Александр Спешилов - Бурлаки

Здесь еще не знали о восстании кавалерийского полка, к эвакуации не готовились. Но мы были вынуждены прекратить это мирное житье.

Чтобы враги не застали нас врасплох, пришлось вокруг села спешно рыть окопы с ходами сообщений, в лесу устраивать завалы — рубить и валить поперек дорог деревья. Сил своих, конечно, не хватало, мобилизовали население.

Работали всю ночь, а утром мы, ивановцы и местные коммунисты собрались в школе, чтобы обсудить, что делать дальше. Ведь война не минет ни этот северный край, ни село Успенское.

На собрании выступил Ефимов.

— Из-за восстания десятого полка в Никольском мы отрезаны от железной дороги, от наших войск. Нам остается одно — организовать партизанский отряд и всеми способами тревожить противника, покоя ему не давать, бить в хвост и гриву. Нас сейчас уже больше пятидесяти человек. Почти целая рота… Не в лесах же нам скрываться от войны, товарищи, когда нашу рабоче-крестьянскую родину топчут враги.

Предложение было принято. Командиром северного отряда красных партизан мы выбрали Ефимова, начальником разведки — Панина, на хозяйственную часть — Меркурьева, а комиссаром — Бычкова.

Меня вызвали к Ефимову.

— Вот что, Ховрин! Получай боевое задание, — приказал он. — На мельнице у нас будет застава. Тебя назначаю начальником. С тобой бойцы: Чудинов, Охлупин, Бородин, из успенских товарищей Можаев и Леготкин. На мельнице в группу возьми засыпку Ефима Власова. Он коммунист. А сейчас зайди к Панину. Он подробно объяснит боевую задачу.

Мы подождали ночи, стали на лыжи и в кромешной тьме гуськом двинулись по опушке леса на место заставы, за пять километров от села.

Я старался мягче скользить по снегу, не шуршать лыжами. Внимательно прислушивался, но кругом была мертвая тишина. Охлупин, который шел за мной следом, брюзжал:

— Даже артиллерии не слышно. Ясно, что вся губерния в руках белых. Если не попадем к ним, так нас свои расстреляют за дезертирство…

На мельнице работали все три постава. Журчала вода.

Под навесом хрупали сено лошади.

Я заглянул в сторожку. На скамьях и вповалку на полу спали помольцы — хозяева своей мельницы.

Мы поселились в пустом кулацком доме. Расставили посты.

Я прилег немного отдохнуть, но когда брызнули первые лучи солнца, уже был на ногах.

С одного из постоев привели на заставу незнакомого человека. Это был испитой мужик, обутый в лапти. Из шубы, когда-то покрытой хорошим сукном, смешно, во все стороны торчали клочья ваты.

Он стал у притолоки, вынул из внутреннего кармана очки в золотой оправе, снял малахай, начал истово креститься на передний угол. И уже потом только поздоровался.

— Хлеб-соль милости вашей, дорогие господа! Заждались мы вас, соколиков. В кои-то веки удалось лицезреть своими глазами спасителей православной России от большевистских антихристов…

«В своем ли он уме?» — подумал я.

Власов, сидевший рядом со мной на лавке, многозначительно подтолкнул меня под локоть.

Мужичонка встал на колени перед Охлупиным.

— Ваше высокородие! Не погнушайтесь хлеба-соли нашей. Милости просим вас на хуторок, освободители вы наши. — И он поцеловал руку Охлупина.

Подошел Чудинов и сказал:

— Ошибаешься, старик. Не за тех нас принимаешь.

Тот снизу вверх уставился на офицера.

— Господи! Перед кем, ваше высокородие, скрываться-то? — сказал он. — Видно по одежде, что вы офицер, по выправке. Нам все известно. Пермь уже двадцать пятого числа освобождена от большевиков. Большевики смазали пятки и удрали до Вятки. А которым не пофартило, только до Успенского доползли. Вот и приказывает его высокородие капитан Корочкин своим помощникам: «Господа, говорит, офицеры! Так и так, мол, в Успенском красненькие. Узнайте, что это за красненькие и сколько их. Узнайте, мне скажите, а я, говорит, пошлю туда православное войско, и красненьких всех — к ногтю». — Мужик показал, как это, к ногтю.

— Ты кто такой? — грубо спросил Чудинов. — Провокатор, шпион?

— До старости дожил, ваше высокородие, а таких слов не слыхивал. Кто я такой? Я хозяин здешней мельницы. На хуторе скрываюсь, в скиту. Удостоен знакомства с таким человеком, как Чудинов Григорий Михайлович. Ведь он правая рука господ Мешкова и братьев Каменских.

