Анна Ветлугина - Игнатий Лойола
— Вы ведь родом из Гипускоа? Люди, выросшие в горах, часто страдают на равнине. Пожалуй, разумнее всего будет прописать вам в качестве лечения пребывание на родине.
Иниго возмутился:
— Ну нет, куда это годится? У меня здесь слишком много дел.
Несколько месяцев он пробовал лечиться настойками и микстурами, но ничего не помогало. Из-за боли он уже не мог сосредоточиться на учёбе.
Снова позвали врача. Лойола спросил его:
— А вы точно уверены в целесообразности моей поездки?
Тот недоумённо пожал плечами:
— Всё в нашей жизни зависит от Бога, разве вы не знаете?
— Знаю, — сказал Иниго, продолжая пристально смотреть на лекаря. Тот отвёл взгляд и ответил со вздохом:
— Думаю, поможет.
Воодушевившись, больной позвал товарищей:
— Как я сразу не догадался? Мне необходимо ехать в Аспейтию. (Так назывался его родной город). Я слишком много там натворил в юности, теперь нужно исправлять.
Приготовления к отъезду захватили его целиком. Даже боль отступила. Он хотел ехать как можно скорее, несмотря на зиму. Незадолго до отъезда друзья предупредили его о дурных слухах, распространяемых в Париже. Говорили о ереси «Духовных упражнений». Кто-то опять вспомнил аутодафе. Теперь, по утверждению сплетников, деревянную фигуру Игнатия сожгли уже не только в Алькале, но и в Саламанке.
Придётся сидеть и ждать вызова инквизиции, — с досадой сказал Иниго друзьям.
Но никто и не думал вызывать его.
— Может, лучше просто уехать потихоньку? — предложил Хавьер.
— Ни в коем случае! Ты не знаешь инквизиторов. Совесть у них вообще не приживается. Придётся идти выяснять самому. В любом случае суда нужно добиться прежде, чем на него вызовут!
Он взял рукопись «Духовных упражнений» и пошёл к главному парижскому инквизитору Валентену Льевену. Этот человек часто присутствовал на коллегиальных диспутах и пользовался известностью у студентов.
Иниго решительно вошёл в инквизиторский кабинет, ответил отказом на предложение сесть и начал, постукивая посохом от возмущения:
— Обо мне дурно говорят в Париже. Подозревают в ереси меня и моих друзей.
— Только вас, — успокоил Льевен. — Мне показалось это пустыми сплетнями, и я не дал делу хода.
— Спасибо, но не дать ход пересудам вы не в состоянии. Кривотолки множатся, до добра это точно не доведёт. Я требую суда!
— Зачем вам суд? Ничего плохого не будет. Идите домой.
Иниго возмутился:
— Домой? Чтобы потом меня снова приковали цепью за ногу, как тогда в Саламанке? У меня сейчас слишком много дел, сидеть в тюрьме некогда. И быть сожжённым также не входит в мои планы.
— Да никто не собирается вас жечь! — отмахнулся инквизитор. — Поверьте, есть дела поважнее.
— Вот спасибо! — обрадовался Лойола. — Я ухожу. Только дайте мне справку.
— Что? — инквизитор опешил. — Какую ещё справку?
— Об отсутствии ереси в «Духовных упражнениях», — и он протянул рукопись Льевену. Тот, растерявшись, взял её и полистал.
— Ну и как вам? — с любопытством спросил Лойола. — Хорошие упражнения, правда? Ну ведь скажите, хорошие?
— Хорошие... — неуверенно согласился инквизитор. — Но справок мы не даём. Нет.
Иниго прочертил посохом на полу малопонятный знак:
— Значит, не даёте?
Валентен покачал головой.
— А сколько вы собираетесь сидеть в вашем кабинете? — вопрос прозвучал весьма решительно.
— А зачем вам?
— Я сейчас приведу нотариуса. Мы с вами ещё раз побеседуем при нём, а он всё зафиксирует. Против этого возразить вы не сможете.
— Хорошо, — согласился инквизитор и вдруг спросил: — Скажите, вы не мечтаете создать новый монашеский орден?
— Как-то не думал об этом, — ответил Лойола, открывая дверь. — Ну, я отправляюсь за нотариусом.
Письмо студента Альбрехта Фромбергера своей возлюбленной в Мюльхаузен. Отправлено 15 декабря 1532 года из Саламанки.
Милая Альма!
