Дмитрий Дмитриев - Два императора
— Мне можно уйти?
— Да, ступайте.
Николай вышел. Княжна слышала, как он заложил дверь снаружи засовом.
«Что же это? Я в плену, меня запирают! Теперь я уверена, что злодеи, которые на меня напали, были им подкуплены. Глаша права. Не думает ли этот жалкий подкидыш добиться моей любви? Посмотрим, что будет завтра!» — проговорила она, подошла к двери и заперла её на крючок.
В избе было душно и мрачно. Софья отворила оконце и стала жадно вдыхать лесной весенний воздух. Это несколько укрепило расстроенные нервы молодой девушки; она стала спокойнее, усердно помолилась Богу, легла на скамью и скоро крепко заснула.
Глава II
Был уже день, когда проснулась княжна. Яркие солнечные лучи весело играли на стенах избёнки; она спала долго.
— Уже день! Однако я поспала! — оглядывая своё жилище, проговорила молодая девушка; она подошла к двери, подняла крючок, но дверь была заперта снаружи; княжна стала стучать.
— Что надо? — спросила у неё Сычиха.
— Отвори дверь!
— Она заперта.
— Отопри!
— И отперла бы, да на замке, и ключ у барина.
— У какого барина?
— А у того, что тебя вчера, сударка, привёз.
— Что это значит? — крикнула молодая девушка.
— А то и значит, что попала ты, ровно птичка, в западню и сиди теперича в ней… — прехладнокровно ответила старуха.
— Отопри!.. Иначе я дверь выломаю!
— Ох, сударка, не выломать тебе двери: крепка она, засов-то железный, а замок большущий.
— Что же это, зачем он меня запер, зачем?
Молодая девушка заплакала.
— А ты полно! Чего убиваешься! Слезами не пособишь.
— Слушай, старуха, выпусти меня, выпусти!
— И выпустила бы, да не могу! Выпусти — барин убьёт меня, а избёнку сожжёт.
— Какой он барин! Он жалкий подкидыш, негодяй презренный… Мой отец и брат были его благодетели. Хорошо отблагодарил их!.. — с горечью и со слезами говорила княжна. — Моё несчастие ему даром не пройдёт! Мой отец сумеет его наказать…
— А кто твой отец будет? — спросила Сычиха.
— Зачем тебе? Кто бы он ни был.
— Что же, не говори, пожалуй, тебе же хуже.
— Мой отец — князь Гарин.
— Как Гарин! Это что живёт в Каменках? — с удивлением воскликнула старуха.
— Ну да, Каменки наша усадьба. Ты отпусти меня, старуха, мой отец за это даст тебе много денег.
— Да, да, надо подумать — держать тебя взаперти не приходится. Я не знала, что ты княжья дочка. Хоть и называл тебя барин-то княжною, да я думала, что он так тебя зовёт. Не знала я!..
— Ну и выпусти.
— А ты, голубка, потерпи немного, выпущу, держать княжую дочь взаперти не буду — в большом ответе за тебя, пожалуй, будешь…
— Ты только говоришь, а не выпускаешь, — упрекнула княжна старуху.
— Говорю, погоди!.. Сейчас нельзя.
— Почему?..
— А потому, твой недруг-то здесь бродит, и кони его здесь в овраге припрятаны. Пойдёшь — опять ему попадёшься. А ты, княжья дочь, погоди до ночи, ночью-то и подумаем, что делать.
— Ты говоришь, ключ от замка у него? — спросила Софья.
— У него, у него, с собою унёс. Да замок что!.. Стукну раза два топором — и замок сшиблен!..
— Так ты меня ночью выпустишь? — радостным голосом спросила княжна.
— Помалкивай, мы барина-то надуем. А ты вот поешь ситничка да яичек, ещё вот крынка молока.
Сычиха подала в оконце молодой девушке ситного, яиц и молока.
