Кровь богов (сборник) - Иггульден Конн

– Здесь у дочерей усы такие же густые, как у отцов, – ответил он. – Может, в полной темноте я кого-нибудь и найду, но не раньше.

Морщась, он принялся за грязную работу. Агриппа присоединился к нему, опуская меч с такой силой, что перерубал шейные позвонки одним ударом.

Октавиан встал на колени рядом с телом главаря и на мгновение встретился взглядом с его остекленевшими глазами. Он кивнул, прокручивая в голове перипетии боя, и только тут заметил по-прежнему кровоточащую рану на собственной руке. В свои двадцать он не впервые получал ранение. Еще один шрам, который добавится к остальным. Он принялся рубить шею разбойника, удерживая голову на месте за сальную бороду.

Лошадей они нашли там же, где оставили: опаленных солнцем, пошатывающихся от усталости, с распухшими от жажды языками. До деревни римляне добрались уже на закате. Из двух окрасившихся красным мешков на землю капала кровь. Местные мужчины вернулись раньше, с пустыми руками и пылая яростью, но их настроение изменилось, как только Октавиан развязал мешки и головы вывались в дорожную пыль. Муж убитой женщины обнял и расцеловал его со слезами на глазах. Затем, на миг отпустив римлянина, он швырнул головы в стену, после чего вновь заключил его в объятия. Перевода тут не требовалось. Еще через несколько минут римские воины ушли, оставив мужчину и его детей скорбеть об ушедшей жене и матери.

Другие крестьяне принесли еду и выпивку из холодных подвалов и поставили под открытым небом грубо сколоченные столы, желая устроить пир для молодых героев. Как и предполагал Гай Октавиан, им было предложено и поджаренное по этому случаю мясо, и крепкий напиток со вкусом аниса. Они пили, не думая о завтрашнем утре, чашу за чашей, не уступая местным, пока деревня не начала качаться и расплываться у них перед глазами. Лишь несколько крестьян говорили на латыни, но это не имело никакого значения.

Сквозь пьяный туман Октавиан вдруг осознал, что Меценат в который раз задает ему вопрос. Он вслушался, рассмеялся и тут же выругался на собственную неловкость, потому что расплескал содержимое чаши.

– Ты не поверишь, – ответил он своему знатному другу. – Рим называют Вечным городом не без причины. Римляне будут здесь тысячу лет, и даже дольше. Или ты думаешь, что какой-то другой народ возвысится и станет нашими хозяевами? – Он пристально наблюдал, как наполняют его чашу.

– Афины, Спарта, Фивы… – Меценат загибал пальцы. – Знаменитые названия, Октавиан. Несомненно, жители этих городов думали так же. Когда Александр растрачивал жизнь в битвах в далеких землях, думаешь, он верил, что настанет день, когда всеми этими землями буду править римляне? Он бы громко засмеялся, как ты сейчас. – Произнося эту речь, Цильний улыбался, довольный тем, что от негодования его друг аж закашлялся.

– Растрачивал свою жизнь? – переспросил Октавиан, когда приступ кашля прошел. – Ты серьезно предполагаешь, что Александр Великий мог бы прожить эти годы с большей пользой? Никогда в это не поверю. Я буду стойким и благородным римлянином, таким… – Он замолчал, потому что выпитое вино путало его мысли. – Точно слишком стойким и благородным, чтобы слушать тебя.

– У Александра были загребущие руки купца, – не унимался Меценат. – Он вечно был в трудах, в трудах, и что это ему принесло? Столько лет он только и делал, что сражался, но не думаешь ли ты, что, если бы знал, как умрет – молодым в чужой земле, предпочел бы провести эти годы, нежась на солнце? Будь он здесь, ты мог бы его спросить. Я думаю, он бы предпочел хорошее вино и красивых женщин бесконечным сражениям. Но ты не ответил на мой вопрос, Октавиан. Греция правила миром, так чем же Рим отличается от нее? После нас, через тысячу лет, будет править кто-то еще! – Он взмахом руки отказался от блюда с нарезанным мясом и улыбнулся подносившим его двум пожилым женщинам, зная, что они не понимают его слов.

