Наталья Нестерова - Возвращение
Не шастали. До отъезда Марьяны в летний пионерлагерь (детей старались вывезти, чтобы матери могли трудиться по нескольку смен) они еще только один раз посидели в его комнате. Столкнулись в коридоре, Марьяна держала в руках букет. Василий едва не спросил, не от поклонника ли, вовремя заткнулся, поразившись тому, что задал бы неуместный вопрос с вдруг вспыхнувшей ревностью. Марьяна сказала, что у нее сегодня день рождения. А у Василия была бутылка коньяка, подаренная ЕЕ. Кем-кем? Начальницей, Евдокией Емельяновной, которую смущает, что все мужики пьют, а он отказывается, а без водки разве войну выдержишь. Вот и приобщает его к пьянству с помощью какого-то многозвездочного коньяка.
Разговаривать с Марьяной было так же легко, как молчать, тем более под коньячок. Она рассказывала смешные истории из своего московского детства. Ее воспитали дедушка с бабушкой, родителей не помнила, они погибли в Гражданскую войну. Дедушка хотел, чтобы она стала пианисткой, а бабушка желала видеть ее великой балериной. Они так забавно спорили, при том, что Марьяна ни к музыке, ни к танцам не имела абсолютно никаких способностей. Потом дедушку с бабушкой арестовали, ее отправили в детдом. Там она встретилась с Игорем и больше не расставалась, вместе поступили в педагогический институт, вместе работали в школе, он математику преподавал.
Василий коротко сказал, что его отца тоже арестовали и расстреляли, он был председателем большого сибирского колхоза.
Неожиданно для себя поделился своей мечтой — участвовать в создании атомной бомбы. Рассказал, что собой представляет это оружие.
Впервые за вечер с Марьяны слетело благодушие.
Она ужаснулась:
— Снаряд, который уничтожит город? Тысячи людей?
— Ты не понимаешь! Это оружие сдерживания войны! Представь город, окруженный высокими стенами. За стенами живут варвары, которые постоянно хотят разграбить город. Но варвары вооружены мечами, копьями, секирами. Они не суются в город, потому что в бойницах торчат дула пулеметов. Сунутся — пулеметный огонь их уложит, косой скосит.
— Я понимаю… СССР — единственная страна социализма, строящая коммунизм. Вокруг враги. У нас свобода, а у них капиталисты угнетают рабочих. Но… Вася! Это же страшно! Если в первом действии пьесы на стене висит ружье, в последнем акте оно должно выстрелить.
— Кто это сказал?
— Чехов.
— Он умер до Первой мировой войны и не видел этой…
— А следующая превратит нашу планету в пустыню?
— Против силы бывает только сила, против оружия только оружие.
— Мы как дикари?
— Нет, потому что сейчас идет невидимая война научных достижений. Это области расширяющегося знания, которые неподвластны среднестатистическому уму.
— Твоему подвластны?
— Надеюсь.
— Тогда наукой должны управлять, руководить страной люди высочайшего морального совершенства, как святые. Они есть? — спросила Марьяна. — Они расстреляли твоего отца и моих деда с бабушкой. Кажется, я опьянела. Пойду. Еще рюмка и как некоторые, не будем показывать пальцем, поползу… по столице… в смысле — по коридору.
Василий хохотал, наверное, пьяно. И нервно — не хотелось, чтобы уходила эта женщина. Раньше она казалась серой. Надо менять очки. Она удивительная. Красивая. Сдержанная, холодная, лишенная сантиментов, ироничная по-особому. Вдруг ввернет шпильку — в самое больное, что под запретом, как ребенок, что корку на твоей ране рассматривает, а потом быстрым неуловимым движением пальчика сдерет ее — ой, розовенькое, смешно, зажило, а ты боялся.
Он забрал у Пелагеи Ивановны «козью ножку». Больше он не будет строить из себя героя, научится ходить на простом протезе по системе, которую сам придумал. В комнате было негде, а в «служебном кабинете», то бишь в сторожке на заводе от стенки к стенке на уровне талии прибил две леги, те же брусья, заходил между ними, опирался, тренировал шаг. Через две недели уже мог держаться одной рукой, то есть передвигаться с тростью. Которую подогнал по росту, благодаря хромому начальнику цеха, объяснившему, что трость надо держать у здоровой ноги, а вовсе не «по логике» у калеченной, и выставлять вперед одновременно с больной, то есть отсутствующей ногой. Он уже мог ходить на «козьей ножке» с тростью, но передвигался по улице на костылях. Он боялся. Иррациональный страх — упал, протез отвалился, надо ползти в кусты, в подъезд ближайшего дома… Побороть этот страх было труднее, чем написать курсовую работу по математическому анализу. Тогда он составил себе график по дням, хотел на неделю, потом, трусливо, на две недели: в понедельник я делаю на протезе ночной обход внутри склада, во вторник — внутренний и внешний периметр, в четверг — от дома до работы, в пятницу — обратно. Страх был настолько велик, что в первые проходы он привязывал к спине своих незаменимых помощников — костыли. Выглядел дурак дураком — хромой, с тростью, еще и над башкой костыли торчат. Зато не поползет, если свалится. К сентябрю, к началу работы факультета, он обязан передвигаться свободно, без костылей под мышками или за спиной. Сдавать экзамены без жалостливых скидок на его инвалидность, хватит христорадничать!