Чудинов прикусил нижнюю губу, спросил сквозь зубы:

— Где он? Все еще в скитах?

— Григорий Михайлович в Сибирь выехали. У него сынок, слышь, к большевикам переметнулся…

Чудинова передернуло.

— Меня не узнаешь, Севастьян Егорыч? — спросил Власов.

Мельник поглядел на него в упор и перекрестился.

— Свят, свят, свят! Ефимко! Разоритель мой. Как же ты попал в наши белые войска? Это Ефимко Власов, набольший большевик, ваше высокородие. Истинный господь. Хватайте его, христопродавца! — И мельник кинулся было к своему бывшему батраку.

— Отстань, падина! — сердито прикрикнул на бывшего хозяина Власов. — Савоська — бывший буржуй и контра… Здесь не белогвардейцы, а советская застава.

Я решил прекратить этот балаган и сказал Бородину:

— Товарищ Бородин! Веди в село к Панину.

— Отдай буксир, старче! — С этими словами матрос взял мельника за шиворот и пинком раскрыл дверь. Чудинов задержал их на пороге.

— Мне с Севастьяном Егоровичем надо поговорить.

— Без разговора обойдется, — сказал я. — Веди, Бородин, мельника… Тебе понятно?

Дверь за Бородиным закрылась. Чудинов сидел у стола и хмурился.

Минут через пять Бородин возвратился.

— Что так скоро? — спрашиваю его.

— Знаешь ли, случилась такая полундра. Отрубил мельник чалку — и самый полный, в скиты спасаться.

— Сбежал? — живо спросил Чудинов.

Матрос ответил:

— Ко дну пошел божественный старичок.

Чудинов вскочил на ноги, брызгая слюной, накинулся на Бородина:

— Тебя расстрелять надо. Не имеешь права убивать военнопленных.

— Какой это военнопленный? Это паразит Савоська, — озлился Власов. — Красных с белыми перепутал. Белых они в скитах ждут не дождутся. Принял нас за белых и опростоволосился. Туда ему и дорога…

Мы выяснили, что в соседнем селе Конец появился карательный отряд в составе ста сабель. Орудует следственная комиссия. Распоряжается в ней лесоторговец Спиря Дудкин. Вся беднота поголовно перепорота шомполами, готовится кровавая расправа над всеми, кто сочувствовал Советской власти.

И вот однажды на рассвете наш отряд рассыпался цепочкой на опушке леса вблизи села.

Каратели жили беспечно. Даже постов на дорогах не было. Им, вероятно, и в голову не приходило, что в глубоком тылу могут появиться красные.

Ползком по глубокому снегу мы подобрались к задворкам. Нас заметили лишь тогда, когда мы просочились в самое село.

Вдоль улицы сыпанули пулеметные очереди. Каратели в одном белье выбегали из домов и, ничего не понимая, сами лезли под пули.

Через час все было кончено. Мы забрали с собой десятка два пленных, в том числе и Спирю Дудкина.

Страшную картину представляло собою село после того, как там похозяйничал карательный отряд. По речке в прорубях стояли раздетые догола, замороженные люди. Заскочивши в один из домов с выбитыми окнами, я в ужасе отшатнулся. На полу в мусоре лежали два детских трупика. В углу в крови сидела едва живая женщина — мать растерзанных ребят. У нее была оборвана нижняя челюсть. Должно быть, кто-то из бандитов расправился с семьей крестьянина, бросив в дом гранату.

Многие крестьяне вступили в наш партизанский отряд. Сопровождать пленных в Успенское было приказано Бородину, а он знал, как их сопровождать…

Через день чуть ли не целый полк карателей насел на Успенское. Мы вынуждены были отступить дальше в тайгу. Через сутки попали на глухой кордон на границе с Вятской губернией и построили шалаши и землянки.

В лесу было тихо. По снежным кронам елей прыгали какие-то зимние птички. Из дебрей на дорогу выбегали зайцы.

И только треск деревьев от мороза, похожий на выстрелы, напоминал, что идет война.

Землянка у Меркурьева была сделана основательно. Дверь обита мешковиной с сеном, чтобы было теплей. У стенки добротный стол на березовых столбиках.

Собравшись в меркурьевской землянке, мы обсуждали новый план действий отряда. Пригласили лесообъездчика, жившего отшельником в тайге. Он в лесу был как дома, знал все скрытые тропки и все ближние селения.

— Недалеко, верст за семьдесят отсюда, есть женский монастырь, — объяснял он нам. — Богатейший! Дорога, конечно, туда плохая — никто не ездит, а у вас кони добрые и по насту промнут дорогу…

— Надо съездить туда, — предложил Ефимов, — небольшой группой, человек в десять, и разведать обстановку.