Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 - Нелли Шульман
– Сейчас новостей не передают, – Адель приглушила звук, – идет час музыки ретро. Мисс Фогель погибла двенадцать лет назад, а ее песни, теперь считаются старыми… – дрожал огонек керосиновой лампы, на кровати часто дышала Цила:
– К вечеру у нее поднялась температура… – Адели захотелось уронить голову на разложенные по столу ноты, – а завтра на рассвете надо перебраться через озеро. На воде всегда сыро… – за скромным ужином Генрик заметил:
– Судя по столпотворению в городе, завтра на запад ринется четверть Венгрии. Нельзя терять времени, учитывая, что здесь могут появиться танки русских… – собрав волосы в узел, воткнув в него карандаш, Адель поежилась:
– Вряд ли, с происходящим в Будапеште, у госбезопасности дойдут руки до наших поисков. Но дядя Авраам утверждал, что на проспекте Андраши сидят не только венгры, но и советские силы. Нельзя недооценивать СССР, они гонялись и за тетей Эстер, и за дядей Эмилем. Дядя Авраам едва выбрался из России, он знает, о чем говорит… – закрыв ноты, Адель присела на кровать. Рука Цилы была прохладной, но лоб обжигал пальцы:
– Она простыла, – испуганно поняла девушка, – может быть, не стоило ей мыться. Но в рану могла попасть грязь… – розовые губы женщины зашевелились. Она говорила по-французски. Адель покраснела:
– Она бредит, ей снится что-то. Не что-то, а кто-то… – девушке стало неловко:
– Она думает, что рядом дядя Эмиль. Сейчас она зовет девочек, она и перед сном их звала… – задремывая, Цила улыбалась:
– Идите сюда, мои хорошие… – слушала Адель ласковый голос, – полежим вместе, я вам песенку спою… – Адель, в концертах, тоже пела старинную колыбельную:
– Мама нам ее пела, ее научила покойная тетя Юджиния. О девочке, что не узнает ни горя, ни невзгод… – на глаза навернулись слезы, запястье отчаянно зачесалось. Кожу словно обжигал кипяток. Адель едва удержалась, чтобы не разодрать руку ногтями:
– Сабина вышла замуж за Инге, они счастливы. Мама всегда была счастлива, с папой, с дядей Джованни. Я помню, как мы трудно жили, но она всегда улыбалась. Тетя Марта едва выбралась из России, ей хотели ампутировать ноги, она дважды овдовела, и думала, что дядя Максим тоже умер. Но сейчас она тоже счастлива. На Ганновер-сквер всегда весело, шумно, она поет, смеется… – Адели стало жалко себя:
– Сначала проклятый Вахид… – она не хотела вспоминать обо всем остальном, – потом Джон, никогда меня не любивший… – она тихо всхлипнула, – он даже не подумал добраться до Будапешта и помочь нам. Я все ему скажу, в Вене. Я не хочу его больше видеть, и думать о нем не хочу… – за раскрашенными деревенскими, яркими цветами, ставнями спальни шумел ночной ветер. Из открытой бутылки, на столе, пахло осенними яблоками:
– Папа возил нас и Пауля собирать яблоки, в Кент… – Адель отпила домашнего сидра, – мы ночевали в палатке, и возвращались домой с полными корзинами. В Мейденхеде мама тоже всегда ставила сидр… – пожилая пара, присматривавшая за домом Кроу, рассказала девочкам легенду, о старой яблоне в саде особняка:
– Во времена первой миссис де ла Марк жила ее родственница, женщина, не такая, как все… – вспомнила Адель, – ее тоже звали Мартой. Она попросила дерево, и яблоня теперь всегда плодоносит. Тетя Цила, кажется, успокоилась… – дыхание женщины стало ровным, – а Генрик не пробовал сидра, бутылку хозяин принес после ужина. Я проверю, он, наверное, уже спит… – стрелка часов миновала полночь:
– Don’t sit under the apple tree with anyone else but me… – призывно пела покойная Ирена:
– Если не спит, я посижу с ним… – решила Адель, – так одиноко, так страшно…
Подхватив бутылку, девушка, на цыпочках, вышла из спальни.
