И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев
Въехав в открытые ворота, «джип» подрулил к зданию. У дверей стояли «эмка» с водителем внутри и несколько грузовиков с тентами, на всех — красный крест. Рядом прохаживался пожилой часовой с винтовкой. Из одной полуторки несколько солдат нестроевого вида выгружали какие-то тюки и ящики. Затормозив рядом, автомобиль остановился.
— Что здесь за часть, отец? — вышли из кабины офицеры.
— Отдельный санитарный отряд, товарищ майор, — приложил к пилотке руку пожилой часовой.
— А как увидеть начальство?
— Вон оно идёт, — часовой кивнул в сторону.
От казармы по бетонной дорожке к ним направлялись двое. Седоголовый старичок с бородкой клинышком, в форме подполковника медицинской службы и лет тридцати женщина-капитан.
— Чем обязаны? — подойдя ближе, близоруко прищурился подполковник.
Лосев с Каламбетом представились, после чего мужчины обменялись с рукопожатиями.
Подполковник, назвавшийся Семеновым, был из армейского САНУПРА[11], женщина — начальником его санитарного отряда по фамилии Цветкова. Лосев сообщил, что он командир дислоцирующейся в Крафтборне части и заехал узнать, что здесь за объект.
— Немецкий лагерь смерти, — ответил подполковник. — Один из восьмидесяти на территории Восточной Пруссии. При отступлении эсэсовцы не успели уничтожить всех узников. Тех, что остались, выхаживаем на месте. Нетранспортабельны.
— И сколько их здесь? — кивнул на бараки Каламбет.
— Полторы тысячи. Ну ладно, товарищи, мне надо ехать, — взглянул на наручные часы. — Если имеются ещё вопросы, Ольга Петровна на них ответит. Прощайте.
Козырнув, направился к «эмке». Зарокотал мотор, машина выехала за ворота.
— Так как насчет вопросов? — обратилась начальница к офицерам.
— Не имеем. Всё ясно.
— Может, желаете осмотреть лагерь? Увидеть, что такое нацизм.
— На фронте уже видели. Спасибо, — нахмурились.
— Такое вряд ли, — горько сжала губы.
— Хорошо, ведите, — принял решение майор.
Для начала зашли в казарму, пропитанную запахами хлорки и лекарств. Вдоль стен тесно стояли койки. На них лежали обтянутые кожей серые скелеты, их обихаживал медперсонал.
— Здесь у нас лежачие, с тяжелой формой дистрофии, многие безнадежны, — обвела капитан помещение рукой.
— Ольга Петровна, камфара заканчивается, — подошла от одной из коек усталая медсестра.
— К вечеру из Бреслау подвезут ещё. Пока колите заменители.
— Майор, — прохрипели с койки рядом.
— Слушаю тебя, браток, — наклонился Лосев.
— Отомстите за нас, — горячечно заблестели глаза… Погасли.
Цветкова тоже наклонилась, пощупав пульс, и подозвала санитара: «В мертвецкую». Тот, молча кивнув, натянул умершему на голову простыню.
Вышли на свежий воздух.
— Здесь все русские? — нервно закурил Каламбет.
— Нет, — покачала головой капитан Цветкова. — Большинство поляки, чехи и евреи. В сорок первом было три тысячи советских военнопленных, осталось пятьдесят восемь. Ну что? Идём дальше?
— Идём.
В бараках было то же самое. Похожие на мумии люди на нарах, ставящие им капельницы сёстры, кормящие и поящие санитары.
— Эти будут жить — уверено сказала Цветкова. — А теперь покажу главное.
Направились во вторую часть лагеря, отделенную от первой колючей проволокой, тоже с открытыми настежь воротами. Зашли в обширное, похожее на склад помещение.
— Основное производство в лагере — каменоломни в двух километрах. Здесь вспомогательное, — сказала женщина. — Вот в этом отсеке, — подвела к крайнему отсеку с многочисленными тюками, — волосы заключённых. Шли для изготовления матрацев на подводные лодки. Тут (перешли к соседнему, со штабелем ящиков) мыло из жира заключённых. А вон в том, — показала пальцем, — мешки с пеплом для удобрения полей.
— Н-не может быть, — побледнели офицеры. — Что же это такое?!
— Обыкновенный фашизм. В завершение покажу их фабрику смерти. Это тоже надо видеть.
Словно сомнамбулы, прошли за Цветковой к зданию, что сначала посчитали котельной. Ошиблись. То был крематорий, где сжигали людей. Внутри имелись три футерованные[12] печи с железными лотками, белесый пепел, остатки костей и черепов.
У Лосева с Каламбетом зашевелились волосы под фуражками. Назад шли молча, до боли сжав зубы и кулаки.
— Спасибо, Ольга Петровна, теперь будем знать, — простились за руку с Цветковой.
— Главное, чтобы не повторилось, — жестко сказала она. — Никогда.
Вернувшись назад, Лосев вызвал к себе помощника по тылу.
— Тут на складе я видел сотню складных кроватей и матрасы.
— Есть такие, — ответил старший лейтенант.
— А что имеется из трофейных продуктов?
— Много всего. Фрицы, убегая, бросили.
— Загрузишь два грузовика кроватями и продовольствием, отвезёшь в концентрационный лагерь. Сдашь капитану Цветковой. Куда ехать, мой водитель покажет.
— Разрешите выполнять?
— Давай…
…Закатив «цундап» в бокс, Лосев притворил створку и пошагал в штаб.
Сонный дежурный, встав, изобразил строевую стойку, комбат в ответ махнул рукой и поднялся на второй этаж. Вошёл внутрь своей комнаты, повесил на вешалку фуражку. Расстегнув, снял портупею с кобурой и гимнастёрку, определил на вешалке рядом с фуражкой и, усевшись на стул, стащил сапоги. Через минуту с кровати раздался храп.
Проснулся в семь, бодрым и отдохнувшим. За окнами на плацу шла зарядка. Умывшись, побрился опасной бритвой, сполоснул лицо «Шипром» и вместе с другими офицерами сходил на завтрак. Далее начались политзанятия, после них вернулся к себе и занялся служебной документацией. С окончанием войны её стало много больше.
Когда дело подходило к концу, в дверь постучали.
— Да, — поднял голову от бумаг.
— Товарищ майор! — возник на пороге помощник дежурного. — На проводе начштаба дивизии.
Быстро спустились вниз, лейтенант из-за перегородки подал трубку.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — приложил к уху.
— И тебе не хворать, — донеслось издалека.
— Слушай приказ. В квадрате 4715 обнаружена остаточная группа немцев. К тебе выехал Артюхов из разведотдела с более детальной информацией. Выдвинуться в квадрат и уничтожить. Об исполнении доложить. Удачи.
— Слушаюсь, — вернул лейтенанту трубку.
— Боевая тревога!
На улице тоскливо завыла
