Алексей Павлов - Казак Дикун
— Почему не на Ростов — Дмитриевский?
— Надо же вас предъявить новороссийскому генерал- губернатору, — объяснил ответственный провожатый. — Из Екатеринослава направимся на Тамань и дальше к Ека- теринодару.
Кто‑то уронил тяжкий вздох:
— Ничего себе путь — дороженька.
Другой сказал не менее удрученно:
— К судебному бесславию.
А третий добавил:
— Неправда. Любой приговор над нами умножит нашу честь и славу у потомков.
Вот с таким настроением встретила группа Дикуна свою предстоящую участь. До Екатеринослава добирались в самые морозы и метели. И только на подходе к столице Новороссии черноморцам пришлось преодолевать оттепель- ное бездорожье, морось и слякоть. Военный комендант Екатеринослава разместил прибывших в одной из казарм гарнизона.
— Двое суток на отдых, — передали его распоряжение. — Затем группе приказано следовать в Берислав.
Кто приказал, не было сказано, но и без того путники знали: доверенный царя граф М. В. Каховский. Он‑то и вызвал на следующий день сопровождающих офицеров и предводителя недовольных казаков Федора Дикуна для беседы. Интерес разбирал пожилого сановника, в прошлом боевого генерала: кто таков Дикун да почему посмел он учинить смуту в Черноморском войске.
Представительный барин в добротном мундире предложил офицерам стулья у стен, а Федора усадил за приставной столик, примыкающий к его большому кабинетному столу, уставленному затейливым чернильным прибором, медным подсвечником и иными принадлежностями.
— Ну как, из черноморцев, — с простоватым видом спросил хозяин кабинета изможденного молодого казака, — никто не отстал в дороге?
Уже немало времени Дикуну нездоровилось, у него запали щеки на лице, заострился прямой нос, глуше стал голос. Но, стараясь не показать свою слабость, четко ответил с определенным намеком:
— Все на месте. Никто не отстал и никто не убежал. Можно не беспокоиться.
Хотя последние слова пришлись не по вкусу Каховскому, но он своего неудовольствия не показал. Все в том же доброжелательном тоне задал другой вопрос:
— Как же это вы, батенька, решились на бунт?
В согласии со своими показаниями в Петропавловской крепости Дикун пояснил:
— С нашей стороны не было никакого бунта. Мы прошение подали — только и всего. А старшина нас стала преследовать. Тогда и казаки дали им достойный отпор.
На эти доводы мало что могли возразить санкт — петер- бургские крючкотворы, в тупик поставили они и Каховского.
— М — да, — протянул он неопределенно, а потом сказал: — Но все равно у вас дело незавидное.
— Так его для нас сочинить постарались, — смело заявил Федор.
— Это ты зря, — начал урезонивать его Каховский. — Видите, какое послабление вам устроил великий государь, из тюрьмы вас отпустили.
Хотел Федор в лад ему ответить: «отпустили в другую тюрьму», но воздержался, на императора он замахиваться не стал, результат мог ухудшиться еще больше. Промолчал, ничего не сказал.
— Что ж, — подводя говор к завершению, сказал Каховский, — идите с Богом домой, просите у него смирения души.
Как много позднее написал поэт: и пошли они солнцем палимы — так вот и черноморские бунтари отправились мерить новые версты. Только солнце их не палило, оно лишь слегка поворачивало на весну, да и то в отдельные последние дни. По календарю продолжалась еще зима и она давала о себе знать.
Ко всему, что пришлось пережить Дикуну за последние годы — к нему привязалась еще и простуда. Кашель
буквально не отпускал казака, у него часто подскакивала высокая температура. Но надо было двигаться вперед, и черноморец наравне со всеми стойко выносил путевые невзгоды.
Вступив на бериславскую землю, Федор Дикун вспомнил, как он впервые прошел по ней вместе с переселенческой партией 3. Чепеги, как хоронили здесь старого кобзаря Кромполю, какой тогда представала перед ним милой и впечатлительной Надия Кодаш. Видения почти восьмилетней давности и нынешнее его положение болью отозвались в сознании молодого казака, он тяжело вздохнул и шепотом промолвил:
— Никто не знает, что будет с ним завтра.
