Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный
И на радостях такой минуты никто не заметил, как отделились ото всех три князя, жестоко ханом обиженные: Ислам, Кебяк и Аликей-Чурин-мурза.
Миновав сакли аула Бэж-Болда, где встреча вся столпилась, князья эти стегнули коней и вихрем помчались по знакомой дороге прямо в город, в крепость казанскую, минуя тесные, кривые, грязные переулки посадов городских.
Мчатся, пригнувшись к самой луке своих высоких восточных седел, а сами все назад оглядываются: не замечено ль их бегство? Нет ли погони?
Но дорога пуста за всадниками. Только веселые крики и гомон от места встречи московов с казанцами до ушей беглецов ветром доносятся.
Вот и ворота Мурзалеевы. Кто их сторожит? Московские люди или своя еще стража стоит? Остановят, пожалуй, если стрельцы тут, пропуск спросят…
Нет, слышен издалека князьям говор родной, гортанный. Вон лук за спиной у стражника, стоящего на башне, вон убор головной татарский виднеется…
И, не умеряя ходу, вихрем влетели три князя под своды ворот с криком:
– Аллах милосердый! Спасайся, кто может! Запирайте ворота! Гяуры идут всех вырезать в Казани!
Высыпавшие из башни сторожа поверили своим князьям, сейчас же стали запирать тяжелые ворота, поднимать мосты надо рвом, причем заскрипели петли, задребезжали ржавые блоки и цепи.
И дальше, от ворот к воротам, рассыпавшись в три конца, понеслись заговорщики, уверяя татар, что гяуры все им лгали. Им бы только в крепость войти, городом овладеть! А государь московский приказал всех мусульман вырезать, добро, и землю, и дома ихние своим слугам раздать… И только для отвода глаз казанцам мир и милость царская обещаны…
Словно рой взбудораженных пчел, загудел, зашевелился целый город. Кто только мог, все брались за оружие. Ворота крепостные запирались накрепко. Кроме Ивана Черемисинова со свитой, мало кто из русских и выскочить успел…
И князья с ним ушли кто посмирнее, мурзы татарские, которым уж война и разгром этот вечный понадоели.
Навстречу торжественному шествию русских воинов дурные вести дошли…
Город потерян снова. Мятеж в Казани. Говорят, будто сам Шиг-Алей проболтался о плане русских: вырезать всех татар.
Ни увещания, ни угрозы не помогли! Казань, все царство татарское, уже без бою в руки попавшее Москве, снова ускользнуло из них!
То, что можно было даром брать, теперь приходится кровью добывать.
Через месяц – новые вести из Казани: новый царь восседает в юрте казанском… Эдигер, Эддин-Гирей, царевич астраханский… А он умеет драться. Иван видел его в делах.
И вот весной, когда природа просыпалась, несла людям веселье и мир, в Москве собирались нанести последний удар строптивому царству казанскому, которое, словно бельмо на глазу, сотню лет торчало на крутом берегу Казанки-реки, у самой Волги, этого исконного торгового русского пути и на Юг, и на Восток далекий.
Вот отчего грусть, словно тень, омрачает всем лица во дворце великого князя и царя Ивана Боголюбивого, как его теперь народ и попы зовут за преданность церковным службам и молитве.
Кого – грусть, а кого и забота одолевает сейчас во дворце.
Война предстоит тяжелая, дело нешуточное! Да и не в урочное время задумал ее вести царь. Весною начинать хочет, когда всем пахать и сеять пора, а не в поход собираться.
Простым людям – сеять и пахать, а боярам, людям богатым и знатным – за челядью приглядывать, на круглый год запасы запасать.
Всегда раньше к осени или к поздней зиме подгонялись войны, когда у себя дома и делать нечего.
Правда, не совсем удачны бывали такие походы, особенно на Казань, куда не только надо много народу сбить, но приходится еще и запасов, снаряду, пушек наготовить, чтобы сильную осаду сразу повести.
Ну, да авось и вышло бы, сладилось бы дело без дальних снаряжений. Как отцы воевали, так и теперь можно.
Так нет! Словно учит кто царя молодого. Все он вины прошлые и промахи боярские повызнал, часто про них боярам и воеводам говорит, новых порядков требует. Когда сказали Ивану про новую измену казанскую, он словно даже доволен остался.
– Ну, ладно же! Теперь я с ними иначе поверну. Силы у них большой не осталось. Дела ихние мы знаем. Конец юрту казанскому! Не добром, так силом их возьмем.
Сказал, а потом задумался.
Так около месяца прошло.
Князья, мурзы татарские, какие только в руках у русских находились, все на замке теперь сидят. И не могут они в свой город никаких вестей ни про что передать.
А на Москве, видимо, к большому походу снаряжаются.
