Август Цесарец - Императорское королевство
— Nicht für uns, für Sie![58] — с улыбкой, в которой сквозит ненависть, отвечает Рашула.
— Zeigen Sie!
Но Рашула и ему не дает записку. Ольга писала своему дорогому Пеппи об обыске. Все дело в несчастном случае, который помог обнаружить книгу. Полицейские сыщики явились в тот момент, когда у нее был трубочист, и ей пришлось все выгрести из-за печки. Те заприметили книгу, прежде чем она успела ее спрятать, а ведь она намеревалась еще в тот день сжечь ее, поскольку накануне встречалась с женой Рашулы. Застала ее в последний момент, она уже собиралась куда-то уезжать. Она лучше своего мужа, ведь она выплатила положенное ей трехмесячное выходное пособие, хотя просить пришлось долго. Поэтому им больше не нужна была книга, но случилось несчастье. Опасность велика, но всемилостивый бог и богоматерь Мария Бистрицкая помогут им. Полицейские агенты пригрозили ей арестом, но пусть Пеппи ничего не боится, следователю пусть скажет то-то и то-то… С богом Пеппи, сердце мое!
— С богом, Пеппи! — стиснул зубы Рашула. Никогда он не давал своей жене распоряжения выплачивать пособие жене Мутавца, и ни о какой ее поездке ему неизвестно. Куда это она уезжает или уже уехала? Странное беспокойство охватило Рашулу, но он искусственно подавляет его, пугая других. Из письма ясно видно, что его хотел шантажировать не только Мутавац, но и его жена. Пожалуй, она все-таки арестована, раз до сих пор ее нет, да и сама она в письме намекает на такую возможность. — Сердце мое, — издевается Рашула, — не нужна тебе эта записка. Скоро Ольга тебе будет другие бросать из окошка, как Ферковичу его жена.
Мачек отошел от Рашулы, но все происходящее его заинтересовало; теперь и его уже начинает касаться все, что касается пайщиков этого общества. Только Розенкранц и Майдак суетятся перед Рашулой и просят, первый — показать записку, второй — отдать ее Мутавцу.
— Никому! Только следователю, только следователю! — отталкивает их Рашула, прикидывая в уме, как он использует эту записку не столько против Мутавца, сколько против своей жены. Он снова сунул записку в карман и повернулся. Рука его натолкнулась на что-то холодное и мокрое, как скользкая улитка. — Прочь! — с отвращением отдергивает он руку.
Это Мутавац из последних сил дотащился до него, опустился на колени и прижался губами к его руке.
— Го-го-го… ш-ш-шеф! — зарыдал он, слезы и пот струйками льются по лицу, кровавая слюна пузырится на губах. Ничего он не хочет знать, потому что и без того он, может быть, знает все или узнает; он не просит у него записку, только не надо ее отдавать следователю, только не следователю. Но кто это объяснит Рашуле? Сам он не может. Он рыдает и не в силах успокоиться, а губы его кривятся и чмокают в пустоту, словно он все еще целует руку своего шефа.
— Шеф! — Рашуле приятно это слово. — Теперь ты спохватился, что я твой шеф. Помнить это надо было, когда я тебе приказал, ты знаешь — что, тогда не появилась бы и эта записка! Впрочем… — перед остальными Рашула хотел выглядеть милостивым по отношению к поверженному рабу, а, в сущности, это было лишь стремление к личной выгоде. — Вот дурак, да ведь это никакая не записка. Неужели вас так легко обмануть? — Он хохочет. — Это картинка! — И он вытаскивает ее из другого кармана и сует под нос Мутавцу. И скорее в порыве отчаяния, чем в радостном изумлении, Мутавац потянулся к ней не руками, а губами.
— Is nicht wahr! — вспылил вдруг Розенкранц. — Ich hab gesehen! Wir alle haben gesehen einen Zettel![59]
— Was is nicht wahr? Разве не вы это потеряли на дровах? — обернулся Рашула к Мутавцу. Глотая слезы, Мутавац кивнул головой. — No also, wo ist die Wahrheit?[60] Может быть, вы, Мачек, видели какую-нибудь записочку?
После возвращения Мутавца с допроса Мачек более чем когда-либо чувствовал себя связанным с Рашулой, и в страхе перед ним он непроизвольно завертел головой. Ничего не видел.
— Geheimer Diplomat! — Рашула не обращает внимания на протесты Майдака и выпады Розенкранца. — Ich habe nichts gesehen und weiss ailes. Der Pajzl hat mir selbst gesagt!
— Wie? — испугался Розенкранц. Пайзл просил, чтобы их уговор остался в тайне, и теперь он сам чуть не проговорился Рашуле. Неужели они устроили ему мышеловку? Нет, Рашула просто берет его на пушку! Но все-таки сейчас надо жить в дружбе с Рашулой. Поэтому он возвращается на свою койку, чешет голову. — Na ja, leider hat er Ihnen nichts Freudiges zu sagen gehabt[61].
