Михаил Загоскин - Искуситель
– Эх, братец, все рысью да рысью! Посмотри, как погода разгулялась, какой приятный воздух, какие прелестные места! Да позволь мне ими полюбоваться: поедем шагом.
– Пожалуй! Только мы опоздаем к обеду.
– Успеем: ведь всего осталось версты четыре. Мы взъехали на небольшой пригорок.
– Посмотри, Александр, – сказал Закамский, – кто это несется к нам навстречу – видишь? Осмериком в карете?.. Фу, батюшки! Уж не бьют ли лошади?
– Нет, нет!.. Вон спускают потихоньку на мостик… Ну!.. Как опять погнали!
– Постой-ка, постой! – прервал Закамский. – Да это, кажется, экипаж Днепровского?
– Неужели?
– Да, да! Мне помнится, у него есть точно такая карета
– А вот увидим.
Мы поравнялись с экипажем: в нем сидел закутанный в широкий плащ мужчина, который, увидев нас, прижался в угол кареты и надернул на глаза свою шляпу. Он сделал это так скоро, что мы не успели рассмотреть его в лицо, между тем карета промчалась мимо.
– Ну, как хочешь, Александр, а это точно Алексей Семенович, – сказал Закамский.
– Не может быть.
– Как не может быть? Голубая карета, гнедые лошади, да и лицо кучера мне что-то знакомо.
– Воля твоя, а это не Днепровский. Зачем ему от нас прятаться?
– Да, странно! Впрочем, мы сейчас узнаем. Вон видишь вдали красную кровлю?.. Это его подмосковный дом. Поедем поскорее.
Через несколько минут мы своротили с большой дороги, проехали с полверсты опушкою березовой рощи, потом, оставив в правой руке огромный пруд, повернули длинным липовым проспектом к барскому дому, окруженному со всех сторон рощами и садами. На обширном дворе не видно было ни души, и даже ворота были заперты.
– Что это значит? – сказал я. – Неужели никого нет дома?
– А вот погоди, спросим, – прервал Закамский, посматривая кругом. – В самом деле, ни одной души! Постой? Вот как-то идет… Это, кажется, садовник Фома… Эй, любезный, поди-ка сюда!
Садовник Фома, седой старик в синем суконном камзоле, подошел к нам с низким поклоном.
– Что, братец, – спросил Закамский, – Алексей Семенович дома?
– Сейчас изволил уехать в Москву.
– А Надежда Васильевна у себя? – спросил я.
– Никак нет, сударь.
– А она также уехала?
– Вот уж часа три будет, как изволила уехать.
– Однако ж не в Москву?
– Не могу знать, – отвечал Фома, переминаясь и почесывая в голове.
– Натурально не в Москву, – подхватил Закамский. – Они отправились бы вместе. В чем поехала ваша барыня?
– Она изволила уехать верхом.
– Ну, вот, слышишь, Александр! Надежда Васильевна доехала прогуляться. А что, не знаешь, братец, скоро она воротится?
– Не могу знать.
– Так не знаешь ли, по крайней мере, куда она поехала?
– Вот изволите видеть: Алешка-ткач был сегодня на базаре – он говорит, что встретил барыню на столбовой дороге, близехонько от Москвы.
– Что ж это такое? – сказал Закамский, взглянув на меня с удивлением. – Ведь тебя приглашали?.. Послушай-ка, братец, – продолжал он, обращаясь к садовнику, – что, у вас сегодня на барской кухне обед готовят?
– И огня не разводили, сударь.
– Ну, это кажется решительно!.. Делать нечего, Александр, поедем назад.
– Что это значит? – сказал я, когда мы выехали опять на большую дорогу.
– Это значит, что ты ошибся днем.
– О, нет! Меня точно звали сегодня.
– Странно!.. Ты приглашен, а никого нет дома, муж – уехал в карете, жена ускакала верхом… Что это все значит?
– Уж не случилось ли какого-нибудь несчастья?
– А что ты думаешь?.. И я начинаю опасаться.
– Кажется, Алексей Семенович не ревнив? – сказал Закамский, помолчав несколько времени.
– Не знаю, – отвечал я, стараясь казаться равнодушным, – да и почему мне это знать?
– Полно, так ли, Александр? – продолжал Закамский, глядя на меня пристально. – Если верить городским слухам, то Днепровский имеет полное право ревновать свою жену…
– Что ты говоришь! – вскричал я. – Ты думаешь, что они поссорились?
– Да, мой друг, и, может быть, за тебя.
– За меня!
– Эх, Александр! Жаль, если это останется у тебя на душе! Какой вздор!..
– Не спорю, мой друг, но вся Москва говорит…
– Это просто одно злословие, городские сплетни!..
– Я и сам то же думаю, однако ж согласись, мой друг: если эти слухи дошли до мужа… Впрочем, вся эта болтовня должна скоро кончиться: ведь ты через несколько дней едешь в деревню?
– Не знаю.