Моё путешествие затянулось, и это удручает меня. Я не видел тебя уже шесть лет (ведь расстались мы в двадцать шестом, насколько я помню), и Бог знает, когда увижу. Мой несчастный характер снова привёл меня к некоторым разногласиям с алькальской стражей, и я только недавно попал в Саламанку. Стоит ли говорить, что проповедника здесь уже нет? Я тоскую по родному языку, хотя научился понимать по-испански. Мне пришлось это сделать, ведь стражники и те, кто вокруг них, латыни не знают. Я бы давно вернулся на родину, но возвращаться нужно с победой, дабы тебя не называли пустобрёхом, ведь так? Впрочем, если ты думаешь по-другому — напиши мне. Теперь это можно — я живу в университете. Мне повезло устроиться слугой к одному магистру, и некоторое время я пробуду здесь, пытаясь закончить своё образование.
Напиши мне о себе... с любовью, Альбрехт.
Письмо студента Альбрехта Фромбергера своей возлюбленной в Мюльхаузен. Отправлено 11 ноября 1534 года из Саламанки.
Милая Альма!
Если бы ты могла представить, как меня обрадовало твоё письмо — второе за эти восемь лет. Обрадовало и огорчило. Вид твоего почерка вызывает во мне приятные чувства, а вот твои слова — напротив, печалят меня. Жалко Вольдемара, он был хорошим мастером и добрым человеком. Кому теперь достанется печатня? Ты ведь не сможешь наследовать и вести дела, а брат твой постоянно скитается.
Ты строга ко мне, дорогая Альма, не позволяешь отступить от задуманного, и это хорошо. Без тебя я бы продолжал пить пиво где-нибудь между Саксонией и Тюрингией, а так, может, Бог даст, скоро стану бакалавром. Университет здесь отменный. Представляешь, они знают нашего Лютера. Мюнцера, кстати, не знают. Но, судя по всему, папство ожидает конец. Не знаю, как в Германии, а здесь уже два года только и говорят об английском короле Генрихе. Он освободил свою страну от владычества Рима. Обвинил в измене собственных епископов, ведь те обращались для суда не к королю, а к чужеземному властителю, то есть папе. Какой изящный ход!
Тем не менее наш проповедник продолжает представлять опасность для нестойких умов. Талант его, видимо, и вправду незауряден. Те, кто хоть раз слышал его, находятся под большим впечатлением. Я уже не знаю, хорош ли окажется наш первоначальный план. Гораздо большей победой будет убедить его в том, что век папства завершился и церковь должна стать совершенно иной или исчезнуть вовсе. Я не слишком силён в теологии, зато литературой владею вполне, а это не менее сильное оружие. К тому же меня охватывает вдохновение, когда я вспоминаю тебя.
Мне удалось узнать: проповедник сейчас учится в Парижском университете. Ничего не стоит найти его там, однако, если я брошу Саламанку, не получив диплома, — то так и останусь всеми презираемым вечным студиозусом. Став же бакалавром, я смогу даже преподавать в Париже. И уж, конечно, слушать меня будут с большим вниманием, чем сейчас.
Итак, весь следующий год я намерен пробыть в Саламанке, после чего двинусь во Францию. Пиши мне, дорогая, на тот же адрес. Каждое твоё письмо наполняет меня радостью и «мятежным духом», как говорил наш Лютер.
С любовью, Альбрехт.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Тайные барселонские благодетели передали Иниго деньги на покупку лошади. Он улыбнулся, представив себе этих «благодетелей» всё в том же зимнем саду, посреди заморских изысканных растений.
Лошадь друзья приобрели в парижском предместье. Покупали без него и не стали откладывать из суммы на благотворительность, как, несомненно, сделал бы он, а выбрали самое дорогое и лучшее животное.
В начале апреля 1535 года Лойола выехал из Парижа, направляясь в Страну Басков.
Первый раз в жизни он ехал на такой хорошей лошади. Как он мечтал о подобной в юности! Но ему доставались только мулы, да и то лишь на время. Если бы ему довелось проехаться так в двадцать лет! О, как бы он, наверное, красовался, проезжая по улицам. Изменил бы даже маршрут, дабы гарцевать по самым людным местам. Но теперь ему исполнилось сорок четыре, и по мере приближения к Гипускоа он выбирал всё более безлюдные тропы, не желая быть узнанным.
На постоялом дворе в Байонне, неподалёку от границы, он отметил повышенный интерес к своей персоне. Шёпот за спиной, любопытные взгляды. Ему это совсем не понравилось. Всё же зря он предоставил друзьям выбор лошади. Слишком уж хороша, ещё понравится грабителям!
Покинув постоялый двор, он некоторое время ехал по столбовой дороге. Потом всё же свернул на горную тропу.
В этих местах он бывал в детстве с крестным. Тогда, начитавшись «Амадиса Галльского», он видел себя Сумрачным Красавцем, удалившимся на Бедную Стремнину, где безысходным отчаянием и суровым постом нужно было торопить вожделенную смерть. В каждом валуне ему мерещилась фея Урганда Неведомая, из-за каждого поворота могли выехать благородные разбойники...
...Из-за поворота показались двое вооружённых людей.
