Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
Мы сидели с Аалам-ханом в густой зеленой трапе, он рассказывал о себе, о своей родине. Вернулись охотники, и не с пустыми руками. Индус прервал разговор и распорядился сделать шашлык. За приготовление шашлыка, с видом фокусника или хирурга, взялся Аббас. Он всегда хвастался умением готовить это лакомое блюдо. Задымило сразу несколько костров. Не прошло и полчаса, как ветер разнес по всему плоскогорью и долине пьянящий шашлычный запах. А еще через час на месте стоянки остались козлиные шкуры да обглоданные косточки…
Плоскогорье тянется долго и надоедливо, травы стали ниже, беднее. Сверху горячо припекает солнце, по спине скатывается пот. Все крепились, готовясь к чему-то неожиданному и неминуемо трагическому.
Вскоре ниже пас на склоне завиднелись два больших арчовых дерева, растущих близко друг к другу. Ветви их соприкасались, и можно было подумать, что это, обнявшись, стоят влюбленные. Аббас объясняет:
— Это не чудо природы, а божественное явление! Здесь похоронены Лейли и Меджнун. Легенда рассказывает… на другой день после похорон люди пришли навестить могилы влюбленных и увидели возле могилы вот эти два дерева. Меджнун — правое дерево, а левое — Лейли…
Мысленно мы поклонились жертвам неумолимой судьбы.
Километра через три вновь деревья. Между ними небольшой водоем. Такое привольное, райское местечко в Курдистане называется «бендарик». Здесь собираются девушки-курдянки, поют свои чудесные песни. В то же время они чем-нибудь занимаются: кто вяжет, кто вышивает. Кроме девушек в «бендарик» никто не приходит. Накажи аллах, если забредет сюда случайно парень — озорные девушки замучают гостя песнями-вопросами, на которые надо непременно отвечать тоже песнями. Если парень отказывается от этого условия, то не миновать ему беды. Покидает он «бендарик» в порванной одежде, исцарапанным и посрамленным…
Приблизившись к небольшому, очаровательному оазису, мы услышали песню. Только невеселой была эта песня: тягучая, заунывная. Вскоре она оборвалась. Девушки, увидев нас, замолчали. Я первым пробрался сквозь чащобу кустов и деревьев.
— Эй, красавицы! Чего испугались? Мы свои, мы — курды. Пойте, мы послушаем.
Девушки успокоились. Снова принялись за дело, но петь больше не стали. Аббас, будто они обидели лично его, строго сказал:
— Что же так? Или вы думаете, что если мы солдаты, то забыли курдские традиции? Может, думаете, мы не найдем ответную песню? Спойте, мы так давно не слышали милых курдянок!
— Мы не артистки, чтобы увеселять вас! — грубоватым голосом ответила одна из девушек.
— Что ж, тогда спою я!..
— От твоей песни козы будут смеяться! — сказала другая, и все заулыбались.
— Спой, красавица, — ласково попросил Аббас. — Над тобой-то козы смеяться не станут!
Решительная и привлекательная курдянка запела звонким голосом, но опять не было радости в этой песне. Слова были мрачные, от них у меня сжалось сердце.
Кучан хорава, ло-ло, мо мал тунине.Хокумота ма, ло-ло, диван тунине.Молло ва гозн, ло-ло, иман тунине…[21]
Ни мотив, ни содержание ничем не напоминали тех песен, какие в доброе время украшают «бендарик». И девушки глядели не так, как обычно смотрят они на гостей, исполняя песни. В глазах печаль, у некоторых проступали слезы, но в то же время и в песне, и в напряженных взглядах, и в порывистых движениях девушек был вызов. Вот, мол, слушайте! Этой песни вы никогда не слышали и никогда не ответите на нее.
Мы слушали. Курды приосанились, гордо смотрели на девушек: именно такими и должны быть настоящие курдянки! Они никогда не склонялись перед своими и чужими насильниками. Сейчас, принимая нас за английских слуг, они надсмеивались над нами. Ну, что ж, смейтесь. Ваша насмешка — наша радость!
Мы покинули их в недоумении. И едва отъехали от зеленого островка «бендарик», как услышали веселую хоровую песню.
Проехали еще километром шесть. Миновали пересохшее русло горной реки. Перед нами открылось узкое ущелье. Двинулись по нему, между вставшими с обеих сторон громадными скалами.
— Стой! — скомандовал Аалам-хан. Надо выслать дозор!
Три всадника выехали вперед и пустили коней но тропе, которая тянулась по правую сторону русла. Мы стоили в ожидании: когда дозорные отъедут на почтительное расстояние, двинемся за ними. Прошла минута, другая и вдруг… ущелье огласилось выстрелами. Впереди во все ущелье заржал конь, послышался стук подков. Конь выскочил к нам, на стременах с левой стороны тяжело волочилось тело одного из дозорных,
— Назад! — громко скомандовал Аалам-хан, — Один готов, а двое отделались испугом. Ну и ну!
