Михаил Попов - Цитадель тамплиеров
— Повесить!
— Но-о, — Филомен полагал, что крикуны заслуживают наказания. Но повесить?!
— Прошу прощения, мессир, я не ослышался?
— Да, повесить старшего.
— Мессир, если уж вешать то обоих. Второй побежит в деревню…
— Я непонятно выразился?
Через минуту седой старик в красных чувяках уже болтался на суку сухого карагача.
Дальше продолжалось в том же духе. Рено скакал на восток и совершал глупость за глупостью. Полтора десятка людей он казнил фактически ни за что, сжег и развеял по ветру три деревеньки. Добыча была ничтожной, и из нее граф не брал себе доли. Рыцари удивлялись, пожимали железными плечами.
Протянулся извилистый дымный след по заиорданским степям. Эмиру Хасманта об этом донесли, но он сперва не поверил, что назорейский отряд грабит пограничные села и угоняет скот.
Рено Шатильонский мрачнел. Пролитая кровь возбуждает лишь новичков только в первый момент. А потом ложится камнем на сердце. Рыцари между собой уже говорили о том, что славы так не добьешься.
Однажды утром рыцари пересекали сухую долину, направляясь к источнику Бен-Хальнас. Солнце палило как летом. Кони еле передвигали ноги, всадники везли свои шлемы на остриях копий, покрыв головы белыми льняными покрывалами.
Время, казалось, совсем запеклось, и сколько лошади ни дробят копытами мелкие камни, из долины уже не выбраться.
Филомен первым заметил, что по лощине, сходящей слева в долину, движется караван. И это был не мираж. Верблюды, погонщики, белые беседки на верблюжьих горбах, тюки, всадники… Разбуженные его криком, рыцари очнулись от одури.
Караванщики тоже заметили назореев, и караван замер.
Видение не исчезло. Рено Шатильонский потряс копьем и громогласно воскликнул:
— Гроб Господень!
Старый клич крестоносцев во все времена и мертвых ставил в строй. Ответом графу был отклик:
— Защити нас!
Рено повторил призыв, и рыцари ответили с большим азартом. Вскоре навстречу оцепеневшему каравану катила волна белой пыли с железным ядром внутри. Не доезжая шагов пятьдесят, «армия» Рено остановилась. Когда осела, пыль, крестоносцы увидели одинокого, богато одетого всадника в белом тюрбане. Он остановил лошадь перед графом, определив в нем старшего, и заговорил на лингва-франка.
— Я приветствую благородных назорейских воинов на землях эмира Хасманта, друга и данника султана Саладина.
Этим приветствием сарацин обозначил политический смысл ситуации.
— Кто ты такой? — грубо спросил Рено.
— Меня зовут Хасан аль-Хабиб, я — дамасский купец, а это — мой караван, мы направляемся в Александрию.
Купец был статен, хорош собой, на поясе у него болталась сабля в богато украшенных ножнах, он уверенно, по-кавалерийски держал повод. Словом, мало походил на купца.
— Какой же товар везешь, купец аль-Хабиб?
— Груз мой навряд ли заинтересует благородных рыцарей, но чтобы их ожидания не оказались обманутыми, я готов заплатить две тысячи золотых мараведисов в обмен на возможность спокойно продолжить путь.
Сумма была гигантская, и по железному назорейскому строю прокатился веселый ропот. Две тысячи золотых! Притом в начале всего предприятия.
Единственный, кто не обрадовался, был Рено.
— Если ты готов заплатить такие деньги за то, чтобы осталось тайною, что именно ты везешь, значит, от денег стоит отказаться.
Купец побледнел, но сохранил достоинство.
— Я ценю благородство твоего характера, рыцарь. Ты предпочитаешь истину золоту; но поверь мне, что это — тот редкий случай, когда мудрость в том, чтобы предпочесть золото истине. Тем более, что сумма удваивается. Четыре тысячи золотых мараведисов.
Рыцари стали требовать, чтобы условия Хасана были приняты. К тому же еще неизвестно, сколько у каравана охранников.
— Я съезжу за деньгами, — сказал купец, уверенный, что договорился с франками, и, развернув коня, поскакал к первому верблюду.
— Ослы! — обернулся Рено к своим спутникам. — Вид его свирепой физиономии слегка отрезвил их, — неужели вы не понимаете, что если человек легко отдает четыре тысячи, то лишь для того, чтобы скрыть сорок. А что касается охраны… Чем вас больше погибнет в схватке, тем больше будет доля каждого, кто уцелеет.
Рено умел убеждать.
И когда Хасан вернулся с полным кисетом монет, ему вновь противостояло монолитное войско.
Граф Рено перехватил инициативу.
