Авенир Крашенинников - Горюч-камень

— Дела у нас плохи, — ничего не скрывая, начал Моисей. — Без образцов никто, пожалуй, нам веры не даст.

— Приехала бы Марья, — горько пошутил Еким и осекся под взглядом Моисея. — Оставил я ей, — сказал он глухо, — фунтов десять горючего камня и раза в два больше золотой и серебряной руды. Надежней рук нету…

— Может, по санному пути обоз на Урал пойдет, — вспомнив совет Удинцева, перебил Моисей. На виске у него прыгала жилка.

— Обоз? — засмеялся Васька. — Лазарев небось по всем дорогам доглядчиков понаставил. — Он чуть было не смял в руках парик, но вовремя опомнился, отодвинул его подальше.

Воронин, казалось бы, не слушал, поигрывал луковицей, кидая ее с ладони на ладонь. Когда Васька умолк, Игнатий положил луковицу, поднялся, сказал, что через неделю дают ему отпуск, заслужил…

— Поедешь? — Голос Моисея сорвался.

— Привезу.

Васька кинулся было обнимать Воронина, но Моисей остановил, спросив, все ли решено с отпуском.

— Привезу, — повторил Воронин и, не прощаясь, вышел.

— И нам время, — сказал Ефим. — А тебе, Моисей, от нашего брата-солдата приказ: вернись в монастырь и жди. По Петербургу наверняка рыскают лазаревские соглядатаи.

— Может, помолишься в святом месте о деле нашем. — Кондратий поднял брови, посветлел. — Там к богу ближе.

Моисей развел руками:

— Не могу. Нагляделся на них.

— Ах ты, черт, придется тише воды, ниже травы жить! — руганулся Васька.

— Ты уж постарайся, Васенька. Только бы все вышло, только бы на Урал глянуть. — В голосе Тихона была лютая тоска.

Побратимы обнялись на прощание.

Когда Моисей добрался до лавры, было уже темно. Низкие мутные тучи заполнили небо, тонко поскуливал ветер. У калитки на камне сидел Удинцев. От него пахло вином, но говорил он твердо:

— Судьба тебе, Моисей, улыбнулась. Видно, таланный ты человек. Но без меня никуда боле не уходи, сын мой.

Полил холодный дождь, косыми струями ударил в захлопнувшуюся калитку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Лазарев принимал в Ропшинском дворце тайных гостей. На дороги пал первый снег, и в покоях топили камины. Вытянув ноги к решетке, Лазарев слушал высокого господина, оживленно жестикулировавшего при каждом слове. Второй гость из темноты глядел на пылающие уголья, посасывал янтарный мундштук кальяна.

— Шах Мохаммед-ага не забудет ваших услуг, — говорил высокий, прижимая руку к груди. — Мы счастливы, что вы не забывайте родины отца своего…

— Короче, — сказал Лазарев, помешав щипцами золотые угла — Сколько будете платить и за что?

— Нам нужен чугун для пушек и ядер, — вынув изо рта мундштук, отрывисто пролаял второй.

— Персия готовит войну? — повернулся к нему Лазарев.

— Это угодно аллаху, — торопливо заговорил первый. — Грузия — исконные владения Персии. Петр Первый завязал дружбу с грузинскими князьями. Он был силен. Ныне Екатерина ослаблена войной с Турцией и шведами.

— Разумею. — Лазарев поджал ноги, завозился в кресле. — Чугун, отлитый в России, должен быть обращен против нее же. Вы это понимаете?

Он ушел в темноту, затих. Чуть слышно сопела вода в кальяне. Наконец заводчик спросил, а помнят ли его гости, какой опасности он подвергается. Они долго и горячо торговались.

У двери звякнул серебряный колоколец, Лазарев гневно сдвинул брови, шагами барса прошел к портьере, рывком откинул ее. Перепуганный насмерть слуга прошептал, что пожаловал сам князь Платон Зубов. Лазарев безнадежно развел руками, осмотрительные персы скрылись в другую дверь, и заводчик пошел навстречу государынину фавориту. Румяный от легкого морозца, в блестящем от золота и орденов мундире Платон Зубов показался Лазареву совсем юным.

— Милости прошу, князь. Польщен посещением.

— Развлеки, Иван Лазаревич. Государыня в гневе. Побила арапчонка, меня прогнала, как собаку. — В голубых глазах фаворита всплеснулась ненависть. — От нее дурно пахнет, — полушепотом сказал он, оглядываясь.

Лазарев спросил, что князь изволит пить, приготовился дернуть звонок, но Зубов перебил его:

— Да погоди ты!.. Напомнили государыне про бунтовщика Радищева, что сослан в Илимский острог…

— Коль ты приехал ко мне, князь, — беря его под руку, настаивал Лазарев, — то забудь о делах, будь гостем и развлекайся. Свежинка-то моя, наверное, слаще.

