Вячеслав Перевощиков - Меч Руса. Волхв
– Что ж, пусть слушает, – снова улыбнулся Мстислав, но в сердце у него все-таки продолжал шевелиться червячок недоверия, подгрызая хрупкие нити душевного покоя.
Да и какой тут покой может быть. Сколько раз льстивые и коварные византийцы обманывали русичей; клялись в дружбе, а сами печенегов насылали, да именно туда, где высмотрят их христиане-пособники самое слабое место. Сколько раз его пытались обмануть, рассчитывая на его молодость. Слуг его ближайших подкупить пытались. Да чего только не было.
И все-таки, глядя на ясноликого отрока, хотелось верить в хорошее, в то, что Правда всегда будет сильнее Кривды, что не предадут ни его самого, ни его Русь ни этот юнец, ни суровые гриди, стоящие рядом. Пусть алчные и продажные византийцы пытаются всех вокруг сделать такими же, как они сами, приучить и его людей к золоту, к ненасытной жажде этого золота. Но покуда есть русский меч, власть их золота так же призрачна, как и призрачен их темный и жестокий Бог.
Мстислав усилием воли отторгнул от себя последние остатки темных дум и, с облегчением улыбнувшись от души, от самого своего добрейшего сердца, позвал шустрого отрока:
– Иди-ка сюда, Ясуня, расскажи нам всем, что ты еще понял из этой битвы с чурбаном.
Слова про «битву с чурбаном» вызвали смешки среди других отроков. Им показалось, что князь смеется над юношей, и дух соперничества, которым, казалось, был напитан сам воздух воинской жизни дружинников, подсказывал им удобный случай хотя бы так, смехом уколоть своего ровесника. Сын боярина выступил вперед, но тут наконец-то и засмущался, покраснев от множества устремленных на него глаз и несмолкающих смешков товарищей.
– Так что ж ты молчишь? – князь дружески положил ладонь на тонкое, не набравшее еще мужской силы, плечо юноши. – Говори, не томи, что еще удумал. Все хотят знать твои ценные мысли об оружии, ну и вообще, может, ты чему старых воев и поучишь.
Теперь стоявшим вокруг отрокам стало окончательно ясно, что князь смеется над юнцом, и они радостно захохотали, подкалывая его всяк по-своему.
– Тихо вы, молодь, али дела у вас нет, – неожиданно строго оборвал их боярин, – дайте человеку сказать.
Отрок благодарно посмотрел на отца, и боярин, поймав его взгляд, слегка кивнул сыну, мол, не робей. Все-таки Лют Гориславич был необычайной, магической силы человек, ибо хватило лишь одного его короткого взгляда, чтобы юноша совершенно преобразился; гордо и смело поднял голову, с вызовом глядя на других отроков, и быстро заговорил:
– Думаю я, князь, что если сойдутся биться мечник и секирщик, то победит мечник – потому что меч проворней и вертче, хоть и бьет секира сильней.
А еще я думаю, – продолжал отважный отрок под одобрительное хмыканье гридей, – что надобно перековать все мечи на манер варяжских, дабы колоть можно было, а не только рубить.
– Ай да молодца, ай да умница, – радостно воскликнул князь, словно вот этих-то слов он и ждал с нетерпением, – сам давно уж об этом подумывал, но… – он ненадолго замолчал, усиливая воздействие своих слов, и продолжил: – Но не так тут все просто. Форма меча оттачивалась сотни лет, и каждый изгиб клинка не случаен. Так, закругленное острие не застрянет в дощатом доспехе, а подрубит ремешки крепления пластинок. Раньше были умельцы, ковавшие волнообразные клинки. Такой меч легко находил малейшую щель в доспехе. Тогда нашими врагами были византийцы, носившие чешуйчатые брони. Вот на эти-то брони и ковались наши мечи. Ну а сейчас у нас враг другой. Но… – князь опять остановился, подняв вверх указательный палец, – но варяжский меч тоже имеет много недостатков. Он короче русского, и с коня им рубиться неудобно, к тому же вся его тяжесть к крестовине, и из-за этого его рубящий удар очень слаб, и еще им нельзя сделать так. – Мстислав вынул свой меч и крутанул им Перунову мельницу. Потом представил, как силы Светлых Богов истекают с его ладони на острие меча, умножаясь с каждым оборотом стократно, и сделал легкое, едва заметное движение рукой. Сверкающий круг ударил по кольчуге, выбив сразу несколько рассеченных колец.
Вздох восхищения прошелестел среди отроков, как морской ветер в весеннем лесу – весело, легко и восторженно.
Князь остановил вращение клинка и посмотрел на своего юного собеседника:
– Как видишь, старый добрый русский меч тоже неплохо пробивает кольчугу.
Отрок хотел было что-то ответить, но, наткнувшись глазами на взгляд отца, передумал.
