Розмэри Сатклифф - Факелоносцы
— Как трубный глас на всю страну, — повторил Аквила. — Что ж, теперь такая победа у нас есть, и скоро вся Британия наконец сплотится и встанет против кишащего роя саксов.
— И с одним королем во главе, — добавил Арт. — Мне думается, этой зимой Амбросий будет коронован в Венте белгов и станет Верховным Королем.
Наступила долгая пауза, заполненная голосами огромного, наспех устроенного лагеря и тихими вздохами ветра в полуразрушенной колоннаде. Аквила неожиданно подумал, каково будет Амбросию, когда он станет Верховным Королем, знать, что этот вот высокий увалень, способный, как пламя, зажечь людей, почти сын, распорядись судьба иначе, из-за низкого происхождения никогда не сможет править Британией после его смерти. Или Арт… каково это все знать самому Арту… и, не отдавая себе отчета, Аквила повернул голову и взглянул на своего собеседника. В то же мгновение повернул голову и Арт, и при свете ближайшего к ним костра они пристально посмотрели в глаза друг друга.
— Я-то не очень горюю, — сказал Арт, словно отвечая на невысказанную вслух мысль. — Я командую британской армией во время войны, и мне этого достаточно. Я не хочу править Британией в мирное время. Не хочу одиночества. — Он снова ушел в свою даль, куда-то, где кончается свет костра и начинаются сумерки.
И Аквила, все еще глядя на него, подумал, что неспроста Арт покинул отведенную для него комнату, чтобы скоротать ночь со своими кавалеристами. Будь здесь Амбросий, тот наверняка понял бы, как тоскливо сидеть весь вечер одному, даже если для тебя зажгли три свечи. Арта потянуло к костру, где готовили на всех ужин и где можно было ощутить дружеское плечо.
— Мне, конечно, хотелось бы быть сыном Амбросия, — сказал Арт, нарушив молчание. — Просто сыном, и все равно — законным или незаконным. Мне бы этого было достаточно.
— Быть отцом и сыном — еще не значит быть близкими людьми, — сказал Аквила жестко.
Арт обернулся и бросил на него пытливый взгляд, после чего опять наступило тяжелое молчание.
— Прости, что так вышло с Флавианом, — сказал неловко Арт. — Очень легко потерять голову в разгар битвы, а потом трудно вспомнить, как это произошло.
Аквила криво усмехнулся, но хмурая горькая складка между бровями не разгладилась.
— Я не так давно сказал ему то же самое. Тебе нет надобности оправдывать его, Медвежонок. — И он резко переменил тему, как привык это делать, стоило только разговору коснуться открытых ран. — Нами выиграна битва, которая, может быть, спасет Британию от тьмы, а мы стоим здесь с тобой и обсуждаем наши собственные дела, тебе не кажется это странным?
— Нет, не кажется. Наши собственные дела так малы, что укладываются в слова, а вот то другое дело, главное, настолько велико, что словами его не выразить.
Сумерки совсем сгустились, и теперь на всем широком пространстве двора в беспорядке мешались отсветы костров, тени вооруженных людей и свет луны, которая то появлялась, то исчезала, окрашивая серебром несущиеся по небу облака. Уже зарезали овец, и туши их, разрубленные на небольшие куски, чтобы поскорее прожарились, покрывались корочкой и шипели над огнем. У одного из костров воины затянули песню, дикую победную песню родных гор, перебрасывая один другому ее навязчивый мотив. И в промежутке между двумя порывами ветра, между взлетом и падением мелодии из темнеющего за домом леса в ночи прорвался крик — он поднимался все выше и выше, душераздирающий, почти нечеловеческий, и вдруг оборвался, будто обрезанный ножом, оставив снова ночь ветру и поющим горцам.
Некоторые из сидящих у костра переглянулись, другие хмыкнули или же вытянули шеи в направлении, откуда донесся крик, а кто-то и вовсе не заметил — к этому уже привыкли.
— Еще один отставший сакс, — сказал Арт. — И он, и все его сородичи поступили бы так же, и даже много хуже, с любым из нас, будь победа на их стороне. Однако это то, что я не люблю в победе. — Его мощная лапа на удивление легко соскользнула с плеча Аквилы.
Аквила, у которого в ушах еще стоял этот жуткий крик, смотрел на пламя ближайшего костра, но не видел его. Он видел мрак исполосованного ветром леса, суетливое, отчаянное движение среди подлеска, белый отсвет луны на лезвии кинжала и очертания людских фигур, которые наклонились, как наклоняются охотники, чтобы прикончить оленя, загнанного собаками. Он видел лицо жертвы, на один миг обращенное к уже бледнеющей луне, оскаленное, как и то лицо, над разбитым краем щита, два дня назад… Он со злостью одернул себя, и тогда вновь запылал костер. Глупец, просто глупец, фантазии как у молоденькой девушки!
Человек с рыжими, будто лисий хвост, волосами пробирался к ним сквозь толпу, и Аквила оторвался от колонны, к которой он, сам того не ведая, давно уже привалился.
— Сюда идет Паскент доложить, что Хенгест цел и невредим и отправился восвояси. Ну а мне пора к моим конникам. — Он махнул рукой — не то отдал честь, не то дружески попрощался с Артом.