– Don’t sit under the apple tree with anyone else, but me…
Голос Ирены затих, автомобильный приемник затрещал:
– Говорит Вена, радио «Свободная Европа». Ночные новости. В Великобритании завершено строительство первой в мире гражданской атомной станции. По сообщениям с Ближнего Востока, Израиль стягивает войска к египетской границе. Сведения из восставшего Будапешта поступают скудные, однако демонстранты пробились к проспекту Андраши и могут решиться на штурм здания госбезопасности. Напоминаем, что сегодня днем они захватили Дом Радио и редакции коммунистических газет. Повстанцы требуют освобождения из тюрьмы примаса Венгрии, кардинала Иожефа Миндсенти…
Глава католиков страны, после процесса, где его обвиняли в шпионаже в пользу запада, седьмой год находился в заключении. Генрик приглушил звук:
– Шмуэль говорил, что папа римский пытался добиться амнистии, для Миднсенти, но коммунисты были непреклонны… – они передавали друг другу бутылку с сидром, – может быть, сейчас он получит свободу… – Адель кивнула на пачку сигарет, на приборной доске:
– Ты кури, только дверь приоткрой. Я с шарфом пришла… – она подергала закрывающий горло кашемир.
Машину, как выразился хозяин фермы, от греха подальше загнали в хлев. Горела тусклая лампочка, переливалась зеленая шкала радио. В темноте слышались вздохи спящих коров:
– Словно в Кирьят Анавим, – поняла Адель, – так хорошо, тихо…
Весной сорок восьмого года, когда бабушка еще была жива, Адель и Сабина ходили на утреннюю дойку, в коровник кибуца. Госпожа Эпштейн кормила внучек ранним завтраком. Она ставила на стол рассыпчатый творог, свежую сметану, банки с апельсиновым джемом, первую клубнику. Госпожа Эпштейн присаживалась напротив, подперев щеку рукой:
– Ешьте, – говорила бабушка, – вы растете, золотые мои… – Адель сглотнула слезы:
– У тети Цилы трое дочерей, двойняшки совсем маленькие. Но если рана серьезная, если она не дотянет, до Австрии… – словно услышав Адель, Генрик коснулся ее руки:
– Я тебе говорил, и еще раз повторю… – серые глаза Тупицы заблестели, – я сделаю все, чтобы вы оказались в безопасности. Я уверен, что завтра мы будем в Вене. Мы поедем в британское посольство, но сначала, оставим тетю Цилу в госпитале… – тяжелые волосы Адели, темного каштана, падали на плечи, изящные пальцы, с алым маникюром, теребили шарф:
– Она рядом со мной, ближе, чем в Лондоне, – понял Генрик, – но я ни о чем таком не думаю. То есть думаю, но не как обычно… – ему хотелось осторожно привлечь к себе девушку, поцеловать мягкие, приоткрытые губы:
– И того, другого, тоже хочется… – незаметно для Адели, он сжал кулак, – но не так, как раньше. Я надеялся, что Адель меня излечит, так и случится… – он загадал:
– Если мы сейчас поцелуемся, если все произойдет, я сделаю ей предложение. Я младше, но это неважно. Я о ней позабочусь, никогда ей не изменю. Мы всегда останемся рядом… – Адель встрепенулась:
– Генрик, что это… – диктор помялся:
– Уважаемые слушатели, это не в наших правилах, но после выпуска новостей, мы передаем особую трансляцию, для Будапешта… – сердце девушки забилось:
– Может быть, выступит Джон. Он прилетел в Вену, он ищет меня. Но если это не он… – Адель сглотнула, – я вижу, что нравлюсь Генрику. С ним всегда легко. Он музыкант, он понимает, что для меня важна карьера. Он младше меня, но это ерунда. Он останется рядом, у нас родятся дети… – зуд в запястье давно исчез, – и он ничего не узнает, о Вахиде и всем остальном… – Адель не хотела думать о зимней ночи, в сирийских горах:
– Вахид мне ничего не говорил, о ребенке… – перед глазами встало милое, сонное личико, каштановые кудряшки, на потном лбу, – может быть, она умерла… – девушка поняла, что надеется на такой исход:
– Ее не было, я не хочу о ней вспоминать. Может быть, я сейчас услышу Джона… – в приемнике что-то зашуршало. Раздался знакомый, недовольный, скрипучий голос:
– Я обещал, что буду говорить три минуты, не обрывайте меня. Я уложусь в выданное время, не беспокойтесь. На войне мы тоже долго не сидели за рациями… –