— Первая жертва тайного замысла Кагеля! Куда же мы идем?! Куда?! Я вас спрашиваю, господин лейтенант! — голос мой испугал Аалам-хана. Он постоял молча над убитым, тихо ответил:
— Пусть похоронят по вашему обычаю. И не смотрите на меня, как на врага! — вдруг крикнул он. — Я не англичанин, я — педжнабец! Моя родина четыреста лет испытывает то, что сегодня творится у вас.
Мы удивленно смотрим на него, а он продолжает:
— Я завидую вам… Вы, курды, во много раз счастливее нас — индусов.
— Что вы такое говорите, господин Аалам-хан? Разве вы видели, чтобы на лице хоть одного курда светилось счастье? — спрашиваю я.
— А это что?! — показывает индус в сторону, откуда прогремели выстрелы. — Ваши курды свободно владеют оружием, открыто борются за свои права, за свою родину. Удастся ли англичанам надеть смирительную рубашку на Ходоу-сердара?.. Не уверен.
— Господин Аалам-хан, вы ободряете нас, чтобы мы не падали духом или боитесь нас, что мы с вами расправимся? Не делайте ни того, ни другого. Мы и сами знаем, что курд — самый бесправный и темный человек. Ваши же индусы… Вас миллионы… Вы — свободны и счастливы!
— Уважаемый кулдофадар, — строго перебивает меня Аалам-хан, — вы в самом деле безграмотны или притворяетесь такими? Была когда-то Индия могучей страной, а сейчас все наши мужчины стоят на страже британского королевства, а женщины гнут спины на колонизаторов. Единственное право у нашего народа: свободно каждый может выкопать себе могилу. Нашу страну даже не называют теперь Индией. Ее называют «Британская Индия», «Британская жемчужина»… Земля наша — хлеб британский. Океан наш — жемчуг британский. Труд наш — урожай британский. Солдат наш — командир британский. Что еще вам сказать, господин Гусейнкули? Слушайте дальше:
— Английский капитан получает двести туманов, индийский— сто. Их лейтенант — сто сорок, наш — семьдесят. Солдат английский — шестьдесят, наш солдат — тридцать. Это ли не оскорбительно!
Я ошарашен словами Аалам-хана, никак этого от него не ожидал. Смотрю и думаю: то ли передо мной офицер колониальных войск, то ли командир повстанческого отряда… Аалам-хан глубоко вздохнул, исподлобья посмотрел на меня. Я спросил:
— Будем продолжать путь?
— Нет, — тихо ответил Аалам-хан. — Надо вернуться. Давайте команду. Дорогой поговорим, у меня к вам есть дело…
Эскадрон двинулся на восток перед закатом солнца. Мы миновали ущелье, перевал и въехали в развалины Старого Кучана. Здесь решили заночевать. Направо от нас расположился пехотный жандармский полк. Мы увидели армейские палатки, когда спешились. Аалам-хан посмотрел на лагерь жандармов в бинокль, скомандовал в седло.
— Во избежание всяких случайностей, — пояснил Аалам-хан надо расположиться подальше от них. Как раз в северной части городища деревья… Там и пыли меньше.
— Правда, господин Аалам-хан, — согласился я. — Но все-таки не плохо бы выяснить, что там за армейская часть. Разрешите, я разведаю?
— Хорошо, идите. Только будьте осторожны, — предупреждает Аалам-хан.
Вдвоем с Аббасом направляемся через развалины к палаткам. Входим в мрачную чайхану. На возвышении сидят двое военных. Один рядовой, другой в чине младшего офицера. Мм сели рядом, заказали ужин. Ждем, разговариваем между собой по-курдски. Курдская речь тотчас привлекла внимание жандармского офицера. Он бесцеремонно повернулся к нам, сказал радостно, точно нашел мешок с драгоценностями:
— Ве алла! А я ведь тоже курд!
— Что ж, давайте познакомимся. Я — Гусейнкули. А это мой друг Аббас Форомарз. Мы тоже очень рады, что ты родился курдом. Но скажи, как тебя звать и откуда ты родом?
— Зовут меня Геймурхан. А родом я из села Хосара, Дерегезского вилайета…
— Откуда же вы прибыли и куда движется ваш батальон?
— Ай, это длинная история. Во-первых, у нас не батальон, а отряд. Во-вторых, мы все время стояли в пограничном селе Шамси-ханэ, и командовал нами Баба-хан. В общем, несли мы службу по охране государства и шесть месяцев не получали ни одного крана. Тогда мы сказали Баба-хану: «Дашь жалование или не дашь?» Он не дал. Мы решили отправить его в рай. Решили и отправили…
