Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
— Узоры навел. Петухи резные. И даже печь с трубой.
— Уж не боярину ли Могуте?
— Не. Могута в княжьем тереме живет. Дворский! Боярину бы в три жилья хоромы срубили. Чай, купца какого-нибудь ощедрит.
А в новую избу вошли… какие-то пришлые, изможденные люди в сирой одежонке, схожие на нищебродов.
Прошка как увидел свой новоиспеченный очаг, так и ахнул. Ну, зачем же князь так расстарался?! Как ему теперь народу отвечать? Для беглых смердов? Но никто тому не поверит. На смех поднимут. С какой это стати князь Ярослав голи перекатной хоромы ставит? Нет, так дело не пойдет. Разве ты за тем сюда шел, крестьянин Прошка? Чаял жить с семьей в одной из ростовских деревенек, коротать ночи в избенке, а днями пахать, сеять, валить дерева, ходить на сенокосные угодья, жать вызревшую ниву… Творить то, что давно привычно, что прикипело к сердцу, что творил твой отец, дед и прадед. Творить хлебушек. Пусть выстраданный, семью потами облитый, но зато такой лакомый, когда заботливая Устинья подаст в твои натруженные руки мягкий и теплый ломоть хлеба, только что вынутого из пода жаркой разомлевшей печи. Нет ничего слаще и вкуснее!.. И всему тому боле не бывать?! Надо в обычную черную избенку проситься, иначе никакого доброго житья в Ростове не будет.
Устинья же была довольна. После всяких переживаний и долгой тягостной дороги, она как увидела избу, так вся и расцвела.
— Пресвятая Богородица, терем-то какой. Нет, ты глянь дочка. Загляденье!
— Буде соловьем рассыпаться, — заворчал Прошка. — Народ диву дивится.
Без радости вступила в новый дом и Березиня. Она молча поднялась в светлицу, подошла к оконцу и, увидев снующих по улочкам людей, грустно вздохнула.
А где же ее любимый лес? Всюду избы, хоромы, леса совсем не видно, очевидно, он закрыт зубчатыми стенами крепости, но за ними проглядывается лишь огромное озеро. Господи, как же она будет жить без леса?! Без милых ей белых берез, могучих, неохватных дубов, разлапистых сосен и елей, без солнечных полянок, усыпанных духмяной земляникой… Она, дитя лесов, и представить себе не могла, что теперь больше не увидит той чарующей красоты, с коей она так прочно сроднилась, и что теперь самый пригожий город покажется ей золотой клеткой.
Слезы выступили на глазах Березини.
— Глянь, дочка, какие нарядные прялки поставлены. Здесь и златотканому шитью можно обучаться… А ты зрела одежу, что в повалуше развешена?
Но Березиня не отозвалась, она как будто и не слышала слов матери.
— Да что с тобой, доченька? Аль новой избе не рада?
— Не рада, маменька. Я к лесу привыкла, а здесь всё чужое.
— Еще к болотам, скажи.
— И к болотам, маменька. Где теперь будешь клюкву набирать?
— Клюкву? — переспросила Устинья, и, поглядев на дочь какими-то странными глазами, опустилась на лавку, покрытую медвежьей шкурой, и будто очнулась от усладного сна.
А ведь супруг-то не зря стал сумрачным, не по нутру ему этот распрекрасный дом. Они, чай, не купцы и не бояре, дабы обитать в таких хоромах. Одна изразцовая печь чего стоит. Отродясь таких не видывала. А всё — князь. Ради Березини усердствовал. Но то стыдоба великая, коль она в княжьей постели окажется. Из дому не выйдешь. Как начнет народ языками чесать, под землю готова провалиться. Уж лучше в глухомани жить, чем срам терпеть. Березиня, кажись, ничего князю и не посулила, но тот не отступится, всё равно дочку в свой терем заполучит. И про клятву свою забудет.
В светлицу зашел Прошка. Обвел пасмурными глазами супругу и дочь.
— К князю надумал пробиться. Не стану в сих хоромах жить.
— Да помогут тебе боги, Прохор, — кивнула Устинья.
— А ты, дочь, что скажешь?
— Я, как ты, тятенька. Ступай к князю. Пусть нас в какую-нибудь лесную деревеньку отошлет.
— Вот и я о том же, дочка.
У дубовых ворот деревянного детинца стояли с копьями три отрока из молодшей дружины. Увидев перед собой мужика в затрапезной одёже, усмехнулись.
— Ты это к кому снарядился?
— К князю Ярославу.
У гридней глаза на лоб.
— Прямо-таки к князю? Воротами не ошибся, мужик?
— Пока еще на очи не сетую. Пропущайте!
Один из гридней вскинул копье и направил его на грудь наглеца.
— Кажи гузно,[158] пока цел!
Но мужик не повернул вспять. Дерзкий проситель!
