Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев
– Понимаю, – он сделал небольшую паузу. – А про охоту могу сказать следующее. Весна – голодное время для якута. Зимние запасы кончились, хорошо, если сохранили скот, хватило корма. У нас говорят, осенний человек смеется, весенний облизывается. И охота помогала выжить, если, конечно, был благосклонен хозяин тайги Байанай.
– А осенью, зачем убивать осенью?
– Впереди длинная, холодная зима, ее еще надо пережить, и запасы не помешают.
– Вы коммунист?
– Да, – с некоторой заминкой ответил Алексеев, не понимая, какое отношение это имеет к их разговору.
– А верите в хозяина тайги, говорите о каком-то Байнае.
– Байанае. Это верование моего народа, а я часть его. Якуты считают, что у каждого предмета есть свой дух – иччи. Но особо у нас почитается дух огня – Хатан Тэмиэрийэ. А прибывая на новое место, мы просим духа местности, чтобы он был добр к нам.
– Извините, но вы какой-то не такой коммунист, – внимательно оглядела его Марта.
– Самый обыкновенный.
– Не скажите. Все коммунисты ярые атеисты, а у вас духи огня, местности. Язычество какое-то. А шаманов вы видели?
– У меня дед был шаман.
– Серьезно? – вытаращила глаза девушка.
– Старики говорят, что он был сильным шаманом.
– Даже не верится, вы очень чисто говорите по-русски, и вдруг – шаман.
– В Красном живут почти одни русские. Вот я с детства и говорю по-русски. Но дома с мамой мы беседуем только по-якутски.
Они подошли к развилке, где одна дорога, огибая лесополосу, уходила к баракам, другая – к конторе лесоучастка.
– Рад был помочь. Может, донести до дому?
– Спасибо! Тут недалеко. До свидания!
– До свидания!
Алексеев прошел немного по направлению к конторе и повернул обратно. К Сомову идти он не собирался. Было неудобно, что обманул Марту, зато познакомился.
Когда пришел домой, мать сразу заметила, с сыном что-то не так, лицо его светилось счастьем.
– Ганя, ты сияешь так, словно тебя наградили.
– Я встретил девушку.
– Наконец-то! А то я думала, так и умру, не увидев внуков. Кто она? Как зовут?
– Немка. Зовут Марта.
– Хорошее имя. Ты познакомишь меня с ней?
– Обязательно.
Но до знакомства было еще далеко, целый год.
Алексеев был не стеснительного десятка, но как к Марте подойти, не знал. Не скажешь ведь, помните, я помогал вам нести мешок. Редко, но встречал ее в лесоучастке, каждый раз испытывая радость, здоровался … и проходил мимо. Сомнения одолевали его: наверное, у нее уже есть жених, и как смешно он будет выглядеть со своим ухаживанием.
Так, в сомнениях и надеждах, прошел год. Наступила осень сорок пятого. В тот год баржа с грузом для сельпо пришла поздно, по Лене уже который день несло кружочки сала – смерзшиеся кристаллики льда, на самом деле напоминающие кружки сала, и пробрасывало льдины. Вот-вот должен был начаться ледостав, и капитан парохода, приведшего баржу, грозился увести ее в затон, находящийся в семидесяти километрах выше. Своими силами явно было не справиться, пришлось Алексееву обратиться за помощью к Сомову. Тот повздыхал, но в ситуацию вник и, к радости Алексеева, людей выделил. Но радость председателя сельпо поутихла, когда он увидел новоявленных грузчиков – одни женщины. Была среди них и Марта.
– Иван Егорович, ты бы мне мужиков дал. А женщин хватает: и свои, и метеостанцовские, и почтовики, и колхоз выделил.
– Не могу, план горит. Я уже в райцентре появляться боюсь. Женщин и то с кровью от себя отодрал. Бери, а то раздумаю и этих отниму. Берешь?
– Конечно. Спасибо тебе, что выручил.
А по реке уже несло целые поля, едва удалось уговорить капитана подождать до утра.
Сначала Алексеев переписал всех по именам и фамилиям, чтоб потом составить ведомость для оплаты, и занялся распределением, кому носить, кому подавать на барже, кому принимать груз на берегу. Новоселовой дал команду готовить обед. Сам переквалифицировался в грузчика. Был Алексеев невысок ростом, на вид худощав, но жилист и вынослив на ношение тяжестей – с детства ходил с дядей на охоту.
Жалко было смотреть на женщин, согнувшихся под тяжелой ношей, но что мог поделать: они – последняя надежда. Были женщины, имеющие по несколько детей, так у Усмановой было трое. Работали на разгрузке и совсем девчонки, им бы петь и танцевать, а приходилось надрывать животы. Особенно тяжело было невысокой, хрупкой Марте, казалось, она вот-вот упадет и больше не встанет. Но время шло, а девушка все держалась, может, помогло то, что Алексеев приказал подавальщикам взваливать на ее плечи что-нибудь полегче:
– Иначе угробим девку.
Хотя этого, полегче, не всегда оказывалось под рукой, а выбирать не было времени.
Обедали тут же, на берегу. Уставшие женщины еще находили силы шутить, никто не жаловался на непосильную работу. Но у Алексеева было такое чувство, словно он виноват в том, что им приходилось так уродоваться.
Пили чай, когда пошел снег крупными хлопьями и такой густой, в трех метрах ничего не видно. Да это ладно, все смотрели под ноги, плохо то, что вскоре сходни стали скользкими и носить стало труднее – на спине такая тяжесть, а надо еще сохранять равновесие…
Алексеев закрывал с мужчинами припасенным брезентом груз на берегу, как вдруг раздался испуганный крик – Марта, переходя с баржи на сходню, поскользнулась и упала в реку вместе с ящиком, который несла. Хоть баржа и стояла недалеко от берега, глубина была порядочная. Марта вынырнула и тут же поплыла за ящиком, на помощь ей уже спешил Алексеев. Бросившись в воду, он поймал ящик и, придерживая Марту, направился с ней к берегу.
На берегу Марта виновата сказала:
– Извините. Так получилось.
– Ничего страшного, Марта. Не беспокойтесь.
– Если что испортилось, я заплачу. Не сразу, конечно.
– Ничего платить не надо. На барже выжмите одежду и можете идти домой.
– Давай, девка, быстрей, а то заболеешь, – поторопила Марту дородная шкипериха. – У меня в каюте тепло, посиди, согрейся. Там собака, но ты не бойся, она добрая. И ты, председатель, сходи одежду выжми.
– Я позже.
Кто-то из женщин крикнул:
– Идите вместе, вдвоем быстрей согреетесь.
Но шутку никто не поддержал. Только Марта ступила на сходни, как в спину ей раздалось злое:
– Нарошно в воду упала, чтоб не работать. Немчура проклятая.
Марта дернулась, словно кто ее толкнул, и остановилась. Но другой женский голос сказал:
– Иди, девка, грейся. Не слушай ее, у нее с детства поганый язык. Надо же, придумала. Иди, дева, иди.
– Действительно, Лиза, что ты на девку наговариваешь? Прыгай и ты, никто тебя не держит. Можешь с этой стороны баржи, можешь с той.
– А вы рады всех пожалеть.
– А почему бы и не пожалеть? Не звери же мы какие – люди.
– Жалей, Клава, жалей. Они твоего Ивана убили, не