Берислав встретил дикуновскую группу промозглой
февральской сыростью. Шла она от Днепра, из низких нахмуренных облаков, из самой земли, пропитанной дождями. Место знаменитое. Когда‑то здесь у острова Товани вблизи Каховки стояла турецкая крепостца Кизи — Керма- ни (Ислан — городок), много через нее турки и крымские татары провели колонн невольников и невольниц с Украины и южно — русских земель. Для блокирования прохода по Днепру в его узком, в 500 шагов, месте казачьих «чаек» с запорожскими вольными молодцами, не раз трепавшими во время своих набегов сынов Магомета, владетели Кизи — Кермани протянули от берега до берега железные цепи. Но и они не помогали: сечевики все равно прорывались на простор в низовья Днепра.
В 1696 году Петр I отвоевал у турок крепостцу. Она и стала затем исходным началом развития города Берисла- ва, или Борислава. Здесь была налажена мощная переправа через Днепр: на перевозке чумаков с обозами и иных путников действовало 70 больших баркасов. Этим транспортом пользовались и черноморцы при переселении на Кубань.
Историю возникновения Берислава Федор Дикун узнал давно. Теперь же на постоялом дворе он слушал ее в переложении хлопцев, стремившихся хоть как‑то отвлечь его от хвори, значительно ухудшившей настроение их вожака.
— Рыцарские времена старой Запорожской Сечи, — с трудом поддерживая беседу, произнес Федор, — канули навсегда. Нам иная доля досталась.
В тот поздний февральский вечер у Дикуна с каждым
часом затруднялось дыхание, полыхнувшее крупозное воспаление легких нагоняло высокую температуру, отчего у больного уменьшились шансы на выживание. И Федор почувствовал это. Экскурс друзей в историю Берислава он незаметно перевел на свое последнее откровение перед неминуемым исходом.
— Меня терзали и терзают думки, — едва слышно произносил он свои признания, — в чем мы ошиблись, почему такой жестокой оказалась наша судьба. И я нахожу ответ только в том, что мы, сиромахи, во сто крат честнее и благороднее, чем наши притеснители. У них давно в груди не сердце, а замшелые камни, вместо Бога они поклоняются только золоту. И веры им быть не может никакой. А мы, несчастные, сохраняли еще в себе веру в сильных мира сего.
На лбу у Федора появилась испарина, он умолк, затем тихо сказал:
— Никогда не верьте богачам. Они все заодно.
Он терял сознание, бредил. В какой‑то миг невнятно произнес:
— Надия…
Под утро его не стало. Ошеломленные и подавленные прощались с ним друзья по походу на Каспий, екатерино- дарской эпопее, казематному обитанию в Петропавловской крепости. Один из местных офицеров, осведомленный о личности умершего, убежденно заявил:
— Смерть для Дикуна — наилучший щит от дальнейших мучений.
Последующий путь группа черноморцев совершила без своего вожака. В Екатеринодар она вошла 10 марта 1800 года. В сопроводительном документе указывалось, что при ее следовании из Санкт — Петербурга в Фанагорию в составе тринадцати человек по дороге умер казак Федор Дикун. Прилагалась копия свидетельства:
«Казак Федор Дикун по приключившейся ему болезни сего февраля с 16 на 17 чисо в городе Бериславе умер».
На казенной бумаге стояли печать, подписи должностных лиц — городского комиссара Левицкого и регистратора Чепурного, дата: 18 февраля 1800 года.
В пунктуальности и оперативности бериславских чиновников, составлявших документ, угадывалась не простая служебная исполнительность. Они осознавали: с какой яркой личностью он связан, какую величину представлял простой казак на излете своей молодой жизни.
Атаман Бурсак оформил документы на прием прибывших двенадцати черноморцев и исполнил предписание на выплату прогонных денег сопровождающим санкт — петер- бургским офицерам, выдав им 400 рублей из войсковых сумм. «Расчетливы, канальи», — выругался про себя атаман, адресуя свой гнев столичным сановникам.
Возможно, в чем‑то и содержалась правота того бе- риславского офицера, который узрел в смерти Федора Дикуна его спасение от новых непереносимых моральных и физических пыток. Ибо то, что дальше происходило с главными обвиняемыми, подтверждало самое худшее предположение.
Дикун и Шмалько как главные «зачинщики смятения», а Собокарь и Половый как первые их помощники в начале следствия обрекались на казнь через повешение, а остальных их ближайших сообщников предлагалось «бить кнутом и, вырезав ноздри, сослать в вечную работу на галеры».
В Усть — Лабинской тюрьме судебная комиссия прорабатывала массовое умерщвление через повешение 165 бунтовавших казаков. Двух казачат — подростков за участие в бунте хотели прогнать сквозь строй в тысячу человек с нанесением ударов шпицрутенами одному — восемь раз, другому — десять.
