И больше никаких парадов - Форд Мэдокс Форд
– Поэтому, святой отец, – произнесла она, – сотворите чудо… Самое маленькое, больше я не прошу… Даже если в мире нет презентабельного вида мужчин, перенесите сюда все же хотя бы одного… Даю вам десять минут и поднимаю глаза…
Сильвия сказала, что поскольку ей совершенно не до шуток, так будет честно. Если в этой поганой, вытянутой в длину, отличающейся дурными пропорциями, тускло освещенной светом ламп с зелеными абажурами, но при этом, как водится, сверкающей и кичащейся пальмовыми листьями комнате сейчас появится один-единственный презентабельный мужчина, сродни тем, которые встречались до того, как начался весь этот пир, она до конца дней своих уйдет в монастырь…
Бросив взгляд на часы, Сильвия впала в какой-то непонятный транс. Такое случалось с ней довольно часто… Еще с тех пор, когда она девочкой училась в школе, а отец Консетт был ее духовным наставником!.. Ей казалось, будто он и сейчас ходит по комнате, берет книгу, потом кладет ее обратно… Ее друг в облике призрака!.. Боже правый, уж кого-кого, а его точно презентабельным назвать было нельзя – широкое, всегда какое-то замусоленное лицо; большие темные глаза; непомерных размеров рот… Но при этом святой великомученик… Она явственно ощущала в комнате его присутствие… За что его убили? Повесили, поверив на слово полубезумному, допившемуся до чертиков нижнему чину, который подслушал исповедь какого-то бунтовщика вечером перед тем, как их схватили… Он смотрел на нее из дальнего угла комнаты… Сильвия услышала его слова: те, кто его повесил, ничего не поняли. Так вот о чем вы говорите, святой отец… Призываете сжалиться над ними, ибо не ведают они, что творят…
Но если так, то сжальтесь и надо мной, потому как добрую половину времени я тоже не ведаю, что творю!.. Вы словно наложили на меня заклятие. Там, в Лобшайде, где отдыхала моя мать, когда я вернулась из той поездки, даже не захватив платья… Вы ведь сказали тогда матери, а она впоследствии передала мне, что настоящий ад для этого бедолаги, то есть для Кристофера, начнется, когда он влюбится в какую-нибудь юную девушку… Надо признать, так оно и случилось… А потом объяснили, что я всю землю вверх дном переверну, чтобы до него добраться… А когда мать заявила, что я никогда не сделаю ничего постыдного, упрямо с ней не согласились… Потому что знали меня…
Сильвия попыталась встать и сказала: «Да, он знал меня… Будь оно все проклято, но он меня знал!.. Что такое для меня, Сильвии Титженс, урожденной Саттеруэйт, постыдный поступок? Я делаю, что хочу, и для всех остальных это уже хорошо. Для всех, кроме священника. Постыдный поступок! Удивляюсь, как мать могла оказаться такой недалекой. Если я и совершаю постыдные поступки, то всегда с определенной целью. Но коли так, то это уже не постыдный поступок, а порок. Или же порочность… Но если ты с открытыми глазами совершаешь смертный грех, это уже не постыдный поступок… И у тебя есть все шансы до скончания света гореть в аду… Совсем неплохо!»
Сильвию с новой силой охватила усталость, она вновь ощутила присутствие святого отца, мысленно вернулась обратно в Лобшайд – через тридцать шесть часов после бегства от Пероуна – и опять оказалась с матерью и Консеттом в тускло освещенной гостиной, увешанной оленьими рогами и канделябрами, отбрасывавшими на обшитые желтой сосной стены и потолок колышущуюся тень святого отца… Курорт располагался в заколдованной лесной глуши, в затерянном уголке Германии. Отец Консетт сам говорил, что христианство пришло туда в самую последнюю очередь. А может быть, не пришло вообще… Наверное, поэтому немцы, вышедшие из этих глухих, населенных всякой чертовщиной лесов, творили все свои грешные дела. Хотя, может, совсем не были грешниками… Наверняка ведь не скажешь… Однако святой отец действительно мог наложить на нее заклятие… Его слова никогда до конца не выходили у нее из головы… Как говорится, постоянно маячили на задворках разума…
К ней подошел какой-то человек и сказал:
– Как ваши дела, миссис Титженс? Кто бы мог подумать, что я вас здесь повстречаю!
– Время от времени я должна присматривать за Кристофером.
Он с минуту нависал над ней с ухмылкой недоросля на лице, а потом отошел – и будто пошел ко дну в глубокой воде… Рядом с ней опять возник отец Консетт…
– Хотя на самом деле, святой отец… – воскликнула она. – Как по-вашему, это благородно?.. А если не благородно, то как?
– Как… – выдохнул тот, напомнив ей о своей невероятной способности сеять в душе сомнения.
– Когда я увидела Кристофера… Когда же это?.. Ах да, прошлым вечером… Он отвернулся от меня, чтобы подняться обратно на холм… А перед этим я говорила о нем со многими рядовыми, которые без конца ухмылялись… Просто чтобы его побесить… Негоже скандалить в присутствии слуг… Крупный, уставший человек спустился с холма, а потом неуклюже двинулся обратно… В тот самый момент, когда он повернулся, на него упал луч прожектора… Мне тут же вспомнился белый бульдог, которого я выпорола вечером перед тем, как он подох… Обессилевшая, безмолвная животина… С белым зажиревшим задом… Совершенно выбившаяся из сил… Хвост его увидеть нельзя, потому как он его поджал, этот свой обрубок… Замечательная, безмолвная животина… Ветеринар сказал, что взломщики отравили его свинцовым суриком… Как же ужасно умереть от красного сурика… Он напрочь разрушает печень… А ты тем временем думаешь, что через две недели поправишься. И никак не можешь согреться… У тебя в жилах стынет кровь… И несчастная животина выползла из конуры, чтобы ее пустили погреться у очага… Я нашла ее у двери, вернувшись с бала без Кристофера… Взяла плеть из шкуры носорога и выпорола… Когда хлещешь нагое белое животное, в душе закипает радость… Жирное и безмолвное… Напоминающее Кристофера… В ту ночь я подумала, что Кристофер мог бы… Мне это пришло в голову… Пес уронил голову на грудь… Огромную голову, способную стать вместилищем целой Британской энциклопедии ложных сведений, как любил
