Колин Маккалоу - Песнь о Трое
Он сел на стул и положил свои белые красивые руки на задрапированные в пурпур колени.
— Я поступлю так, как решите вы. Если кто-нибудь хочет сдаться и вернуться в Элладу, пусть поднимет руку.
Руки никто не поднял. В комнате стояла тишина.
— Пусть будет так. Одиссей, Нестор, у вас есть что добавить?
— Нет, мой господин, — сказал Одиссей.
— Нет, мой господин, — ответил Нестор.
— Идоменей?
— Я со всем согласен, Агамемнон.
— Тогда нам нужно обсудить детали. Патрокл, раз уж тебе выпало быть виночерпием, ступай и прикажи подать еду.
— Как ты разделишь армию, мой господин? — спросил Мерион.
— Войска будут меняться, как предложил Одиссей. Однако с одной оговоркой. Я считаю, во Второй армии должна быть постоянная часть из мужей, которые останутся с ней на всю войну. Среди вас есть юноши, подающие большие надежды. Сидеть под Троей им будет в тягость. Я должен оставаться здесь круглый год вместе с Идоменеем, Одиссеем, Нестором, Диомедом, Менесфеем и Паламедом. Ахилл, оба Аякса, Тевкр, Мерион, вы молоды. Вам я доверяю Вторую армию. Вашим верховным вождем будет Ахилл. Ахилл, ты будешь держать ответ только передо мной или Одиссеем. Все решения во время походов и в Ассе будут твоими, не важно, насколько выше по старшинству будут те мужи, которые придут из-под Трои, чтобы провести шесть лун на войне. Ясно? Ты согласен быть верховным вождем?
Ахилл вскочил на ноги, весь дрожа; я едва мог вынести сияние его глаз, желтых и ярких, словно сам Гелиос.
— Клянусь всеми богами, ты никогда не пожалеешь о том, что доверился мне, мой господин.
— Тогда прими от меня командование, сын Пелея, и выбери себе помощников.
Я посмотрел на Одиссея и покачал головой; рыжая бровь взлетела вверх, серые глаза сверкнули. Скорее бы увидеться с ним наедине! Вот уж поистине замысел так замысел!
Глава шестнадцатая,
рассказанная Еленой
Под тенью Трои Агамемнон камень за камнем строил город; каждый день, стоя на балконе, я выглядывала за стены и смотрела на ахейцев, расположившихся на берегу Геллеспонта. Издали они были похожи на муравьев. Они копошились, используя гальку и стволы могучих деревьев для строительства стены, которая протянулась от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра. Дальше, на берегу, росли дома — высокие казармы, чтобы укрыть воинов на зиму, амбары, чтобы хранить пшеницу и ячмень от непогоды и крыс.
С тех пор как прибыл ахейский флот, моя жизнь стала намного труднее, хотя она и так никогда не была такой, какой я ее себе представляла, пока не оказалась в Трое. Почему нам не дано видеть будущее в мираже времен, даже если оно ясно там нарисовано? Мне следовало бы знать. Но Парис был для меня всем; все, что я видела, был Парис, Парис, Парис.
В Амиклах я была царицей. Это моя кровь дала Менелаю право на трон. Народ Лакедемона доверил мне, дочери Тиндарея, свое благополучие и заступничество перед богами. Я была там важным человеком. Когда я проезжала в царской повозке по улицам Амиклов, все мне кланялись. Мне поклонялись. Мной восхищались. Я была царицей Еленой, единственной из божественных отпрысков Леды, оставшейся дома. И, оглядываясь назад, я понимала, насколько полна была моя жизнь: охота, игрища, празднества, двор, всяческие развлечения. В Амиклах я говорила, что время едва ползет, но теперь я поняла: в те дни я и представления не имела, что такое настоящая скука.
В Трое я научилась скучать по-настоящему. Здесь я — не царица. Я не имею никаких прав. Я — жена младшего царского сына. И я — ненавистная чужеземка. Меня связывают правила и ограничения, пренебречь которыми у меня нет ни силы, ни власти. И здесь нечего делать, совсем нечего делать! Я не могу щелкнуть пальцами и приказать подать колесницу, чтобы поехать посмотреть, как мужи упражняются в спорте или военном искусстве. Я не могу выбраться из внутренней крепости. Когда я попыталась отправиться в нижний город, все, от Гекабы до Антенора, объявили меня легкомысленной, распутной и капризной — ведь мне вздумалось якшаться с чернью. Неужели я не понимаю, что стоит мужам в какой-нибудь таверне увидеть мои обнаженные груди, как меня тут же изнасилуют? Но когда я их прикрыла, Приам все равно ответил «нет».
