Решад Гюнтекин - Зелёная ночь
В самом начале, среди имен наиболее нелюбимых им софт, Шахин увидел и своё собственное имя. Несомненно, к составлению списка приложил руку Эйюб-ходжа. Однако почему же он допустил, чтобы Шахин попал в этот список? Возможно, из-за вчерашнего происшествия, которое произвело на греков столь сильное впечатление, или же у ходжи более тонкий расчёт?
Был уже заготовлен официальный документ, в котором говорилось, что Шахин-эфенди уполномочен проповедовать в соборной мечети.
Старший учитель не хотел брать бумагу.
— Вы же знаете, я всего лишь школьный учитель,— возразил он.
Но Истрати-эфенди, несмотря на высокий пост, который он, видимо, теперь занимал, настаивал прежним несколько развязным и даже заискивающим тоном:
— Слушай, Шахин-эфенди, я тебя люблю, ты хороший человек... Берись ты за это дело... Для тебя же лучше...
Шахин-эфенди задумался. Предлагаемое дело внушало отвращение. Однако лежавшая на столе перед ним бумага с печатью безусловно обладала могуществом, и, конечно, не следовало упускать столь благоприятный случай. Документ мог пригодиться хотя бы для того, чтобы свободно ходить по городу, бывать везде, где угодно. Да и попробуй угадай, как сложатся в дальнейшем события... Ведь он остался в Сарыова только для того, чтобы помогать своим соотечественникам, оказавшимся в тылу врага... Может быть, благодаря этой бумаге он и сумеет им помочь?..
«Хорошо, удостоверение я возьму,— решил про себя Шахин, после некоторого колебания.— Уж коль я считаю себя человеком принципов, если убеждён, что в любой борьбе следует сражаться в самой гуще, в первых рядах, и для достижения заветной цели не надо бояться никаких трудностей, так неужели меня испугает этот грязный путь? Я беру эту бумагу. Ну, если совсем будет невмоготу, то... всё в моих руках — верну бумагу обратно...»
Что стало с Неджибом Сумасшедшим? Во время вчерашней паники Шахин-эфенди не видел друга, а все расспросы оказались безрезультатными.
Выйдя из участка, Шахин сразу же отправился к инженеру. Он предполагал, что семья Неджиба — старуха мать и сестра — ушла из города. Впрочем, может быть, он что-нибудь узнает у соседей.
Не успел Шахин протянуть руку к дверному молотку, как раскрылось окошко, и Неджиб радостно воскликнул:
— Вай, Доган-бей, ты ли это?
Друзья обнялись, словно не виделись долгие годы. Неджиб, как обычно, когда радовался, трижды поцеловал Шахина в бороду.
— Ты здесь, Неджиб?
— Ну конечно! Разве это удивительно?.. Я очень занят, работаю над проектом библиотеки и музея для Сарыова. Ведь непременно наступит такое время, когда придётся собирать старые книги, рукописи, предметы старины, все памятники древности, рассеянные теперь по гробницам, медресе и мечетям. Мой проект, право, просто великолепен, великолепен!.. Иди-ка, друг мой, посмотри, ты удивишься...
Шахин-эфенди сначала подумал, что Неджиб, как всегда, шутит, но, увидев в его маленьком кабинете стол, заваленный картами, планами, и чертёжными принадлежностями, опешил.
— Ты совсем с ума спятил, Неджиб! Гибнет страна. Родина пропала. И в эти тяжёлые дни ты раздумываешь над какими-то проектами.
Инженер рассмеялся.
— Не прикидывайся дурачком, Доган-бей. Что я должен сделать для спасения Сарыова, приказывай! И я буду последним подлецом, если не сделаю всего, что ты мне ни скажешь... Я не солдат... Поднять восстание в городе? Бессмысленно... Обвешаться оружием и выступить против регулярной армии, как твой Расим? Безрассудно! Уж лучше сидеть дома и работать...
— Непонятный ты человек... Чего же ты не удрал в таком случае?
— Ну, тогда слушай, что я тебе скажу. — Взгляд Неджиба стал серьёзным. — Оккупация оккупации рознь, дорогой мой. Эти типы захватили наш город совсем не потому, что он стратегически важен, и не потому, что им нужен ещё один заложник, чтобы гарантировать свои притязания на будущей мирной конференции. Нет! Они хотят просто-напросто прибрать наши земли к рукам, обосноваться здесь и хозяйничать, как у себя дома... Значит, идёт война не двух армий, а двух народов, двух наций... Если так, то грекам рано или поздно придётся отсюда убираться восвояси...
Шахин-эфенди настолько устал за последние два дня от всех тревог и волнений, что лишь сейчас начал по-настоящему ощущать всю горечь поражения.
— Как, каким образом?.. — спросил он безнадёжным тоном. — Где армия? Где силы, организация, деньги?