– Но ты все равно молодец – соображаешь, – договаривал князь, внимательно глядя на Ясуню, словно пытаясь угадать в нем будущего воина.
«Если не убьют в первой же битве, будет боярин хороший и воевода дельный», – вдруг подумалось ему.
Первая битва была обязательным и, наверное, самым страшным испытанием каждого юноши Древней Руси. Каждый должен был стать воином, и не было иного пути в то суровое время, ибо как сказано в книге Велеса: «Быть может, мы и погибнем, но мы не имеем иных ворот к жизни». В первой битве определялась судьба отрока и было видно, есть ли ему благословение небес, ведут ли его русские Боги и великие пращуры через поле смерти или нет. Берегли русичи своих детей; ставили их позади опытных воинов, но разве может человек все предвидеть, разве дано ему знать, куда завтра ударит стрела вражья и кто уронит меч от смертельной раны. А то взыграет кровь молодецкая в горячке боя, захочет отрок удаль свою показать, кинется на врагов вперед старых воев, да тут и сложит свою голову.
Князь вложил в ножны клинок, все еще поющий печальным и чистым голосом благородной стали, потревоженной хорошим ударом о сталь, и повернулся к боярину с шутливой укоризной:
– Что ж ты такого молодца прячешь, мал, говоришь… а он, видишь, мал, да удал. В общем, приводи его завтра же; пусть роту дает, а мы его в отроки посвятим и жалованье положим хорошее. Пусть служит честь по чести.
И, уже вновь поворачиваясь к Ясуне, добавил:
– А хорош у тебя сынок, Лют Гориславич, ох хорош! Ладный будет воин.
– Старался, – буркнул боярин, довольно ухмыляясь в седые усы.
– Ну а ты что скажешь, – вдруг строго заговорил Мстислав с юношей, – хочешь служить?
Отрок вновь стрельнул глазами в сторону отца и быстро ответил:
– Почту за честь.
– А что ж ты все на отца оглядываешься, – князь хитро прищурился, не меняя серьезного тона, – как служить начнешь, то только на меня оглядываться будешь.
Чуть было остывшие щеки отрока опять полыхнули румянцем смущения.
– С мечом-то ты сам все удумал или отец подсказал? – придерживая отрока за плечи двумя руками, как хрупкую бесценную вещь, продолжал Мстислав, еще раз внимательно вглядываясь в своего юного собеседника.
– Мы с отцом давно уже об этом дома спорили, – слегка замявшись, отвечал Ясуня, – а тут как раз и спор Ставра с Боричем вышел кстати.
– И на чем же стоял Лют Гориславич? – князь с интересом посмотрел на боярина.
– На секире; он ею как мечом вертит, а щит варяжский с одного удара до умбона[58] прорубает.
– Так это что ж выходит? – улыбнулся Мстислав. – Спор наш еще не решен, стало быть? Ведь будь вместо Ставра сам боярин Лют, то одолела бы секира меч. Так, что ли?
Все молчали; старые вояки прокручивали в памяти тысячи виденных кровавых боев, мудро взвешивая все плюсы и минусы каждого оружия, а молодь просто исчерпала свой запас знаний и опыта и больше не решалась выступать.
– Вот что, други мои, – князь обвел дружинников суровым внимательным взглядом, – ждут нас великие битвы, верю в вас и знаю, что одолеете вы врага любым оружием, но мало вас и большую рать нам без смердов не сдюжить. Но, позвав смердов на рать, мы должны дать им победу, а не смерть. А вот это будет сильно зависеть от того, что мы дадим им в руки; какое оружие. Коли степь пойдет войной, то мало нас будет, слишком мало, даже с ратниками-смердами, а потому надо, чтоб каждый такой ратник одолел двоих, а на вас, дружину мою, по десятку каждому хватит. Иначе нельзя. Иначе сгинем мы все, и дети наши, и жены наши. И потому нам сейчас решать надо, что будут ковать наши кузни, чем мы побьем врагов наших с наименьшей для себя кровью.
Мстислав замолчал, нахмурившись, словно уста его невидимой тенью запечатала сама скорбь полынной горечью тяжких утрат, утрат человеческих жизней, утрат, которые он, князь, предвидит, но не может избежать. Взгляд его застыл неподвижно, устремленный куда-то в пространство сквозь толпу гридей, словно пронзая серые стены замка, улетал далеко в степь, туда, где копилась и множилась чужая дикая сила, жестокая и беспощадная, умеющая только убивать и грабить, с которой нельзя договориться, которая всегда несет только смерть.
Князь оглядел притихших дружинников:
– Что, призадумались, бояре? Это хорошо, глядишь, вместе мы и измыслим что-нибудь дельное. Как говорят: глупый киснет, а умный мыслит.
Он вдруг улыбнулся озорными глазами и продолжил совершенно другим голосом беспечного веселья:
