Валентин Рыбин - Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров
- Занимайтесь каждый своим делом, я достаточно разобрался в обстановке. - Фролов поднялся и вышел.
В начале июля почти все комиссары выехали по неотложным делам: Житников с начальником земельного отдела Лесовским в аулы, Телия - в Красноводск, Молибожко, получив средства из Ташкента на организацию конного красноармейского отряда, с группой бойцов ездил по аулам, закупал коней. В кавалерийский отряд записалось около ста пятидесяти джигитов-туркмен. Нарком финансов Николай Розанов осматривал недавно национализированные хозяйства в Байрам-Али, Мерве, Теджене. Обязанности председателя Совнаркома исполнял в эти дни бывший полковник Хаджи Мурат. Батминов, в меру сил и возможностей, поскольку городских забот невпроворот, помогал Хаджи Мурату, то и дело наезжая в Совнарком... 9 июля, удовлетворенный внешне спокойной обстановкой, Фролов выехал в Кизыл-Арват. Едва его поезд с отрядом отправился из Асхабада - эсеры вышли из подполья. Фунтиков, в окружении боевиков, явился на железнодорожный телеграф, связался с кизыларватскими служащими.
- Поднимайте всех и объявите: Фролов выехал в Кизыл-Арват расстреливать рабочих. Сообщите господину Юнатову, чтобы поминутно, по приезде Фролова, держал меня в курсе дела. Я дежурю у аппарата.
Юнатов вызвал Фунтикова утром:
- Срочно высылайте помощь! Фролов ворвался в мастерские - отобрал винтовки и пулеметы... расстреливает рабочих! - Даже по фонопору в голосе Юнатова чувствовалась ложь. Но все шло по заранее разработанному плану.
- Граждане, к оружию! Немедленно надо брать арт-склад и вооружаться! Герман, беги в депо - объяви рабочему классу, мол, Фролов расстреливает кизыларватских пролетариев. Бери за жабры начальника станции, пусть готовит к отправке эшелоны!
Заревел деповский гудок, загугукали тревожно паровозы, зазвонили колокола церквей - вся асхабадская буржуазия высыпала на улицы. Эсеровская верхушка бросилась в депо, на митинг. Гудки подняли на ноги сотрудников горсоврта и Совнаркома. Лесовский сел в председательский «Руссо-Балт» и помчался в депо. Здесь уже в полном разгаре гремел митинг. Попытался пробиться к паровозу, с которого ораторствовал Фунтиков, но его схватили Макака и Герман.
- А, Николай Иваныч! И ты тут, комиссарский подсвинок. Сволочь, по тебе давно пуля-дура плачет. Мыто с тобой и так, и сяк - думали ты в социал-революционерах ходишь, а ты тихонечко в большевики подался.
- Не кривляйся, Василий! - Лесовский схватил его за руку.
Макака вырвался. Герман ударил инженера по лицу
- Падло, а еще бильярдист! Четыре шара форы каждому давал, мастер. А ну, держи обратно! - Герман ударил Лесовского в живот. Николай Иваныч бросился на Германа и свалил его наземь.
Отбиваясь, он кое-как все же сумел сесть в автомобиль. Шофер дал полный газ.
Эшелоны с эсеровскими дружинами задержать не удалось. Два товарных состава, набитых вооруженными железнодорожниками, ушли в Кизыл-Арват.
- Надо сообщить Колесову и запросить помощь! - предложил нарком финансов Розанов.
- Поздно, телеграф, почта и все остальное, кроме горсовета и Совнаркома, в руках эсеров. - Батминов покачал головой, задумался. - Разве что с разъезда?
К вечеру контрреволюционные группировки начали окружать здание городского Совдепа и Совнаркома. Первыми повели наступление, со стороны Куропаткинского проспекта, служащие, соединившись с офицерьем из «Союза фронтовиков». Из асхабадского аула по Штабной и Московской улицам к Гимназической площади и к «Горке» двинулись недавно разгромленные в Кеши вояки Текинского эскадрона. Повели их на большевиков Ораз Сердар и Овезбаев. Со стороны Русского базара и Скобелевской площади открыли стрельбу дашнаки и прихвостни баев пригородного аула Карадамак... Около ста бойцов 1 Социалистической роты, под командой Терентьева, два небольших красногвардейских отряда - печатников и металлистов, конный туркменский отряд Овезберды Кулиева всю ночь сдерживали атаки врагов Советской власти. После криков и интенсивной стрельбы на час-другой наступало относительное затишье, затем появлялись на улице Гоголя парламентеры и, крича в рупор, диктовали комиссарам условия. С подъезда горсовета в ответ кричал Батминов:
- Одумайтесь лучше вы!