— Kann möglichsein[62], — лукаво усмехнулся Рашула и протянул Мутавцу картинку. — Вот вам, мумия вы эдакая! Вот вам вознаграждение от вашего шефа! — Вместо Мутавца за картинкой потянулся Майдак. Но, подумав, Рашула отдернул руку и сунул картинку в карман. — Попозже, дорогой Микадо, вначале надо мумию похоронить.
Два часа послеобеденного отдыха миновали. Бурмут редко возвращался так рано, как сегодня. Еще в проходной у ворот он узнал, что Мутавцу не принесли обеда. Отперев камеру писарей и ни о чем не спросив Мутавца, он по обыкновению мрачно прохрипел на пороге:
— Ну, давай! Смени воду!
К нему подошел Юришич и пожаловался на Рашулу, который издевался над Мутавцем. Бурмут только отмахнулся ключами и зарычал. Мутавац, согнувшись, сидит на краю койки и не отвечает ни на один вопрос. Он уже смирился, а с ним и Майдак, что картинку он не получит. Или это все-таки была записочка? Так оно и есть. У Рашулы и первая, и вторая. Но что же делать? Сказать Бурмуту? Чтобы Бурмут забрал все это и передал следствию? Нет, даже о картинке он не решается сказать, потому что Рашула тогда может показать и записку.
А тут еще Майдак. Но его и Юришича Бурмут быстро осаживает: всех их, если будут скандалить, запрет обратно в камеры и не выпустит на прогулку. Так начальник тюрьмы приказал поступать с этими подонками!
Пошумев, Бурмут удалился в свою комнату. Здесь он разложил в шкафу мясо и первую партию бутылок вина. Все это он купил на деньги Рашулы и под полой притащил сюда. Одну бутылку он уже почал. Был он дома, но там все произошло совсем не так, как он предполагал: сыновей не оказалось, то есть один-то приходил, но рано утром, и вместо желанной литровочки получил он от жены кучу ругательств за вчерашнее отсутствие. Разочарованный и подавленный, он неохотно принялся за свои служебные обязанности; пусть скандалят, пусть дерутся, пусть разгуливают вместо того, чтобы работать (впрочем, Рашула говорит, что они уже закончили переписывать), плевать он на все хотел.
Он запрокинул бутылку, а в камеру тихо вошел Рашула и передал ему пачку подготовленных для суда документов.
— Опрокиньте побольше, папашка! — желая угодить, подсказывает ему Рашула. Видит он, что Бурмут в плохом настроении, но речь идет о деле неотложном и важном: он бы еще сегодня ночью хотел встретиться с женой. Поэтому надо, чтобы папашка поскорее сообщил ей об этом. Лучше всего, если он до наступления вечера сходит к ней, потому что вечером он может не застать ее дома. А служба? Бурмут отнекивается, побаиваясь, как бы не сорвалась намеченная пьянка. Но Рашула ему дарит и вино, и мясо, и деньги, пусть только он выполнит его просьбу. Бурмут, естественно, соглашается, еще до вечера он сходит.
— Ну пошли, меценат! — зовет Рашулу Мачек. Он только что появился перед открытой дверью. Из подслушанного разговора он понял, что Рашула хотел бы, чтобы сегодня ночью к нему сюда пришла жена, и это обстоятельство он решил использовать в своих целях. Ему, правда, жаль, что пьянка срывается, но в камеру он вошел в прекрасном расположении духа, взял Рашулу под руку. Они перешептываются о Мутавце, смеются, идут во двор. Писарям вторая прогулка разрешена только под вечер, но, воспользовавшись небрежностью Бурмута, а также тем, что работа закончена, они уже сейчас спустились во двор.
Перед выходом Рашулу дожидался Юришич, разговаривавший только что с Майдаком, и решительно потребовал вернуть Мутавцу отнятые вещи. В том числе и записку, которую, как он сам видел, тот нашел на дровах еще до обеда.
— Стало быть, и вы в конце концов поняли, что я утром был прав? — спокойно выслушал его Рашула; Мачек тут же удалился, а следом за ним и Майдак. — К сожалению, я не столь тщеславен, чтобы приписывать себе заслугу, которая мне не принадлежит. Записки не было и нет… Это я писарям прочитал по бумажке, на которой ничего не написано, подшутил над ними.
— Нет, там было написано. Вы Мутавца хотели напугать. Хитрите. Что вы намереваетесь делать? Неужели пинать собаку для вас единственный способ достижения цели?
— Нет, напротив, хочу его помиловать. Я верну ему картинку, — захохотал Рашула, взглядом поискав Мачека, — только прежде я должен его доконать. Видите ли, я Наполеону приказал убить Мутавца, и в двадцать четыре часа он будет мертв. Брошу ему на могилу. А вот с этим, — он вытащил записку, — с этим мы пойдем в суд.
— Значит, она все-таки у вас! — Юришич рванулся к записке, но Рашула спрятал ее. — Это только новое доказательство, какими средствами вы пользуетесь, чтобы уничтожить этого беднягу, перед которым вы виноваты, а он ни в чем перед вами не виноват.