Неджиб схватил его за плечи и начал трясти.
— Да ты совсем одурел, мой Доган-бей!.. Тебе же говорю, не две армии, а два народа будут сражаться! Когда это случится? Рано об этом говорить. Через год... два... пять, кто знает... пока будут существовать эти народы. И та нация, которая окажется более могущественной, более сильной, та и разобьёт другую... В один прекрасный день это случится обязательно... Ты спрашиваешь меня, каким образом это произойдёт?.. Могущественная нация — это тот народ, в котором скрыты неведомые источники силы. И когда наступают трудные времена, народ открывает свои кладовые и становится сильным и непобедимым. Таково моё мнение, дорогой мой Доган-бей.
На этот раз Шахин ничего не ответил, он сидел, молча опустив голову.
— И ещё, опять же по моему разумению, конечно, — продолжал Неджиб. — В этой борьбе два фронта и два рода обязанностей: или на фронте, с оружием в руках нападать на врага и силой отбирать у него захваченные города, или же, оставшись в тылу, спасать наших братьев-соотечественников, наши учреждения, наш язык, наконец, наше собственное существование... Вот с таким расчётом я и предпочёл остаться в тылу. Буду пока заниматься своим делом.
Шахин-эфенди рассеянно улыбнулся.
— Ну что ж, Неджиб, ты отчасти прав, кое в чём я могу согласиться с тобой. Только сомневаюсь, чтобы такой неуравновешенный человек, как ты, мог согласовывать мысли свои с поступками... Откуда нам знать, что будет с нами, что произойдёт в Сарыова. Не опрокинут ли все твои расчёты какие-нибудь непредвиденные события? Ты человек вспыльчивый. Боюсь, не сможешь ты совладать с собой. Видишь, что наделал наш Расим, а уж какой был смирный. Ах, Неджиб, лучше бы ты ушёл из города.
Инженер, смеясь, похлопал Шахина по спине.
— Да ты меня вовсе не понял, Доган-бей, словно уж я не знаю, что я за человек.
Неджиб рассказал о том, как Эйюб-ходжа договорился с греками.
С утра пораньше ходжа явился к греческому командованию во главе делегации софт и от имени улемов, которые всегда были недовольны притеснениями со стороны прежних властей, выразил свое уважение и покорность. Командующий в ответ заявил, что греческое правительство будет справедливо и милостиво к новым подданным, в особенности к улемам, и что мусульманскому населению предоставлена полная свобода в отправлении религиозных обрядов...
Передавая подробности этого торга, Неджиб смеялся.
— Я должен тоже кое в чём покаяться, Неджиб,— нерешительно произнёс Шахин.— Знаешь, я так же жалок и низок, как и Эйюб-ходжа. Вот, погляди... Завтра я обмотаю голову чалмой и буду произносить проповеди в соборной мечети.
Шахин бросил бумагу на стол прямо посреди чертежей и планов. Он отвернулся, уставился в окно, как будто стесняясь встретиться взглядом с Неджибом, и нехотя стал рассказывать о вызове в участок.
Выслушав его, Неджиб проговорил:
— Эй, Доган-бей, да ты и впрямь стыдишься. А ведь это дело вполне совпадает с моими взглядами... Тебе поручают духовное руководство, будешь командовать народом! Не всем, но частью... Так чего ж ты ещё хочешь? О господи, брось плакаться и причитать, совсем ты не смалодушничал. Хоть теперь и оккупация, от Эйюба-ходжи всякого можно ждать, он в покое нас не оставит, так что твоя бумага — охранная грамота для нас... И к тому же, друг мой, ты ведь не будешь говорить что-либо противоречащее твоим собственным идеям... В этом городе, где осталось всего-то четыре с половиной человека, да и то больные и калеки, что может быть более правильным, как не призыв к спокойствию и порядку. Ох, кажется, завтра, если господь будет милостив, я тоже приду в мечеть послушать тебя. Но если я увижу тебя в чалме, разве удержусь... — И, представив своего товарища в чалме, Неджиб захлебнулся от смеха.
Начало смеркаться. Считая за лучшее не появляться в позднее время на улице, Шахин распрощался с другом и отправился домой.
Будь Шахин-эфенди человеком религиозным, он, может быть, уверовал бы, что удостоверение проповедника ниспослано ему самим господом богом.
В ту ночь, совсем уже поздно, греческие солдаты окружили школу Эмирдэдэ, обыскали дом снизу доверху, обшарили все закоулки и особенно комнату Расима, где забрали все бумаги, затем пригласили Шахина-эфенди следовать за ними в участок.
Шахин-эфенди надел чалму. Как раз перед сном он провозился с этой чалмой, тщательно приготавливая её и не зная, огорчаться ему или же радоваться. Сунув в карман бумагу с печатью — своё новое удостоверение, он вышел на улицу.