— Я забыл представиться, уважаемый Хасан. Меня зовут Рено Шатильонский.
Звук этого имени расстроил сарацина, но он сохранял надежду.
— Это имя известно по обе стороны Иордана, — сказал купец. — И не только подвигами ратными, но и рыцарственным отношением к тем существам, что украшают жизнь воина и освежают его благородный досуг.
— Ты намекаешь, что главной ценностью твоего каравана является дама? — хохотнул впервые за последние недели Рено.
— Ты угадал, граф. Я охраняю даму. Теперь ты знаешь все, и как рыцарь, надеюсь, ты понимаешь, что должен нас пропустить. Деньги в кисете.
Рено медленно помотал головой.
— Нет, я узнал далеко не все.
— Что же еще?! — повысил голос Хасан.
— Имя! Имя прелестницы, за которую ты готов заплатить.
— Поверь, она стоит дороже, но четыре тысячи — это все, что у меня с собой, — Хасан терял самообладание.
— Так ты не хочешь мне показать ее?
— И не имею права:
— И даже назвать имя?
— Даже.
— Ты не похож на купца, Хасан. Я готов уважать твою скрытность, граничащую с гордыней. Но, по правилам, ты обязан доказать право вести себя так.
— Не понимаю, чего ты хочешь.
— Я желаю узнать имя твоей дамы, скрываемой столь яростно, и желаю быть ей представленным. Если считаешь, что я не должен этого желать, сразимся в честном бою. Одолею я — удовлетворю свое любопытство. Победишь ты — мои люди удаляются, захватив деньга, и не будут больше ничего требовать, даю слово Рено Шатильонского.
Купец некоторое время помолчал, взвешивая сделанное предложение.
— Ты что, боишься?! — громко спросил Рено.
Подобный вопрос, по его мысли, должен был вызвать в этом сарацине, в родовитости которого не могло быть сомнений, немедленную вспышку ярости, что сделало бы поединок неизбежным. Но последовал неожиданный поворот.
— Я вижу, ты ищешь ссоры любой ценой. Твой Бог — тебе судья. Но я считаю своим долгом предупредить тебя о размерах ссоры, в которую ты ввязываешься. Меня действительно зовут Хасан, но не аль-Хабиб, а аль-Хуссейн. Я — визирь двора султана Саладина. Женщина, которую я сопровождаю, — сестра султана, родная сестра. Желаешь ли ты теперь сделать то, что собирался, или к тебе вернулась хотя бы часть благоразумия?
Сарацин был уверен в эффекте своих слов и не было предела его удивлению, когда Рено захохотал и стал вытаскивать из ножен свой длинный меч. Не меньше купца-визиря удивились и крестоносцы, но и это уже не имело никакого значения.
Глава ix. недоверие
У графа де Ридфора плохо росла борода. Великому магистру ордена тамплиеров приходилось довольствоваться черным клинышком. Он постоянно оглаживал неполноценную бороду, как бы понуждая ее расти. Во всех прочих отношениях граф был хорош. Крупен ростом, громоподобен голосом, любым видом оружия владел, как собственной мыслью. Надо сказать, что мысли его были по большей части воинственные. Осознав свои возможности, граф стал готовить большую войну. Да, Иерусалим — в руках христианского короля, но в двух днях пути расположены крепости сарацинских эмиров. Границу надобно отодвинуть подальше. Если вернуть Эдессу и отбросить магометан к Дамаску, они на долгие годы выбросят из своих голов мысль возвратить себе Святой город.
Граф де Ридфор ощущал настроение христианских жителей королевства и знал, что любые военные меры против сопредельных сарацинских стран будут ими поддержаны. На слабого и вздорного короля Гюи Лузиньяна полагаться не стоило. Главная роль в продвижении креста на Восток должна принадлежать Великому магистру ордена тамплиеров. Его слава превзойдет славу Годфруа Буйонского. С момента, когда граф де Ридфор встал у кормила власти, для тамплиеров кончилась разгульная жизнь. Разумеется, полностью отучить тамплиера от бражничества и праздношатания было невозможно, но, как ни странно, ужесточение дисциплины не вызвало ропота, а наоборот, воодушевило воинов Христовых. Когда стало известно, что в верхах решено готовиться к войне, де Ридфор сделался популярен. Порядок жизни в капеллах стал меняться, во всяком случае, пошли на убыль тайные мессы.
Граф де Ридфор, выслушав пространный и занимательный рассказ Реми де Труа, погладил свою бородку и сказал:
— То что вы поведали нам, брат Реми — (присутствовал и де Бриссон), — весьма интересно. Я вам искренне благодарен за стремление предупредить меня о якобы готовящемся заговоре.