Обещание старухи успокоило княжну; она стала с нетерпением дожидаться ночи.
Спустя немного Цыганов вёл вполголоса разговор с Сычихою.
— Что, проснулась? — спрашивал он.
— Давно, — ответила старуха.
— Говорила с тобой?
— Нет, ничего не говорила, только жаловалась на свою хворость, — приврала Сычиха.
— Как, разве она нездорова? — испуганно спросил молодой человек.
— Головы не поднимает, лежит. Я ей и яиц, и ситного — ничего не ест, сердечная! Наказывала её не беспокоить.
— Ну, так я к ней не пойду — обеспокоишь.
— Не ходи, барин, отложи — пусть отдохнёт.
— Да, да, пусть. Я пойду поброжу по лесу.
— Что ж, барин, поди прогуляйся! Погодушка хорошая!..
Прошёл долгий весенний день, настал вечер, а там и ночь.
Уже совсем стемнело, когда к избе Сычихи подошёл измученный, усталый Цыганов; он заблудился в большом лесу и несколько часов подряд путался и едва вышел на поляну, где находилась Сычихина изба; ему страшно хотелось есть. Утолив свой голод молоком и яйцами, он растянулся на траве под деревом, в нескольких шагах от хибарки, предварительно наказав старухе снести корма и питья его лошадям, которые стояли в неглубоком овраге привязанными к дереву; там находилась и телега с кибиткою.
Цыганов не спешил объясняться с княжною, он избегал или медлил с объяснением. Честь в нём была ещё не совсем потеряна, ему совестно было взглянуть в глаза Софье, с ней заговорить. Николай сознавал большую вину перед нею. Он раскаивался в своём бесчестном поступке и, услышав от Сычихи о мнимой болезни княжны, хотел уже отвезти её обратно в Каменки. Но страсть его не допустила до этого.
«Моя или ничья! — думал Цыганов, лёжа под деревом. — Попала в руки, моею и будет! Во что бы то ни стало, а её любви я добьюсь! Пусть немного поживёт у Сычихи, а там уговорю со мною ехать в какой-нибудь отдалённый город. Не поедет — силою увезу, там и повенчаемся. Волей или неволей, а сиятельные князь и княгиня зятем меня должны назвать. Что же, теперь я не простой, сам в дворянстве состою!»
Наконец сон стал одолевать Николая и он скоро заснул крепким, богатырским сном.
Глубокая полночь; тишина в лесу могильная, вся природа как будто тоже погрузилась в тихий сон. Высокие деревья стоят не колышутся, и только один соловей нарушает лесное безмолвие, его музыкальные трели несутся в ночной тишине раскатистым эхом по густому лесу и замирают где-то далеко-далеко…
Старая Сычиха осторожно, оглядываясь по сторонам, подошла к своей избе и, тихо стукнув в оконце, спросила:
— Не спишь, княжна?
— Нет! До сна ли? Я жду тебя.
— Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.
— Ведь он спит?
— Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!
— Как же нам быть?
— Боюсь, начну замок сшибать, услышит. Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу — он крепко спит, не услышит.
Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин,[74] подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.
В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.
— Скорей к оврагу, там стоят кони.
— Так темно, я ничего не вижу.
— Давай, сударка, руку, я поведу.
Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.
— Ты садись, а я выведу лошадей.
Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.
Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.
— Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! — весело сказала Сычиха.
— Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! — проговорила книжна.
— А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки — тогда и отблагодаришь.
— А как звать тебя?
— Зови Сычихой.
— Таких имён я не слыхала.
— Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.
— Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…
— Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.
— Далеко до Каменков? — спросила княжна.
— Десятка два вёрст будет, — ответила старуха, погоняя лошадей.
— Господи, как далеко!
— А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.
— Страшно ночью в лесу!
— Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.
Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа — его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.
— Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку — вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..
Цыганов побежал к оврагу за лошадьми — ни лошадей, ни кибитки не было.
— Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! — кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.