Мой мир внезапно стал ограничен моими собственными покоями (в этом Приам проявил щедрость — у нас с Парисом было много богато украшенных комнат) и залами, где собиралась знать крепости. А Парис, мой прекрасный Парис, оказался обычным мужчиной. Он ведет себя так — и только так! — как угодно ему. А ему редко угодно составить компанию своей супруге. Я здесь ради любви, но любовь быстро проходит, когда любовникам больше нечего узнавать друг о друге. С появлением ахейцев моя жизнь, и так уже скучная, стала еще хуже. На меня смотрели как на причину бедствия и обвиняли в приходе Агамемнона. Глупцы! Сначала я пыталась убедить троянскую знать в том, что Агамемнон никогда бы не начал войну из-за женщины, пусть она будет дважды его свояченицей, что Агамемнон говорил о войне с Троей еще той далекой ночью, когда жрецы четвертовали белого коня и я была отдана Менелаю. Никто меня не слушал. Никто не хотел меня слушать. Из-за меня ахейцы стояли на берегу Геллеспонта. Из-за меня за могучей стеной, протянувшейся от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра, рос ахейский город. Все было из-за меня.
Бедный старый Приам очень встревожился. Вместо того чтобы усаживаться на свой украшенный золотом и слоновой костью трон поглубже, как раньше, он теперь садился на самый краешек. Он драл себе бороду, посылая на западную башню одного наблюдателя за другим, чтобы те сообщали ему о том, как продвигаются дела у ахейцев. С того дня, как я вошла в его тронный зал, он успел испытать всю гамму эмоций, от ликования — оттого что он натянул Агамемнону нос — до полного замешательства. Пока ничто не указывало на то, что ахейцы собираются задержаться, он посмеивался; когда союзники пообещали ему помощь, он был счастлив. Но когда ахейцы начали возводить защитную стену, его лицо помрачнело и плечи поникли.
Я любила его, хотя в нем и не было силы и самоотверженности царей Эллады. В Элладе, чтобы удержать свое, мужчине приходится быть очень сильным или иметь брата, который будет силен за двоих. Предки же Приама правили Троей целую вечность. Его народ любил его так, как народы Эллады никогда не любили своих царей, но при этом он относился к своим обязанностям с меньшим усердием, будучи уверен в безопасности своего трона. Слово богов не имело над ним большой власти.
Старик Антенор, царский шурин, не уставал ко мне придираться; я ненавидела его больше, чем сам Приам, а это что-то да значит. Когда бы Антенор ни обращал на меня свой взгляд, его мутные от слизи глаза пылали злобой. Потом он открывал рот и — начиналось! Почему я отказываюсь прикрыть свои груди? Почему я избила служанку? Почему я не умею того, что положено женам, — ткать и вышивать? Почему мне позволено присутствовать на советах мужей? Почему у меня всегда есть свое мнение, ведь у женщин не должно его быть? Антенору всегда было в чем меня упрекнуть.
Когда стена вдоль берега Геллеспонта была закончена, терпению Приама пришел конец.
— Замолчи, старый болван! — прошипел он. — Агамемнон пришел сюда не для того, чтобы вернуть Елену. Зачем ему и подданным ему царям тратить столько денег только на то, чтобы заполучить женщину, которая покинула Элладу по собственной воле? Агамемнону нужны Троя и Малая Азия, а не Елена. Он хочет построить ахейские колонии на наших землях, хочет набить свои сундуки нашим золотом, хочет пустить через Геллеспонт поток своих кораблей в Понт Эвксинский. Жена моего сына — только предлог, и ничего больше. Вернуть ее означает сыграть Агамемнону на руку, поэтому я больше не желаю слышать от тебя про Елену! Тебе ясно, Антенор?
Антенор опустил глаза и отвесил изысканный поклон.
Государства Малой Азии начали направлять в Трою своих послов; очередное собрание, на которое я пришла, изрядно пополнилось за их счет. Мне не удалось удержать в голове всех названий, таких как Пафлагония, Киликия, Фригия. Некоторые послы значили для Приама больше других, хотя он никому не выказал пренебрежения. Усерднее всего Приам приветствовал посланца Ликии. Тот был соправителем Ликии, царствуя вместе со своим двоюродным братом, и его звали Главк. Брата его звали Сарпедон. Парис, которому было приказано присутствовать на собрании, шепотом сообщил мне, что Главк с Сарпедоном были неразлучны, как близнецы, и к тому же любовники. У них не было ни жен, ни наследников. Царям нельзя так поступать.
— Будь уверен, царь Главк, когда мы прогоним ахейцев прочь с наших берегов, Ликия получит большую долю добычи, — со слезами на глазах произнес Приам.
Главк, муж относительно молодой (и очень красивый), улыбнулся.
— Ликия здесь не ради добычи, дядя Приам. Мы с царем Сарпедоном хотим только одного: сокрушить ахейцев и заставить их с визгом убраться на свою сторону Эгейского моря. Наша торговля очень важна для нас, поскольку мы занимаем южную часть побережья. Через нас идут торговые пути на север и на юг — к Родосу, Кипру, Сирии и Египту. Ликия связывает всех. Мы считаем, нам следует действовать вместе не из жадности, а по необходимости. Будь уверен, весной ты получишь наши войска и другую помощь: двадцать тысяч воинов в полном вооружении и с запасом провизии.