Игриво всхохотнув, Зубов одним глотком выпил вино. Лазарев подумал, что далеко этому воробью до Потемкина, опять любезно улыбнулся:

— Князь Платон, желаешь?..

Зубов опять захохотал:

— И где ты этих персиянок добыл, ума не приложу. Гибкие, как пантеры.

— Я все могу достать, чтобы угодить гостям. — Лазарев хлопнул в ладоши.

Появился гигантского росту негр в белой чалме, склонился до самого полу. Во рту его мелькнул обрубок языка. Зубов, еще хихикнув, последовал за негром. Заводчик успокоенно разглядывал перстни.

— Монах Александра Невского лавры просит принять по тайному и неотложному делу, — доложил невидимый голос.

— Какой еще монах? — Лазарев быстро зашагал по анфиладе комнат.

И в самом деле, неподалеку от двери на креслице сидел краснорожий гривастый поп, шипел толстым носом. В воздухе стоял спиртной и чесночный дух. Завидев Лазарева, поп вскочил, уменьшился в росте, закланялся:

— Скрывается в нашей обители богомолец. Слышал я, изрекал тот богомолец, что унтер-офицер Преображенского полка Игнашка Воронин поехал в село Юрицкое за образцами какими-то. А еще этот богомолец поносил тебя…

— Все это спьяну тебе показалось, — насмешливо ответил Лазарев и повысил голос: — Понял?

— Как не уразуметь!

Пряча деньги, монах попятился к выходу. Лазарев тот же час распорядился послать гонца в Санкт-Петербург с письмом. В письме было велено приказчикам догнать Воронина и прикончить, а Мосейку Югова выцарапать из монастыря и доставить хозяину.

Отдав необходимые приказы, взволнованный Лазарев возвратился к камину. Снова выплыла эта история. И чего нелепей могло случиться того, что все рудознатцы оказались в гвардии, в Петербурге! Будто заодно с ними было военное ведомство. И гляди, каким сатаной оказался раб Мосейка. Против хозяина напрямую пошел! Ну, придется ему жрать этот горючий камень.

За спиной послышался смех Платона Зубова.

— Ну, угодил, Иван Лазаревич, вовек не забуду… Только как с государыней примириться…

— Дерианур все при себе держишь? Жалко? А ты подари. Есть у меня крепостной — великий рудознатец. Дам ему срок, чтобы такой же камень добыл. «Захочет жить — добудет», — добавил он про себя и добродушно улыбнулся фавориту.

— Боюсь, — меняясь в лице, доверительно прошептал Зубов. — Матушке государыне жить недолго. Зна-аю. И что тогда будет со мной, если императорствовать посадят гатчинского упыря! Посоветуй, Иван Лазаревич, нос-то у тебя вон какой, любой ветер учует.

Лазарев, будто не расслышав, продолжал говорить об алмазах. Зубов закричал, что алмазы останутся, а голова улетит.

— Не улетит, если не пустая. А драгоценностями не пренебрегай: они и пустую голову умной делают. Ложись-ка, князь, почивать. На востоке говорят: вечером ишак орет, утром песни поет.

Но Зубов заторопился ехать. Провожая высокого гостя, Лазарев зорко оглядывал темнеющую дорогу. Завтра по этой дороге привезут беглого холопа.

Воронин не спал уже третью ночь. Будто кто-то подсказывал ему, что по пятам, захлестывая коней, идет погоня. Содержатели станков не чинили препятствий Преображенскому унтер-офицеру. Кто знает, какие важные депеши везет он в своей сумке. А в каторгу кому охота?

Дороги еще не устоялись, и порою Воронин просто брал верховую лошадь. У берегов рек и речек прилаживался припай, перевозчики матерно божились, что помирать им еще не время. Воронин добывал из-за обшлага заштемпелеванную бумагу, тряс ею перед носом супротивца. Под Арском запрягли тройку в благородную гитару — других экипажей не нашлось.

— Ой вы, Вольтеры мои! — крикнул молодой парень-ямщик, крутнув вожжами.

Воронин подивился, откуда мужик знает Вольтера.

— Какого Вольтера? Не знавал такого! — обернулся тот.

— Как же мог услыхать такое имя?

— Помилуйте, мы часто господ всяких возим, так от них наслышаны всякого.

По дороге гитара треснула. Сунув деньги ямщику, Воронин прыгнул на пристяжного, дернул его за уши. Мелькали дубки, осины, пошла-побежала дремучая ель. Вятская дорога отделилась от пермской. Едва миновали расстань, пристяжной зашатался, охнул и пал. Влажные глаза его по-человечьи укоряли Воронина. Ощупав сломанную бабку, Воронин вложил ствол пистолета в чуткое конское ухо.

— Бачка, зачем?

Три скуластых татарина оттащили Воронина в кусты, ловко содрали с коня шкуру. Или это все снилось ему посреди зыбкого тумана?