Гай Октавиан покачал головой. С преувеличенной осторожностью он поставил свою чашу и принялся загибать пальцы, как это только что делал его собеседник:

– Первое: потому что нас не победить в битве. Второе… потому что нам завидуют люди, которыми правят жалкие цари. Они хотят стать такими же, как мы, а не свергнуть тех, кому завидуют. Третье… третьего придумать не могу. Остановлюсь на двух.

– Двух доводов недостаточно! – воскликнул Меценат. – Ты мог бы убедить меня тремя, но не двумя! Греки когда-то были величайшими воинами мира. – Он взмахнул пальцами, словно рассеивая щепоть пыли. – Вот что осталось от их величия – все оно ушло. Вот что осталось и от спартанцев, несколько сотен которых напугали всю армию Дария. Другие народы всему научатся от нас, скопируют наши методы и тактику. Признаю, не могу представить себе наших солдат, терпящих поражение от грязных племен, какие бы уловки те ни использовали, но все-таки такое может произойти. Второй довод… они хотят того, что есть у нас? Да, и мы тоже хотели культуру греков. Но мы не пришли спокойно, как воспитанные люди, не попросили ее. Нет, Октавиан! Мы ее взяли, и заимствовали их богов, и построили наши храмы, и прикинулись, будто все это – наша собственная идея. Со временем кто-то придет и проделает то же самое с нами, и мы сами не поймем, как это вышло. Вот твои два довода – в пыли под моими сандалиями. – Он поднял ступню и указал пальцем на землю. – Ты их видишь? Видишь свои доводы?

С другой скамьи, на которой вытянувшись лежал Агриппа, донеслось какое-то бурчание.

– Горилла просыпается! – весело воскликнул Меценат. – Нашему просоленному другу есть что добавить? Какие новости от флота?

Виспансий Агриппа в сравнении с крестьянами казался великаном. Скамья стонала и гнулась под весом его тела. Поворачиваясь, он чуть не свалился с нее, но успел опереться о землю мускулистой рукой. Со вздохом моряк сел, бросил мрачный взгляд на Мецената и наклонился вперед, уперев локти в колени.

– Я не смог заснуть под ваше квохтанье.

– Твой храп называет тебя лжецом, не я, – ответил Меценат, приняв протянутую ему полную чашу.

Агриппа потер лицо руками и почесал завитки черной бороды, отросшей за последние несколько недель.

– Я скажу только одно, – продолжил он, подавив зевок, – прежде чем найду более удобное и спокойное место для сна. После нас не будет никакой новой империи, потому что у нас достаточно богатств, чтобы противостоять любому племени. Мы сотни тысяч платим за людей и миллионы – за мечи и копья во всех наших землях. Кто рискнет бросить вызов, зная, что затем на него обрушится вся мощь Цезаря?

– Для тебя все всегда сводится к деньгам, так, Агриппа? – Глаза Мецената весело блестели. Ему нравилось поддевать здоровяка, и оба они это знали. – Ты по-прежнему мыслишь как сын торговца. Меня это, разумеется, не удивляет. Это у тебя в крови, и с этим ты ничего не можешь поделать, но, хотя в Риме и много купцов, нашу судьбу, наше будущее определяют люди благородного происхождения.

Виспансий фыркнул. Становилось все прохладнее, и он потер свои голые руки.

– Тебя послушать, человек благородного происхождения будет проводить свои дни на солнце, с вином и прекрасными женщинами, – проворчал он.

– Так ты меня слушал! Не понимаю, как ты это делал, все время храпя. Это редкий талант!

Агриппа улыбнулся, и белые зубы сверкнули в его черной бороде.

– Благодари богов, Меценат, за мою кровь, – сказал он. – Такие люди, как мой отец, строили Рим и укрепляли его силу. А те, что вроде тебя, ездили на породистых лошадях и произносили звонкие речи, совсем как Аристотель и Сократ, выступавшие на агоре.

– Я иногда забываю, что ты получил образование, Агриппа. Когда я смотрю на тебя, почему-то вижу неграмотного крестьянина, – огрызнулся Цильний.

– А когда я смотрю на тебя, то думаю, что ты уж как-то слишком любишь мужскую компанию.

Октавиан застонал от этой перебранки. У него кружилась голова, и он потерял счет времени.

– Уймитесь, вы, оба! – велел он. – Думаю, мы съели и выпили все зимние запасы этих крестьян. Извинитесь друг перед другом и присоединяйтесь ко мне за очередным кувшином.