Когда забирал у Пелагеи Ивановны «козью ножку», она снова завела разговор о квартире, об уплотнении. Василию нужно только написать заявление в ЖЭК, там работает «такая хорошая женщина, от червонцев отказалась, только сервиз кузнецовский взяла». Что в заявлении писать «хорошая женщина» подсказала. Василий, как инвалид и орденоносец имеет право. Он был готов настрочить, подмахнуть любую бумажку, но только не ходить по конторам, не высиживать в очередях. Этого и не требовалось.
Под диктовку Пелагеи Ивановны он писал заявление «о предоставлении поселения с семьей».
— С какой семьей? Я один.
— Вася, пиши, как женщина сказала! Твое дело молодое, сегодня нет семьи, а завтра есть.
— Завтра вряд ли. Мне точно не придется по конторам со справками бегать? Пелагея Ивановна, милая, мне некогда…
— Ни-ни! Не придется! Я ей серебряные столовые приборы обещала. Пиши, Васенька!
В средине августа он нашел Егорку.
С самого начала было ясно, что разыскать брата — задача архисложная, практически нерешаемая. В круговерти войны: отступлений, окружений, бегства, эвакуаций потерялись тысячи людей, и найти близких не могли даже те, чей уровень государственной значимости был несравним с Васиным. «Генералы не могут своих детей отыскать», — сказала ему девушка в приемной одной из инстанций. Но Вася, тогда еще на раздолбанных костылях, методично обошел все возможные учреждения, везде отсидел очереди и оставил заявления, которые, без сомнения, никто рассматривать не стал.
Хаос, как любое физическое явление, имеет свои законы. Теорию хаоса физикам еще только предстоит освоить, и это будет интереснейшее дело. Пока же он должен решить для себя, есть ли объект, способный передвигаться в хаосе по условно заданным траекториям. Есть. Корреспондент, который брал у них с Митяем интервью в госпитале, заставил фотографироваться с игрушечными автоматами. Как зовут корреспондента, Василий не помнил, да и журналист ему не понравился, фанфарон: «Вообще-то я писатель, у меня книжка о строителях Днепрогэса вышла. Не читали? Странно». Статья в «Красной звезде» была подписана В. Колесов. Обращение «товарищ Колесов» заменяло имя и отчество.
С товарищем Колесовым Василий разговаривал в вестибюле редакции.
Журналист скривился:
— Это практически нереально. Мальчишка сбежавший, где-то в партизанах…
— Понимаю, что маловероятно. Но ты все-таки запомни — Егор Медведев, тринадцать лет, из Сибири.
— Запомню, — пообещал Колесов и тут же отвлекся, увидев входящих в дверь мужиков. — Ребята! Вернулись! С Северного флота!
Мгновенно забыл о Василии, даже не попрощался, бросился обниматься с товарищами.
Обращение к товарищу Колесову в ситуации хаоса было нисколько не надежнее, чем заявления в инстанции. Но именно оно сработало.
Василий пришел на смену, его встретила ЕЕ. Даже в летних нарядах она оставалась похожей на толстую птицу.
Глаза навыкате:
— Тебе звонили! Из «Красной звезды»! Вот номер, набирай, — сняла трубку телефонного аппарата и протянула Василию.
Он даже не сообразил, что это связано с Егором, со времени разговора с товарищем Колесовым прошло много месяцев.
— Алло! Алло! Говорите! — требовала телефонистка.
Василий продиктовал номер. Ответила женщина, по голосу немолодая и усталая.
— Моя фамилия Фролов.
— Дальше?
— Вероятно, со мной хотел связаться товарищ Колесов.
— Он погиб… Хотел на танковую битву под Курском, послали к брянским партизанам, там был большой рейд. Володя забияка, всегда лез в самое пекло… Как, говорите, ваша фамилия?
