Байки старого шамана - Александр Эрдимтович Башкуев
С другой стороны, постепенное подчинение «васильковых» силам ОГПУ было связано с тем, что называться «национальными силами» нам очень быстро стало весьма несподручно. В те дни всех тогдашних бурятских вожаков, ставших известными в революцию, приглашали в Москву, с ними разговаривали и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, в общем, все тогдашние вожди, кроме Сталина. А после всех этих бесед была создана Бурят-Монгольская АССР, которой в те годы подчинялась большая часть нынешней Иркутской области в виде Усть-Ордынского нацрайона и Читинской — в виде района Агинского. При этом Бурят-Монголия соединялась на карте с той же Усть-Ордой через Байкал и остров Ольхон. Делалось это все нарочно и из-за того, что раз троцкисты не смогли помешать тому, что у Сталина появились свои вооруженные силы, то нужно было их хоть как-то «изговнять» по аналогии, мол, если в Бурятии что-то творится, то и бурят-монгольские полки Сталина по сути такие же. Для этого в бурятские вожаки были выбраны самые обычные араты, которым Троцкий с Зиновьевым говорили, что надо развивать национальную культуру и самосознание, а самый страшный вред для бурят от великорусского шовинизма. Этим закладывались возможные бомбы под «национальные отряды» под командою Сталина. Если бы троцкистские ставленники в Бурятии принялись много говорить о Великой Бурятии, то тогда Сталин стал бы в глазах всех виноват, что «бурят-монголы бунтуют», а он якобы их войсками командует. Вот поэтому Сталин и перевел все наши части под начало ОГПУ при первой возможности и от всех этих аратских проделок в Бурятии всяко открещивался. А в Бурятии в те годы начался ад кромешный и «погоня за ведьмами». Всех «социально чуждых» арестовывали и сажали в тюрьму, так что в двадцатые годы почти все родовичи-мужчины служили в «васильковых» частях, а женщины оттуда уехали, и тогда в республике процвело махровейшее аратство. Этим и объясняются ужасы, которые начались после этого. Я думаю, что случилось так только лишь потому, что кухарка не должна управлять государством, а когда ей поручают это нарочно, то те, кто ее туда посадил, заведомо враги народа, ибо они «ведают что творят» и чем такие вещи обычно кончаются.
В те годы я был еще маленьким и только школу заканчивал. Дед как раз тогда умер, и мы с сестрою и братьями получились в те дни круглые сироты. Но мир не без добрых людей. Уцелевшие в войну сродники помогли: вывезли нас из республики, вырастили, и поступил я в Сибирский технологический институт. Позже его стали называть Томский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ,
рассказанная одною актрисой,
или АНТРАКТ
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снятся мне свет твой, весна и любовь…
Зовите меня Моника, Моника Еремеевна. Нет, конечно, при рождении меня звали иначе. Крещена я Матреной, а все близкие звали меня просто Моня. А Моникой я стала случайно. Сижу как-то на допросе, оформляю документ на подследственного, и тут входит ко мне коллега и с порога во весь голос:
— Монь, дело № 1861 у тебя закрыто? Меня прокурор спрашивал.
Не помню, что я ему ответила, а подследственный то ли приколоться хотел, то ли уточнить, и поэтому улыбнулся мне на все тридцать два зуба и спросил:
— Моня — это сокращение от имени Маша или, может быть, Моника?
Я смотрю на него — дурак или нет — и вижу, что он со мной заигрывает. Поэтому распахнула я ему навстречу глаза пошире, сделала лицо поглупей и так весело и с придыханием:
— Да, меня зовут Моника. А как вы догадались?
У него аж лыба на пол-лица, мол, во, нашел матрешку с базара, тупую, да лупоглазую, сейчас я ей на уши лапшу-то навешаю. Хвост распустил и давай передо мной красоваться и так и этак — петух хренов. А я ему лишь поддакиваю и успеваю записывать. Двадцать с лишним человек он оговорил в этот день, красуясь перед деревенской дурой «Моникой», а ведь скажи ему, что я «Матрена», замкнулся бы ведь, как рак отшельник, и попробуй его тогда из устрицы выковыряй!
Взяли потом одного, другого, третьего — они все друг на друга валят, успевай лишь записывать, и, если назовешься им сразу Моникой, говорят они на следствии много легче. Что взять — петухи они и есть голубцы. Баб они вообще за людей не считали, особенно если у женщины имя Моника. Поэтому мне так им представляться сам Бог велел.
Почему педики? Да потому что я вела крупное следствие по выявлению всех этих извращенцев в органах и в Красной армии. Самое крупное дело? Мы взяли наркома Ежова, да, наркома внутренних дел. Баловался он чужой задницей, а порою и свою подставлял. Один раз он подставил ее под мужика, который был по нашим сведениям агентом польской разведки. Тут-то его и повязали, голубчика. Голубца — если точно.
Революция подняла много пены, очень много было таких голубцов в первые годы советской власти — и у нас в органах, и в армии. Даже такая присказка в те годы была: «Если дяденька-крепыш губы напомадил, берегись его малыш — это страшный дядя!» Долгое время на это закрывали глаза, а потом пришло разъяснение, что надобно всех этих голубцов у нас в рядах вычислить и выписать им свинцовую таблетку в один конец.
Почему так сурово? А зять мой познакомился в свое время с одним немецким товарищем. Тогда он был оберстом немецкой военной службы, а на деле работал в немецкой разведке. Очень интересный для нас человек оказался, занимался составлением рационов для немецких солдат перед Первою мировой. Первым обнаружил, что среди молодых юнкеров в военных училищах можно выделить две группы юношей — кто страдал от частых простуд и связанных с простудами заболеваний и кто страдал от мигреней. А вот тех, кто не страдал ни от того, ни от этого из юнкерских училищ сами дети вымаривали. Потому что при ближнем рассмотрении эти дети оказывались плохими офицерами
