Лотос Серебристый - Александра Хартманн
«Мой милый Эдди, я так скучаю…» — вот, что я прочла в тот злополучный вечер у Эдварда на столе, после того, как целый день прождала его, сидя в саду.
Накануне он обещал, что мы поедем кататься на лодках, что он знает тайный грот в скалах, в котором, по поверьям, пираты много лет назад спрятали свои сокровища, и что мы обязательно отыщем их. Говоря все это, глаза Эдварда сияли мальчишеским задором. Он излучал такую силу и уверенность, что рядом с ним я забывала об опасности, о готовящемся покушении на короля, о том, что привычный мир рушится на глазах. Рядом с ним я верила, что все можно преодолеть.
Но когда увидела краешек письма, а под ним конверт, присланный из Лондона, поняла, что жила в иллюзиях. Эдвард — не мой. И я — не его. Я стала миссис Фейн только на время, на очень короткое время. Эта реальность обрушилась на меня так быстро и жестоко, что я стояла некоторое время возле стола в кабинете и не могла пошевелиться.
— И часто ему приходят такие письма? — спрашиваю слугу в красном тюрбане, выполнявшем при Эдварде роль секретаря.
— Еженедельно, раджкумари, — был короткий ответ.
— Покажи, — приказываю.
Слуга колеблется, но бросает быстрый взгляд на перстень на моей руке — подарок дяди, и оттенок его лица меняется.
— Слушаю, — складывает руки у лица, и затем открываем ящик секретера, забитого пухлыми конвертами.
Гордость и безукоризненное воспитание не позволили мне читать их. Но беглый взгляд на подписи на конвертах позволил оценить, что написаны они разными руками, но все женскими. Мать и невеста, еще у него осталась младшая сестра. Эдвард никогда не говорил о своей жизни в Англии, будто ее и вовсе не существовало. И лишь иногда привычная сдержанность давала сбой, а мне удавалось узнать что-то еще о том, как он живет, о той стороне, в которой мне никогда не будет места. И как бы пылко губы Эдварда не целовали мою руку каждый раз перед сном, сколько бы едва сдерживаемой страсти я не читала в этих серых глаза, он никогда не станет целиком моим. Всегда будут они — его английская семья, его английская невеста, та, которой судьбой уготовано стать настоящей миссис Фейн, стать матерью его детей. Я страстно желала, чтобы мне это было безразлично, но нет. Горечь жгла огнем. И, не выдержав томления и боли, я убежала. В одном сари, даже не собрав вещи.
Когда Пея увидела меня, входящую в калитку сада, покрытую с ног до головы дорожной пылью и босой, она упала на землю и издала крик, на который сбежался весь дом.
Кладу тяжелую голову на прохладную подушку и долго смотрю на полупрозрачный полог, закрывавший со всех сторон.
— Ничего, — шепчу упрямо, — я вернусь к прежней жизни. Я стану сильней и вырву Эдварда Фейна навсегда из сердца.
***
С приближением дня короля, французские отряды все чаще стали проезжать мимо нашего дома. Я частенько видела их сияющие на солнце эполеты. Искали мятежников, проверяли рабочие линии, наших кули, досталось и домашней прислуге и даже храму.
— Нечестивцы, — губы Пеи так и изогнулись, когда немного смущенный отряд французов вошел внутрь в самый разгар молитвы и возлияния воды.
Мое лицо покрывал конец сари, пальцы перебирали четки, губы шевелились в такт монахам. И все равно даже сквозь прикрытые веки ощущаю чей-то взгляд. Слегка приподнимаю расшитый золотом конец сари и вижу молодого офицера. Загорелое лицо, вьющиеся волосы. Франсуа Герен. Да, конечно, кузен Таллы Вилар. Его товарищи поспешили покинуть помещение храма, поняв, что ничего кроме неодобрительных взглядов, тут не найдут. Но вот Франсуа так и застыл в высоких дверях, продолжая смотреть на меня. Я поспешила отвести взгляд и снова погрузилась в молитву. Благовония парили над склоненными головами, тихое журчание воды настраивало на внутреннюю сосредоточенность. После окончания хуралома мы с другими лао еще долго молились возле статуи Будды и возлагали венки и гирлянды из лотосов и жасмина. Ощущать себя частью этого мира, видеть светлые лица женщин, их гладкие красивые лица и сияющие подобно агатам глаза стало для меня тем бесценным источником, в которым я вновь и вновь черпала силы, чтобы идти вперед. Да, здесь моя земля. И все чего хочу я — это, чтобы наша плантация процветала, чтобы наши поля зеленели, а баржи ломились от сырья. Слышать, как мужчины распевают задорные песни, срезая тростник, а женщины плетут корзины, любуясь на резвящихся полуголеньких ребятишек.
— Мисс Киара? — мужской голос выводит меня из задумчивости. Помимо знакомой интонации, поразило и то, что так ко мне уже давно никто не обращался.
Поднимаю глаза и встречаюсь с Франсуа Гереном.
— Добрый день, — здороваюсь с ним на французском.
Он галантно склоняется и целует руку, и лишь на секунду замирает, замечая пустой безымянный палец.
— Вы собираетесь на праздник во Вьентьян, мисс? — спрашивает он, пока я иду по тропинке из храма в сторону дома. Было невыносимо жарко, земля под ногами растрескалась. Франсуа вел под уздцы гнедого коня, и то и дело вынимал белый батистовый платок из кармана и протирал лоб.
— Даже не знаю, — искренне пожимаю плечами, — отец получил приглашение, а это означает, что отказ будет расценен как оскорбление.
Франсуа нахмурился, он повел плечом и дернул рукой в сторону тугого воротничка, явно желая расстегнуть верхние пуговицы кителя, но замер на полпути и поспешил одёрнуть руку, не смея сделать подобного в присутствии женщины. Столь похвальная выдержка вызвала невольную улыбку на моем лице, и, заметив ее, Франсуа смутился и отвел глаза, кашлянув.
— Пройдемте к нам в дом, Франсуа, — говорю дружелюбно, — отец как раз вернулся из столицы.
— Да, — кивнул юноша, — мы с вашим батюшкой ехали вместе, а точнее присоединились к нему на полпути.
— В самом деле? — искренне дивлюсь.
Франсуа кивает.
— Да, именно с его позволения наш отряд провел проверку в близ пролегающих лесах.
— Чего-нибудь удалось найти? — хмыкаю.
— Ну помимо хищников и диких обезьян, которые принялись кидаться в нас орехами — ровном счетом ничего, — почесал затылок юноша.
И мы рассмеялись.
— Но, если честно, мисс Киара, я бы посоветовал вашему батюшке и вам уезжать из Индокитая на ближайшем теплоходе, — уже серьезно добавил он.
Я медлю с ответом. Да и как тут ответить, когда весь смысл существования Эдмонда Маре заключался в плантации, в нашем доме, который он построил, когда они с матерью были так молоды.
— Нет, месье Герен, — качаю головой, — это невозможно. Отец
