Ода на рассвете - Вирсавия Мельник
Леонид рванул свою тарелку на пол.
— Хватит! — заорал он, вскоча на ноги.
Лиза от страха и неожиданности забилась в угол.
Садовский совершенно не был похож на себя. Каждый нерв и каждая мускула на нём были напряжены и издергивались.
Все присутствующие не понимали, что происходит.
— Хватит! — продолжал Леонид. — Мертвы они! Их нет!
— Что? — осторожно спросил Роман, встав со скамьи.
— Их нет! Их расстреляли больше двух лет назад! И, знаете, что?! Знаете, что больше всего доставляет мне удовольствие?! Это то, что лично я подписал указ на расстрел и лично я, — он указывал на себя пальцем, — выхлопотал им такое дело, что они догнивают в братской могиле!
Это было слишком похоже на правду.
Лиза почувствовала, что воздух стал очень тяжелым, что стены растут и вскоре рухнут, и раздавят её. Перед глазами затуманилось, а ноги превратились в ватные и непокорные чугуны.
— Неужели, это… — не договорил белый, как мел, Рома.
— Верь мне, Мохов!
От этих слов зазвенело в ушах и волосы поднялись дыбом. Никто не мог выдавить ни слова.
— Ну как, хороша правда-матка? — спросил Садовский, окинув жестоким глазом Моховых и язвительно строя ухмылку.
Задыхаясь и не помня себя, Лиза выбежала на улицу.
Повисла глухая тишина.
Леонид что-то на себя накинул, прихватил ружьё и вышел. За ним помчался Саша.
— Так ты нам врал?! — надрываясь от слёз спросил он вдогонку командира. Тот обернулся. Глаза Садовского совершенно обесцветились от гнева, а плотно сжатые губы побледнели так, что, казалось в них не осталось ни кровинки. Леонид наградил Сашу всеобъясняющим взглядом и ринулся дальше. — Ты врал нам всё это время?! — кричал ему в спину Саша. Вскоре догонять командира у мальчика иссякли силы. — За что?! — Саша повалился на снег. — За что?!
Садовский, ничем не смущенный, шел ровно. Он удалялся и становился всё меньше и меньше. Налетевший ветер с снегом вскоре совсем скрыл его.
Стало очень холодно.
Саша решил вернуться. Ему нужна была хоть одна понимающая рука, которая бы погладила его по головке и согрела в объятии.
Ветер усиливался. Саша почувствовал, что совсем продрог.
За домом была клетка, в которой дрыгал от холода длинными ушами белый комок. Это был Кеша.
Мальчик остановился у клетки и, недолго думая, открыл дверцу.
— Беги! — приказал он зайцу. Зверек не пошевелился. — Ну, чего же ты ждешь?! Ты свободен! Беги! — Саша ощутил, как слёзы превращаются в льдинки на его щеках. — Говорю тебе, беги! — вытолкнул он рукой Кешу наружу. Тот повернулся, бросил глаз на Сашу, пошевелил усами и поскакал на утек.
— Саша! Са-ша! — искал кругом своего брата Роман.
— Я… Я здесь! — выбежал он из-за хижины.
— Сашка, я ищу тебя везде, — сказал Рома, приведя себя в более бодрый вид. Он стянул с себя что-то шерстяное и укутал им брата. — Бог с нами, Саша, — крепко обнял Мохов мальчика. Голос его срывался, но говорил он уверенно и ясно. — Никогда! Никогда, слышишь? Никогда не забывай об этом! — Саша судорожно закивал головой.
Ещё раз помолившись про себя Вседержителю, Роман взял братца на руки и понес в дом.
Лиза была повалена на снег. Она стояла на коленях и отсутствующим взором смотрела на горизонт. Холодное солнце садилось, озаряя верхушки обмерзлых вековых елей. Холода она не чувствовала. Слезы закончились. Осталась только молитва.
Лиза осознавала, что нужно молится, но ничего не выходило. Мысли путались, слова заходили одно за другим. Мохова не понимала саму себя.
Лиза стояла на коленях и смотрела на закат солнца тайги. Вокруг неё бескрайность, жестокость и равнодушие. И одно солнце, дающее этой мерзлоте толику света и смысла, уходило. Елизавета на это смотрела, как на приговор, зная, что не в силах поменять ход мироздания.
«Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас, — сказал Кто-то в ее сердце. — Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас», — повторил Голос.
Да, это были слова из заветной пятой главы от Матфея.
«Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас.»
«Как, Господи? Как я могу любить этого человека? Как я могу молиться за него? Это невозможно! Он уничтожил всё! Он убил моих родителей! Он убил мою семью! Он меня убил, Господи! Как мне после этого быть?! Я… Я… Я не могу…»
«Гневаясь не согрешайте, солнце да не зайдет во гневе вашем: всем прощайте.»32
«Как это можно простить?! Я сдаюсь. Я не умею!»
«Смотри на Меня и учись.»
«Боже, что я значу? Что я смогу?»
«Я есть Любовь. Любовь всё прощает и покрывает множество грехов.» 33
«Ты- мой Господь. Ты- моя надежда и убежище, сила и защита.»
«Смотри на Меня и учись. Я возлюбил этот падший мир и дал ему самое драгоценное- Моего Единственного Сына. Люди распяли Его. Я простил их и более того, даровал им спасение. Я простил их и более того преступлений их не вспомяну никогда. Я простил. А ты сможешь?»
Лиза опустила голову и смиренно ответила: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе.»34 Она знала: она не одна.
Послышались шаги. Пришёл Роман.
— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал старший брат, опершись на отдых о заснеженный ствол лиственницы. — Отсюда открывается красивый вид, — он присоединился к наблюдению за закатом. — Скоро стемнеет… — сказал Рома через время.
— Да… — рассеянно согласилась Лиза, не спуская с солнца глаз, и уже увереннее добавила: — Но завтра будет новый день.
— Скоро стемнеет, — продолжал он, укрывая сестру теплой накидкой и подавая валенки, — и Марья Петровна очень беспокоится… Она беспокоится о Леониде. Она сердцем чует, что с ним что-то случилось, — Лиза посмотрела на Романа. Глаза ее были сухими и строгими. — Лиза, — склонился он ближе и положил руку на плечо сёстры, — любите врагов ваших…
— И молитесь за обижающих вас, — дополнила она и грустно улыбнулась. — Я знаю, Рома, и я готова исполнить каждое слово.
Садовский лежал в снегу. Кроме боли, дикой боли, он абсолютно ничего не ощущал. Острые зубья капкана пронизывали ступню через кожаный сапог. Из левого предплечья выглядывало белое острие кости. В груди невыносимо пекло, да так, что дышать получалось через раз.
Леонид попал в свой собственный капкан. Он разложил его этим утром с мыслью, что попадется крупный зверь. Да, так оно и есть, на каждого зверя своя ловушка. Досадуя и гневаясь на целый свет, он свалился по крутому склону вниз.
Теперь Садовский валялся в сугробе, пропитанном и протаявшем от его крови. Он не