– Как не знаешь? Да если не ошибаюсь, в нынешнем месяце будет ровно три года, как ты расстался с твоей невестой, а сколько раз я слышал от тебя, что ты ждешь не дождешься минуты, когда тебе можно будет покинуть навсегда Москву?
– Моя свадьба отсрочена еще на целый год.
– Право? Однако ж, надеюсь, не ты просил отсрочки?
– Разумеется.
– То-то, мой друг, смотри, не променяй счастья всей своей жизни на какую-нибудь минутную прихоть.
– Да помилуй, Закамский! – прервал я с досадою. – С чего ты взял?..
– Ну полно, не сердись, Александр! Я верю, что это все вздор, но, право, не мешало бы тебе хоть на время уехать из Москвы. Перестать ездить к Днепровским ты не можешь, это даст новую пищу злословию, а воля твоя, если ты будешь у них по-прежнему ежедневным гостем, так все московские старушки пойдут к присяге, что ты любовник Днепровской. Однако ж, – продолжал Закамский, – не прибавить ли нам ходу?.. Я что-то очень проголодался, а до Москвы еще далеко.
Мы пустились скорой рысью, и до самой заставы не говорили ни слова. Закамский, вероятно, думал, как бы скорей добраться до Москвы и пообедать, а мне, признаюсь, вовсе было не до еды. У кого совесть не чиста, тот всего на свете боится, а тут и невинному человеку бог знает что пришло бы в голову. Такой поспешный отъезд Днепровских из их деревни, странная мысль Надины уехать в Москву верхом, Алексей Семенович, который, встретясь с нами на большой дороге, не остановился, а, казалось, хотел от нас прятаться, – все оправдывало догадки Закамского. Ну, если в самом деле Днепровский узнал, что я в переписке с его женою, что она меня любит, что она потихоньку ко мне приезжала… Избави господи!..
Когда мы въехали в заставу, Закамский спросил меня, куда я намерен отправиться и не хочу ли вместе с ним отобедать в каком-нибудь трактире, я отказался, и мы расстались, он поехал искать обеда, а я поскакал домой. Егор встретил меня у ворот моей квартиры. – Вас, сударь, дожидается вот этот барон, – сказал он, помогая мне слезть с лошади.
– Какой барон?
– Ну, вот этот-с!.. Как его?.. Бараноброкин, что ль?
– А! Барон Брокен?
– Точно так-с.
Я вбежал в комнату.
– Здравствуй, Александр Михайлович! – сказал барон, идя ко мне навстречу. – Насилу я тебя дождался.
Я вошел вместе с ним в мой кабинет.
– Притвори хорошенько дверь, – продолжал барон, – и садись, я хочу говорить с тобой о важном деле.
– Ты пугаешь меня!
– Пугаться нечего, а надобно будет взять решительные меры. Ты был сейчас в подмосковной Днепровского?
– Да.
– И верно, никого не застал?
– Никого.
– Ну, мой друг, наши дела идут худо!
– Что ты говоришь?
– Сегодня поутру Надежда Васильевна приехала из своей подмосковной, послала за мной, я застал ее в ужасном отчаянии. Представь себе, какой несчастный случай… Да иначе не могло и кончиться. Сколько раз я говорил ей жечь твои письма, так нет! Ох эти женщины! Не могут жить без улик! Письма, колечки, портреты!.. А на что все эти глупые бирюльки?.. К чему вся эта дрянь?.. Попадется на глаза мужу, вот и беда!
– Да что такое, скажи бога ради?
– А то, что твои письма, которые Надежда Васильевна всегда таскала в своем ридикюле, попались в руки Днепровскому.
– Возможно ли?
– Да! Она сегодня поутру отправилась гулять верхом и как-то второпях, вместо того чтоб спрятать свой ридикюль, забыла его в кабинете у мужа. Она вспомнила об этом, да уж поздно. Алексей Семенович, который, вероятно, давно ее подозревал, прибрал к рукам этот проклятый ридикюль. Разумеется, бедняжка потеряла совершенно голову, опасаясь в первую минуту встретиться с мужем, она села на лошадь и ускакала в Москву. Здесь, по крайней мере, она не одна и может, в случае надобности, переехать в дом своей тетке, графине Дулиной. Впрочем, это не спасет ее от больших неприятностей, а может быть, от совершенной погибели. Днепровский хочет требовать формального развода говорит, что представит в суд ее письма, что запрет он в монастырь…
– Как! Ты думаешь, что он решится…
– И, мой друг! От этого дурака все станется.
– Бедная Надина!
– Да, точно, бедная! И если ты ее покинешь…
– Можешь ли ты это думать? Я готов на все, чтоб спасти ее. Я поеду к Днепровскому, скажу ему, что я один во всем виноват, что она никогда не отвечала на мои письма…
– И ты думаешь, он тебе поверит?
– Я дам ему всякое удовлетворение.
– Уж не воображаешь ли ты, что он станет с тобой стреляться? Вот нашел человека! Теперь он кричит, что ты обольстил его жену, а если ты намекнешь о дуэли, то он станет кричать, что ты хочешь убить его, чтоб на ней жениться.
