Лев Кокин - Витте. Покушения, или Золотая матильда
Увы, у Петра Ивановича это была не самая счастливая полоса. Жизнь, конечно, приучила его к тому, что полосы чередуются — за черной когда-то наступает и светлая… Но все же, все же… Недовольный его деятельностью в Москве, куда его отправили для ареста бунтовщиков, министр по возвращении вскоре от службы в департаменте его отстранил, хотя и поручил переговоры с Гапоном. От успеха их, таким образом, во многом зависело, восстановится ли его положение. Минует ли черная полоса…
Поначалу они скрытно встречались у Мануйлова на квартире. Тему обсуждали одну — возобновление гапоновских организаций, отделов, как он их называл. Их с десяток насчитывалось в Петербурге.
При втором разговоре, однако, стоило хозяину отлучиться из комнаты, Рачковский быстро проговорил:
— Этот Мануйлов — балда. С ним не следует иметь дела!
И дал номер своего телефона: четырнадцать, семьдесят четыре.
— …Домашний, звоните в любое время…
Нетерпеливый Гапон позвонил назавтра же:
— Ну как там с моими отделами?
— Надо свидеться лично, — ответил в трубку Петр Иванович. — Жду вас в ресторане Донона, в девять вечера. Спросите Иванова.
При свидании он постарался, как обыкновенно в подобных случаях — а сколько таких у него было, — расположить к себе собеседника, подлещивался к нему. Тот, впрочем, отвечал тем же. Петр Иванович не скрыл, что уполномочен министром. И что и министр, и граф Витте считают Гапона человеком талантливым, но в то же время опасным. Побаиваются, как бы опять не устроил какой-нибудь вспышки, вроде Девятого января. Гапон уверял, что взгляды его изменились. Он и раньше склонялся в сторону мирных действий, теперь же совершенно отказывается от резкостей, тогда высказанных в прокламациях, и сожалеет о них. Петр Иванович в этом Гапона одобрил, но сказал, что не имеет гарантий.
— Вам бы следовало написать министру и все, мне здесь сказанное, изложить.
Гапон заметно заколебался.
— Без такого письма, — сменив тон, как меняют на столе блюдо, жестко сказал Рачковский, — нечего и просить возобновления ваших отделов. Ведь министр не может обратиться к государю с пустыми руками. Необходим оправдательный документ.
Поп-расстрига перестал набивать себе цену. Отодвинув тарелки, тут же принялся за требуемое письмо.
Задумчиво потягивая из бокала, полицейский полковник молча за ним наблюдал. Господин тщился выглядеть хорошо одетым. Знаменитую по Девятому января бороду заменил модною эспаньолкой, на помятом лице сверкали алчно глазищи. Он, скорее, смахивает на коммивояжера, нежели на народного трибуна, отметил про себя Петр Иванович.
Мельком глянув не витиевато подписанное письмо, обещал передать его по назначению и попросил согласия прийти на следующую их встречу с крайне интересным, талантливым (и добавил про себя: толстокожим) коллегой, возможно первым по этим качествам во всем департаменте. Полковник Герасимов очень желает видеть Георгия Аполлоновича Гапона.
Георгий Аполлонович Гапон согласился.
Даже самые переговоры с ним недешево обходились казне. Рачковский приглашал на обеды в дорогие рестораны — и притом в отдельные, естественно, кабинеты, — заказывая лучшие блюда у Контана, у Кюба на Морской, у Донона на Мойке. Стол ломился от яств и питий… На такие расходы в департаменте не принято было скупиться.
И на следующий раз был заказан стол у Кюба на три персоны…
Незнакомый Гапону полковник, разумеется в штатском, обрадовался встрече столь бурно, что полез обниматься, между прочим ощупывая карманы Гапона, и даже похлопал его пониже спины, чтобы верней убедиться в отсутствии револьвера. Убедившись, принялся расспрашивать о жизни революционеров, и Гапон охотно стал хвастаться, чтобы произвести впечатление, будто он все знает и может.
За обедом Петр Иванович передал впечатление начальства от его письма.
— Знаете, что сказал граф Витте? «Гапон хочет меня поиметь, но это ему не удастся!..»
Кусок едва не застрял у Георгия Аполлоновича в горле.
Сам же Петр Иванович по-прежнему осторожничал:
— Вы бы нам доказали, что не имеете старых замыслов. Вы бы нам помогли… Рассказали бы, к примеру, о боевых дружинах…
— Нам известно, ваш друг Рутенберг занимается ими, — проговорил в свой черед Герасимов. Ловцы-полковники опять составляли дуэт. — Но прячется хорошо. А словили — пришлось отпустить, улик не было… Вот вы, похоже, нуждаетесь, — добавил он безо всякого перехода, — а друг на рысаках разъезжает, кутит. Большими деньгами распоряжается, видно…
— Вы бы нам вот этого соблазнили! — подхватил Петр Иванович.
