который пытался удержать его, он ринулся к воротам.
Огнянов рвал на себе волосы, видя, что повлиять на этого неукротимого человека он не в силах. Но не успел Петр подбежать к воротам, как кто-то постучал. Он зарядил ружье и открыл калитку. Трое болгар, соседей Цанко, несли завернутое в половик тело деда Стойко.
— Отдал богу душу, Петр, — сказал один крестьянин.
Во дворе послышались крики и рыдания женщин. Бабушка Стойковица рвала на себе рубашку и кидалась на остывшее тело мужа. Огнянов отозвал в сторону убитого горем Петра и снова увел его в погреб. Со слезами на глазах старался он успокоить парня, а тот, на минуту оцепенев при виде мертвого отца, теперь еще яростней рвался отомстить за него немедля.
— Мы отомстим, брат, отомстим, — говорил Огнянов, обнимая его. — Для нас с тобой нет теперь более священной задачи.
— Убить их, убить! — кричал, обезумев от ярости, Петр. — Эх, отец, переломали злодеи твои старые кости… Что нам с тобой теперь делать, матушка!
— Успокойся, брат, сдержись, возьми себя в руки: мы отомстим врагам страшной местью, — уговаривал его Огнянов.
Прошло полчаса, и Петр немного успокоился — ведь самые страшные нравственные муки не выдерживают собственной напряженности. Он согласился остаться дома после того, как Огнянов, Остен и Спиридончо поклялись ему перед образом, что не оставят в живых обоих полицейских.