— Отпусти копье, служилый. Молвите князю, что Прошка пришел.
Гридни переглянулись. Никогда не видывали сего нахала в Ростове. Чужак в город забрел и прется до самого князя.
Караульным вовек не забыть, как приплыл из Велесова дворища язычник Тихомир, и едва не убил Ярослава. Вот и у чужака бельмеса недобрые. Может, его кушаками скрутить да к порубу отволочь? Пусть тщательно одежонку прощупают, и спрос учинят с пристрастием.[159]
Так, пожалуй, и поступили бы караульные, не выйди из ворот сотник Озарка.
— Что за шум, а драки нет? — весело вопросил «княжой муж». Он только что выбрался из гридницы, где хватил ковш ставленого меду и сытно закусил.
— Да вот какой-то дерзкий мужик к князю ломится.
— Прошка!.. Тебе чего в избе не сидится? Думал, ты спать завалился. Зачем тебе князь?
— Потолковать надо, Озарка.
— А может, я чем помогу?
— Благодарствую, но мне сам князь нужен.
Сотник зорко вгляделся в смурое лицо мужика и подумал:
«Никак, что-то с девкой неладное. Надо пропустить».
— Идем, Прошка. Проведу тебя к князю.
Караульные проводили обоих озадаченными взглядами.
Ярослав принял Прошку без заминки. Мужик, не замечая красочного убранства покоев, поклонился князю и молвил, чуть ли не с порога:
— Спасибо за честь, князь Ярослав, но в таких хоромах жить не стану.
— И это после твоей курной избенки?
— Так, князь.
Ответ прозвучал незыблемо.
— Ну что ж, потолкуем Прохор. Да ты садись на лавку.
— Я постою. Не пристало мужику при князе садиться. У нас, бывало, при старосте на порог не сядешь.
— А я велю садиться, Прохор. Чую, разговор наш будет долгим.
— Как прикажешь, князь, — и Прошка уселся на край лавки, покрытой в два слоя мягкими лисьими мехами.
— Хочу понять тебя, а посему рассказывай всё без утайки.
— Мне скрывать нечего, князь.
И Прошка о чем думал в избе, то и выложил.
Ярослав походил взад вперед по покоям, а затем спросил:
— А домочадцы твои как рассудили?
— Они согласны, особливо Березиня. Отсылай нас в любую деревеньку, князь.
Ярослав сел подле мужика и надолго ушел в думы, и чем больше он размышлял, тем всё больше убеждался в правоте Прошки.
Беглые пришлые люди будут выглядеть в городе белыми воронами. Напрасно он поставил на Пижерме избу. Да и к Березине запросто не заглянешь. Недобрый слушок по Ростову поплывет. Раз приехал, два приехал — и загудит ростовская земля. Князь-то весь в батюшку, по девкам шастает.
Но Ярослав того не боялся: он далеко не Владимир Святославич. Он с чистыми помыслами Березиню будет навещать, и коль она отзовется на его чувства, то женится на ней. Женится!
Отец будет в бешенстве. Он давно уже задумал обвенчать своих сыновей на дочерях зарубежных императоров и королей, дабы еще больше укрепить могущество Руси и ее независимость от чужеземных стран. Он, разумеется, прав. Браки с зарубежными властителями всегда полезны и выгодны для Руси. Но каково самим сыновьям? Для отца, зачастую, не суть важно, какова невеста: ладна ли телом, умна, образована, не страдает ли недугами? От нее же пойдет потомство, будущие князья. А что получилось со старшим братом Вышеславом? Оженил его отец на тщедушной и квелой принцессе. И что в итоге? Детей нет, «заморская дева» впала в уныние, капризы и потихоньку умирает. Вот тебе и наследник великого княжества.
Нет, отец, в твоей тщеславной правде могут статься большие щербины.
Прошка глядел на задумчивого Ярослава и раскидывал умом:
«Князь, поди, гневается. Столь добра сотворил для беглого мужика, а тот еще рыло на сторону воротит. Возьмет да и повелит наказать непослушного смерда. Надо подкрепить свою просьбу».
— Я, ить, князь Ярослав Владимирович, всю жизнь на пашне сидел, городским ремеслам не обучен. Проку нет мне в городе сидеть. Отошли меня в любую деревеньку, да поближе к самому лесу. Там у нас и нива будет, и огородишко. Да и Устинье моей с Березиней станет повадней.
— В деревеньку, говоришь? — обернулся к Прошке князь, и вновь призадумался.
В деревеньку. А что? Не худо молвил Прохор. В деревеньку можно запросто наведываться: и в пору полюдья, и на охоте. Охоту же он, Ярослав, вельми любит, иногда в селениях ночевать останавливается. Как тут в избу Прохора не заглянуть?
— Будет тебе деревенька, Прохор. Сиди на пашне, коль привык. Я всё обдумаю и тебе скажу.