Из забаррикадированного столами, стульями и диванами здания Совнаркома вступали в переговоры Розанов, Лесовский и Хаджи Мурат - тоже призывали к разуму. Полковник Ораз Сердар, с конной свитой, выехав на перекресток, злобно прокричал:
- Хаджи Мурат, собачий сын, тебя для чего избирали в Совнарком? Уговори этих свиней, чтобы сдали оружие, иначе мы их всех повесим на фонарных столбах
- Ораз-ага, как я могу заставить их - они разве меня послушаются?
- Тогда сам иди сюда, к нам, скотина!
- Ораз-ага, это невозможно Вы повесите меня тоже.
- А, ублюдок трусливый! .
Снова завязалась перестрелка - звенело разбитое стекло, осыпаясь с окон, свистели, рикошетя, пули. Под утро вояки Ораз Сердара приблизились к Гимназической площади, но были отброшены конниками Овезберды Кулиева. Бой завязался возле городского парка и на Анненковской... Но силы были неравны, и кольцо вражеских отрядов начало сжиматься. Боевики прорвались к подъезду и окнам Совнаркома. Розанов принял решение оставить здание и через хозяйственный двор выйти на Гимназическую площадь. Когда они выбежали со двора, на площади шел рукопашный бой. В свалке Лесовский сразу потерял Розанова и других совнаркомовцев. Он только видел, как шарахаются и встают на дыбы кони, звенят сабли и кричат в смертной агонии раненые. Несколько лошадей, потеряв своих всадников, испуганно тараща глаза и хрипя, жались к забору. «В седло!» - мелькнула у Лесовского мысль. В следующее мгновение он подскочил к испуганному жеребцу, поймал его за уздечку и вскочил в седло В правой руке Лесовский держал револьвер, но патроны в нем давно кончились Лезть в сутолоку боя было бессмысленно Лесовский, не зная, что ему делать, с минуту шарахался со своим конем из стороны в сторону, пригибаясь от свистящих пуль, и вдруг услышал голос Али Дженга
- Лесов-хан, мы уходим! У нас нет патронов! Лесовский пришпорил коня и выскочил следом за
Али Дженгом на Левашевскую улицу. Он ничего не видел вокруг - только спины скачущих впереди нескольких всадников, и мчался, пришпоривая скакуна, за ними. Опомнился, когда проскакал через Скобелевскую площадь и оказался на Невтоновской «Это окраина! Окраина города, мы спасены!» - застучало у него в мозгу. И он скакал, поравнявшись с Али Дженгом и его товарищами, все дальше и дальше в сторону гор.
Часть третья
I
Ташкент утопал в шуме новой, нарождающейся жизни. По утрам в древние звуки города, доносящиеся из Кукчи и Шайхантаура, властно врывался звон трамваев и звонкое пение кавалерийской трубы. Под окнами Совнаркома, словно огромный барабан, гудела от топота сапог и конских подков каменная брусчатка. Этот звон и гул, это властное проявление свежих ритмов, рожденных революцией, радовали комиссара Полторацкого, и он каждое утро распахивал окно своей холостяцкой комнаты.
В открытое окно вместе со щебетом птиц вливался бурный шум проснувшегося города. Павел сидел за столом в нательной рубахе: он только встал, умылся, но еще не успел одеться, когда у двери появился дежурный и подал ему свежий номер газеты. Павел придирчиво осмотрел все четыре полосы, прочел заголовки и подписи, в том числе и свою - редакторскую. Партийная газета «Советский Туркестан» была его детищем: он учреждал ее, и он стал ее первым редактором. Да и кому, как не ему - бывшему, типографскому наборщику и подпольщику, мечтавшему о том дне, когда газеты будут принадлежать рабочему классу, читать корявые пока еще корреспонденции бедняков, редактировать их, вычитывать сырые, только что снятые со станка газетные полосы и подписывать их собственноручно!
Павел задержал внимание на сообщении из Асхабада, в котором рассказывалось о возникших там беспорядках. Сообщение было принято по телеграфу, сутки назад. Еще ночью, обрабатывая эту телеграмму, чтобы поместить в газете, он с неприятной остротой ощутил всю шаткость положения Андрея Фролова и его интернационального отряда, оказавшегося в роли блюстителя революционного порядка. И сейчас Полторацкий с тревогой подумал: «Погорячился Федор Колесов, отправив в Асхабад военную силу: вряд ли договоришься с эсерами на языке приказа». И словно в подтверждение его мыслям на стене звякнул телефон и, когда Полторацкий взял трубку, в ней раздался взволнованный голос Колесова: «Павел, зайди ко мне... Плохие вести. В Асхабаде мятеж...»
Вздрогнув, он отпрянул от телефонной трубки, бросил ее на рычаг. Появилось желание ворваться к председателю в кабинет и бросить ему безжалостно: «Я же предупреждал!» Надев белую косоворотку и подпоясав ее ремешком, он выскочил в коридор.