Апрельский, весенний, ясный день горит над Кремлем.
В Столовой палате у царя Ивана Васильевича совет большой созван, суд да ряда идет.
В большой горнице широкие лавки по стенам мягко устланы. Среди восседающих здесь московских бояр выделяются своим восточным нарядом и головными уборами на бритых головах два мусульманина: Юнус, царевич крымский, и астраханский царевич Каз-Булат-Тохматыш. Они с младшим братом Абдуллой братья по отцу того самого Эддин-Гирея, против которого поход замышляется на Казань.
От разных матерей все три брата-царевичи, и каждый питает надежду, если прогонят Эдигера, самому сесть на стол казанский, овладеть богатым юртом. Эту надежду еще поддерживают в Каз-Булате стольники его, бояре московские, приставленные столько же для почета к азиатам царевичам, сколько и для надзора за ними и для внушения тех именно мыслей, какие нужны Москве.
По виду полный почет и уважение и ласка окружают царевичей. И на пирах, и на советах великокняжеских – место их ближнее к царскому месту, сейчас за родным братом за Юрием, за двоюродным за Владимиром Андреевичем да за дядей царевым Глинским. Даже родичи царя по жене, Захарьины, с левой руки сидят, а царевичи неверные по правой усаживаются, да порой еще, по-своему, и с ногами на лавку заберутся, калачом ноги свернут и сидят. Недавно они на Русь припожаловали, особенно Каз-Булат. Обычаев русских не усвоили себе.
Все собрались уж и ждали выхода царского, когда Иван появился. Высокий, стройный, пополнел он очень с той поры, как женился… как прежние свои буйные дела позабыл.
Только и есть, что с особой страстью по церквам ходит молится или на охоту выезжает.
Сел Иван на свое место. Адашев стоит за плечом у царя. Вдруг за дверьми, ведущими в царские покои, голос младшего брата Юрия послышался с обычной входной молитвой:
– Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
– Аминь! Входи, входи, Юра! Входи, брате-государе, – отозвался Иван и ласково поздоровался с вошедшим Юрием, юношей лет двадцати.
Болезненно-толстый, с одутловатым, бледным лицом, на котором слабо блестели водянисто-голубые глаза, Юрий сразу производил впечатление человека мягкого, но крайне недалекого, если не прямо придурковатого.
И действительно, усердно выполняя все, чего от него требовал брат и близкие люди, он сам никогда и ни в чем не проявлял своей собственной воли.
Иван по обычаю оказывал Юрию все внешние признаки уважения как своему единственному брату. Звал на пиры, на советы. Но на пирах Юрий только ел и пил жадно и громко хохотал на выходки шутов и скоморохов, вертевшихся тут же, между столами. Порой щипнет или ударит кого-нибудь из них и сам хохочет, заливается, слыша, как тот воет от боли.
На советах Юрий сидел молча, громко, тяжело дышал, а то и просто сопел, особенно если попадал сюда после сытной трапезы. А иногда засыпал и так оставался до той минуты, пока его не будили и объявляли, что время идти в свои покои. Чаще же всего, получив обычное оповещение, «что государь великий и братец на совет его просит, милостью своей жалует», Юрий по научению ближнего боярина отвечал:
– Благодарю на милости брата, государя моего великого. Недужен я нынче. Неспособно мне на совет идти…
И оставался он у себя, проводя время или в забавах со своими многочисленными шутами, дураками, карлами и учеными животными, или сидя с женой, княгиней Ульяною, здоровой, недалекой женщиной из не особенно сильного рода князей Палецких.
Ульяна была довольна, что муж ее хотя умом и здоровьем не похвастает, да зато брат государя, великого князя московского… А чего не хватало ей в жизни, – простая, но лукавая, как все русские боярыни того времени, младшая княгиня московская умела находить так, что все оставалось шито да крыто. Пьянство и обжорство утешали Ульяну в ее скуке.
Сейчас Юрий явился на томительное дело, сидит на совете царском не по своей воле.
Конечно, заранее все, сюда пришедшие, знали, о чем будет речь. Недаром свояк, шурин царский, боярин Данила Романыч, брат царицы, в Свяжский Новый городок с большим отрядом послан, со служилыми людьми, с обозом, со снарядом разным воинским.
Войны с Казанью ждали и хотели все на Москве. Сильный это враг, что говорить! Да «по зубам калач», как говорили старики. Повозиться придется, но в победе нет сомненья.
Одно неприятно: упорно толкуют, что юный царь сам в поход собирается. Мало ему царской славы и выгоды, у воевод своих, у старейших бояр хочет славы и добычи отнять… А это многим не по сердцу. И вот на брата царева повлиять постарались, зная, как любит своего больного брата Юрия великий князь Иван.