Спускаясь по плоским ступеням, он на ходу обменялся приветствиями с Паскентом и продолжил свой путь.
Первым делом он отправился к коновязям и убедился, что там все в порядке, затем проверил, накормили ли людей, потом переговорил с Оуэном относительно караула на ночь и лишь после этого присел у одного из костров отведать краденой баранины. Но хотя он и был голоден как волк, есть он не мог, он сидел с мрачным, замкнутым лицом; и все вокруг, и даже Арт, ходивший от костра к костру, увидя его таким, оставили его в покое. Очень скоро он поднялся и растерянно посмотрел по сторонам. Ничего не оставалось, как только найти защищенный от ветра уголок, заползти туда, точно усталый пес, и заснуть. Но в то же время он чувствовал, что боится заснуть, что-то мешало ему, и это было как-то связано с тем молодым воином, чье лицо он непрестанно видел перед собой. В нем росла дикая тревога, не дающая передышки, хотя тело ныло от усталости и глаза сами собой закрывались.
Он поднял руки и потянулся так, что хрустнули позвонки, — и тут неожиданно у него перехватило дыхание от острой боли в боку. Он почти забыл о ране, полученной в бою, — всего лишь неглубокий разрез вдоль ребра. Ну вот, теперь он может чем-то заняться, по крайней мере есть оправдание, только бы не спать. Он решил пойти в северное крыло дома, где женщины ухаживали за ранеными, и попросить одну из них промыть рану и наложить мазь.
Он снова проделал путь через лагерь и, буквально волоча ноги, одолел три невысокие ступени, ведущие к открытой колоннаде, которая опоясывала весь дом. В комнатах северного крыла, как ему показалось, разместились мастерские, склады для шерсти и помещения для просушки зерна. Он повернул к двери, через которую пробивался дымный свет от лампы, и оказался на пороге длинной залы, наполовину заполненной мешками с шерстью и еще какими-то припасами. Мозаичный пол, сейчас весь в трещинах и выбоинах, свидетельствовал о том, что прежде здесь была жилая комната, притом очень красивая. Взад и вперед ходили женщины, в железном котле над очагом посреди комнаты грелась вода, и дым окутывал все вокруг. Несколько воинов, которые пришли сюда промыть и перевязать раны, не торопились уйти, тут было теплей; они сидели или лежали на мешках с шерстью возле огня. В круге света от фонаря, свисающего со стропил, стоял какой-то человек и вытирал руки. Он повернул голову и с любопытством поглядел на дверь, когда Аквила вошел. Небольшого роста, плечистый человек, дочерна загорелый, с удивительно тихим, спокойным лицом. На нем была темная туника с закатанными по локоть рукавами, а вокруг головы поблескивал в озерце света от фонаря пучок волос, будто шелк семян дикого клематиса.
В первый момент этот серебряный пушок поразил Аквилу, но тут же он вспомнил, что прошло двенадцать лет со времени их последней встречи на тропе внизу под ясеневым лесом.
— Брат Нинний! Вот и довелось нам встретиться в третий раз, как ты и обещал.
Невысокий человек внимательно смотрел на него, но, как только Аквила приблизился к огню, он, отбросив в сторону тряпку, о которую вытирал перепачканные руки, поспешил ему навстречу.
— Не сомневаюсь, третья встреча будет самой плодотворной. Божие благословение тебе, Аквила, друг мой.
— На этот раз ты вспомнил меня, — сказал Аквила.
— На этот раз глаза мои открыты, потому что я уже искал тебя. Когда до меня дошла весть, что кавалерия Амбросия спустилась в долину, я собрал кое-какие мази и поспешил сюда узнать, могу ли я помочь раненым. Я думал, найду тебя здесь, среди конников Арта-Медведя, — сказал он, улыбнувшись. — Но случилось так, что ты сам нашел меня. Есть ли у тебя на теле раны, которые требуют врачевания?
— Так, пустяковая царапина, не сравнить с той, натертой сакским ошейником, помнишь?
— Покажи мне.
Стоя у очага, Аквила расстегнул пряжки, стащил с себя кожаную тунику и спустил нижнюю тунику до талии, обнажив неглубокий разрез вдоль ребер, успевший слегка воспалиться, ибо на него постоянно давили ремни. Нинний осмотрел рану, затем позвал одну из женщин и велел ей принести теплой воды из котла. Он усадил Аквилу на мешок с шерстью и, заставив отклониться в сторону, промыл воспаленное место, а затем наложил ту же самую мазь, что и тогда, много лет назад. Аквила, опираясь на локоть, смотрел вниз, и перед ним все немного плыло от дыма, от запаха овечьего руна, человеческого тела и крови; он следил за игрой огня на мозаичных фигурах на растрескавшемся полу, на фигурке девушки с цветущей веткой в одной руке и птицей в другой, скорее всего это была аллегория Весны. Как странно, думал он, встреча с братом Ниннием не вызвала у него удивления — словно так и должно было быть, словно он облачился в привычные одежды. Мазь холодила раненый бок, успокаивая боль и прогоняя тревогу. На душе становилось спокойно, впрочем, так всегда происходило, когда рядом оказывался брат Нинний, он приносил с собой покой и чувство защищенности.