И тут пошел торг между ними.
Сбивая цену, Петр Иванович сникал на глазах, даже дрожь в голосе появилась, артист!.. Казалось, еще чуть-чуть — и заплачет.
— Я стар, а заменить меня некем. Вот вы бы показали себя… Нам нужны такие, как вы. Возьмите мое место!..
Соблазнительны посулы полицейских полковников! В ответ Гапон подтвердил: он готов исполнить обещанное графу Витте. Но для этого надобны деньги… большие, господа, деньги! Сами заметить изволили: Рутенберг тратит свободно. Тут мелочью не обойдетесь. Между тем он уверен: крупной суммой Петра Рутенберга удастся заинтересовать!.. Тот руководит боевой организацией, да потерял веру в победу…
И назвал свою цену. Пятьдесят тысяч ему и столько же его другу, тому, кто спас его жизнь в Кровавое воскресенье.
На таких условиях он, Гапон, обещает поехать в Москву к Рутенбергу.
Об этом заманчивом плане Рачковский без промедления доложил министру. Министр внутренних дел Дурново посоветовался с председателем Совета Министров.
Сергей Юльевич рекомендовал соблюдать осторожность с Гапоном, но за платой ему особенно не стоять.
В итоге Гапон отправился, как обещал, в Москву.
Рачковский же велел кому следует проследить, как Гапон исполнит свое намерение встретиться с Рутенбергом; и ему вскорости сообщили, что эти двое действительно свиделись в Москве, в «Яре»… И когда на следующем завтраке у Кюба вернувшийся в Питер Гапон доложил шефу, что наверное Рутенберг согласится с ним побеседовать, у Петра Ивановича не было оснований в том усомниться.
Наполеоновский его замысел, похоже, приближался к осуществлению.
И снова была назначена встреча втроем — на сей раз второму полковнику предпочли террориста.
В девять вечера, в субботу 4 марта, в ресторане Контан.
9. Конец гапониады
Именно в этот день, 4 марта, Рачковскому позвонил Герасимов, и тот не стал скрывать от коллеги назначенной встречи:
— Хотите и вы прийти?
— Нет, — ответил ему толстокожий, — спасибо. Я не приду… и вам ходить не советую!..
— Это отчего же?! — напрягся Петр Иванович.
После их обеда с Гапоном толстокожий полковник доложил министру, присутствием Петра Ивановича не стесняясь, что возражает против затеи, ибо план Рачковского никуда не годится. И объяснил почему. Петр Иванович с не меньшей резкостью такое мнение опроверг, Дурново после некоторых колебаний с ним согласился. И вот упрямец-полковник опять за свое.
— Так по какой же причине, сударь, вы мне советуете отказаться от встречи?! — повторил, едва сдерживаясь, Петр Иванович.
А в ответ из трубки услышал:
— Мои агенты мне сообщили, что на вас расставлен капкан!..
— Чушь какая-то, — рассмеялся Петр Иванович. — Как вы можете этому верить?
— Я предупредил вас, — сказал Герасимов.
Но часа через два повторил свой звонок. Не застав на сей раз Петра Ивановича дома, настойчиво попросил жену удержать его от посещения Контана:
— Там Петру Ивановичу угрожает несчастье.
Необычный звонок все-таки заставил Рачковского задуматься над советом Герасимова. И по размышлении даже прислушаться к нему…
Назавтра Петру Ивановичу доложили, что Гапон с Рутенбергом были вечером в ресторане, как обещались. Петр Иванович попытался связаться с Гапоном, поскольку должен был объясниться. Не терял надежды, что произошло всего-навсего недоразумение. Заполучить центральную агентуру, чтобы осведомляла о каждом шаге боевой организации! И еще того более, чтобы эти шаги куда следует направлять! Неужели такое замечательное предприятие в самом деле могло провалиться? Трудно было свыкнуться с этим!..
Но расстрига исчез. Пропал. Испарился.
О постигшей его судьбе Рачковский узнал от… Азефа.
Узнал вместе с Герасимовым, а его кабинете, куда Герасимов по телефону Петра Ивановича пригласил:
— Тут мои молодцы схватили вашего человека. Он в вашем отсутствии говорить не желает.
— Это кто же такой? — поинтересовался Рачковский и услышал от Герасимова одну из кличек Азефа; после отстранения от департамента как-то совсем потерял его из виду.
