Русский. Мы и они - Юзеф Игнаций Крашевский
Весна 1864 года наступила поздно, была холодная и грустная, на этот раз природа подстроилась под события, победа севера, казалось, отзывается даже в замёрзшем воздухе. В Бельведере музыканты играли попеременно польские песни и русские мелодии, потому что саксонцы гостеприимны для иностранных толстосумов; множество людей прогуливалось, прогулка была не очень удобной, но считаталась очень приятной. Среди вереницы женщин, одетых в чёрное, кое-где проскальзывала цветущая модница, одетая в цвета радуги; среди бледных лиц блестели румяные лица тех, один вид которых является помехой бедности.
Однако в этот день особенное внимание привлекала одна пара, которая сидела за маленьким столиком у кондитерской. Там царила очень красивая, свежая блондинка, белая как молоко, с голубыми кокетливыми глазами, великолепной комплекции и аристократической фигуры. Её скромная одежда в Дрездене была почти поразительной, даже в Париже, в Булонском лесу, среди самого избранного полусвета она, может, привлекала бы взгляды.
Платье преувеличенной ширины и неслыханных размеров, светлая пунцовая шаль, браслеты, цепи, перья, хоть довольно гармонично подобранные, выдавали неудержимое желание отличиться. Не удивительно, ибо была свежей и красивой, но на этом лице ни одно чувство, ни одна мысль не привлекали и не притягивали очарованием, которое часто имеют самые обычные физиономии. Это было божество телесное, Аспазия, Фрина или Агриппина. От этой статуи с превосходными формами веяло холодом; казалось, она для того желают почестей и любви, чтобы от них кое-как разогреться и оживиться.
Прохожие останавливались, смотрели, удивлялись и уходили, задумчивые, с капелькой невольной жалости в сердце. Такая красивая, а такая была холодная и отталкивающая! Ничего женского в ней не было, какая-то мужская смелость взгляда и вызывающая фигура. Если бы не сидевший рядом с ней мужчина, прекрасную блондинку легко можно было бы принять за одну из тех странствующих женщин-рыцарей, которые пускаются по Европе quaerens quern devoret (искать себе жертвы).
Даже тот серьёзный спутник, выглядящий полноправным супругом, не достаточно защищал модницу от подозрения, что могла быть только временно любовницей уставшего человека, который настолько израсходовал в себе дух, что в итоге должен был поверить только в телесную красоту. Сидел рядом с ней, но совсем не ухаживал за ней, зато она интересовалась всем и всеми – кроме мужа. Её взгляды летали вправо и влево, улыбки на губах цвели и увядали, как розовый вьюнок летом, говорила много, беспрестанно крутилась, толкала спутника, чтобы показать, что он с ней, спрашивала, зацепляла, но не могла добиться ни малейшего знака внимания. Он сидел, зевал, вздыхал, молчал, а если поднимал голову, то на мгновение, опускал её, словно его даже мучил осмотр людей.
Чашки давно были пусты, красивой женщине хотелось встать и немного пройтись, он, казалось, задремал, погружённый в какую-то думу.
– Дорогой мой, – сказала она по-французски, – подай же мне руку; в каком же ты сегодня чёрном настроении. Это равнодушие при чужих очень неприятно, компрометирует меня; ты выглядишь, будто я тебе в тягость.
Мужчина поднял обременённую голову и саркастически улыбнулся.
– Служу тебе, служу, – сказал он, – хоть признаюсь, что предпочёл бы сидеть спокойно на кушетке в моей комнате, чем выставлять себя на обозрения космополитичным зевакам, которые делают такие интересные анализы из твоего туалета и изучают белизну твоего лица, в происхождении которой, должно быть, подозревают рисовую муку… пойдём…
– Ты жесток! – сказала женщина.
– Увы! Не только сегодня, а всегда ты чудесно красива.
– Увы! – передразнивая его, отвечала жена. – Я красива, но не для тебя…
– А! Даже для меня.
Они замолчали и не спеша пошли; мужчина рассеянно смотрел перед собой, когда, подходя к Бельведеру, он внезапно остановился и из его груди вырвался крик удивления.
Навстречу нашей красивой паре шла другая, совсем иного характера: молодой мужчина, бледный, грустный, с тростью, которого поддерживала молодая женщина, очень красивая, но с утомлённым лицом, с выплаканными глазами, с лицом, покрытым неизлечимой тоской. Она была одета в грубый траур, бедный, изношенный, потёртый, говоривший о бедности, но её чудесно украшало выражение боли и грусти, которое преображало ореолом мученичества исхудвшее лицо. Она была красивой, словно одна из тех женщин, которых Фьёзоле изобразил в часовне святого Лоренца в Ватикане, как мученица первых веков, целующая крест перед смертью. Никогда, может, не встречались более кричащие контрасты, чем две эти женщины, каждая из которых воплощала совсем иной свет: одна – победной сотрапезницы Сарданапалова пира века, другая – грустной жертвы, верящей в небеса, в светлое будущее, в рай, купленный мученичеством.
Почему же, когда они встретились и глаза их взаимно измерили друг друга, прекрасная триумфаторша почувствовала беспокойство, ненависть, ревность, когда бедная сирота – только жалость, милость и сочувствие к падшему существу? Победительница, великолепная, счастливая, была почти унижена этой бессильной сиротой. В одной жил бессмертный дух, другую укреплял только рассвет красоты телесной и преходящей; та знала, что работает в Божьей мысли на дороге истины, та – беспокоилась о своей красоте бабочки, которая завтра должна угаснуть.
Рядом с женщиной шёл мужчина с тростью, такой же, как она, измученный, но спокойный. Товарищ красивой блондинки выглядел как обречённый на смерть, тот – как смиренный победитель, не жаждущий триумфа на земле. По нему было видно, что принадлежал к той группе лишённых наследства побитых изгнанников, которая у чужих должна искать защиты и приюта, но в его глазах блестела вера и надежда в бессмертную справедливость.
Нужно ли нам подписать имена под изображениями этих двух пар и узнать, что триумфаторшей была Наталия Алексеевна, баронша Книп фон Книпхузен, с мужем в отпуске, а чёрная женщина в трауре, поддерживающая раненого и другим чудом спасённого Наумова, Магда?
Застывший барон, крикнув при виде этого явления, ускорил шаги и схватил за руку удивлённого бывшего товарища по оружию. Наталия также живо отступила, а на её лице, в её глазах отобразилось какое-то явное отвращение и страх. Когда муж здоровался, она стояла в стороне, отошла от железной балюстрады и с отчётливым намерением избежать знакомства с чёрной парой, стала рассматривать через бинокль паровой корабль «Саксония», который плыл по жёлто-коричневым водам Эльбы. Барон, заметив это настроение жены, сделал гримасу, оглянулся и, поймав взглядом генерала 3., румяного, хоть немолодого Адониса всех салонных и уличных красоток, который к ним поспешил, сказал:
– Дорогая Наталия, я поручаю тебе на попечение Петра Ивановича; позволишь мне на мгновение покинуть тебя и поговорить со старым товарищем? Пётр Иванович, – прибавил он, – будь любезен пройтись немного с моей женой.
– К вашим услугам, с огромным удовольствием! – подхватил старик, подавая руку прекрасной даме.
Наталия улыбнулась ему и живо пошла с ним к Бельведеру, начав разговор, прерываемый
