Александр Чиненков - Крещенные кровью
Переступив порог, Аверьян остановился, увидев обнаженную красивую девушку, лежавшую на полке. В нерешительности потоптавшись, вспомнив наказ «кормчего», приблизился к ней и примостился рядом. Покосился на дверь, будучи растерян, не зная, как поступить, однако что-то подсказывало ему…
Аверьян опустился на четвереньки и легко прикрыл ладонью рот девушки, затем потряс ее за плечо. Она, казалось, не хотела просыпаться. Сонно нахмурившись, пробормотала что-то, но глаз так и не открыла. Аверьян нагнулся ближе и решил разбудить ее шепотом на ухо.
Глаза девушки широко раскрылись, а рот попытался издать крик под его ладонью.
В это время за дверью послышались шум и топот сапог. Дверь открылась. Вошел Сафронов. Его лицо было напряженно как никогда, весь вид кормчего ясно свидетельствовал о том, что все мысли и чувства устремлены к обнаженному юному телу. Ивашка не отказался бы от задуманного, если даже на его голову в тот момент рухнули проклятия рода человеческого или бы загорелась баня. В руках он держал железный прут, с раскаленным добела концом.
Аверьян вытер рукавом проступившие капли пота со лба и настороженно посмотрел на этот прут. Сердце беспокойно екнуло, дыхание замерло.
На лицах скопцов, вошедших за Ивашкой, — решительность и фанатизм. Они словно жаждали видеть ужасное зрелище и были готовы ускорить его своим вмешательством.
Сафронов, нахмурив брови, несколько секунд молчал, словно изучая тело жертвы. Затем поднял голову, окинул живыми черными глазами баню и сказал:
— Вот и все, Аннушка, времячко вышло. Щас ты познаешь все таинства обряда божественнова и обретешь вторую чистоту! — Он обернулся к застывшим сзади единоверцам, затем приподнял керосиновую лампу перед лицом девушки и продолжил: — Разглядел ли хто из вас очи энтой голубки? Вы токо поглядите, как она трепещет! Имеем ли мы право обрекать ее на излишнее ожидание? Заставлять ее ждать благодати, кады она рядышком, — преступление! — Ивашка замолчал, передавая в руки Саввы керосиновую лампу, и вдруг повернулся к едва живой от страха девушке: — А ну?!
— Не-е-е-ет! — закричала та не своим голосом, отвалившись к стене.
Сафронов поднял глаза, прищуриваясь, чтобы лучше разглядеть перекошенное страхом лицо. Голос девушки, взывавшей за помощью, задрожал от ужаса:
— Аверьян?!
Девица потянулась к нему обеими руками. Она задыхалась и тихо поскуливала. Аверьян понял: если он немедленно не поможет, та умрет. Тогда он попытался заслонить ее своим телом и, в этот момент…
Его голова повисла где-то между небом и землей от сильной боли, но сознания он не потерял. Звон полностью заполнил его уши, заглушая возгласы толпящихся в бане скопцов. Он качнулся вперед. Из носа фонтаном выплеснулась кровь.
— За што ж вы эдак меня, братцы? — прошептал он и сам не услышал своих слов.
— Штоб место свое знал и нос куда ни попадя не сувал! — проник сквозь хаос в его сознании голос.
Затем Аверьян почувствовал чью-то руку на своей талии, а еще пара рук поддержала его за плечи. Какой-то голос звучал обеспокоенно, и не было уверенности — не сам ли он разговаривает с кем-то.
Лишившись единственной, хотя и ненадежной подмоги в его лице, девушка перешла к отчаянному сопротивлению. Она схватила с полки большой медный таз и стала отбиваться им от нападавших скопцов.
— Не трогайте меня! — кричала она. — Я еще не готова ступить на ваш корабль! Не касайся и ты меня, изверг! — яростно бросила она в лицо Ивашки, все еще стоявшего перед ней с остывающим прутом в руках.
Сафронов предпринял неудачную попытку схватить девушку, но та ловко увернулась и забилась в угол, прикрываясь тазом.
— Хосподи, помоги мне! — задыхаясь, прошептала она, однако Ивашкина рука выхватила ее из угла и с силой уложила на полку. — Хосподи, молю Тебя… молю, Хосподи!
Сафронов вытер губы и взглянул на скопцов. Те толпились в дверном проеме, уставясь на него. Тогда он поднес прут к соску левой груди девушки.
— Всем вон отсель! — приказал он своим последователям. — Нынче я сам, без вас справлюся!
Скопцы послушно вышли в предбанник и закрыли за собою дверь, а Аверьяна, случайно или умышленно, оставили в бане.
Как только дверь за ними захлопнулась, по парной мгновенно разнесся резкий запах паленого мяса. Девушка дико завизжала и тут же провалилась в глубокий обморок.
Скопцы в предбаннике запели один из своих псалмов, а Ивашка прижег сосок на второй груди девушки и велел снова накалить в печи прут, а сам вытащил из кожаного футляра бритву. Он собственноручно удалил несчастной половые губы. Вторая чистота снизошла.
Присыпав чудовищные раны каким-то порошком, Ивашка, чтобы окончательно заглушить «зов грешной плоти», выжег крест во всю спину несчастной.
— Хосподи, да ты убил ее, Ирод! — закричал в отчаянии Аверьян, приходя в себя.
Сафронов никак не отреагировал на прозвучавшее обвинение. Он бережно обернул простыней тело оскопленной, после чего крикнул не оборачиваясь:
— Эй, хто там… Голубку нашу в избу снесите и Агафье передайте!
Затем хмуро глянул на Калачева:
— Аверьяшку как пса, на цепь садить велю! Пущай ночь мозгами ворочает, а с утреца раннева прямо к покаянию ево и призовем!
* * *На следующее утро Ивашка сам пожаловал в баню и развязал Аверьяна.
— Эх ты, лапоть ушастый, — укоризненно покачал он головой. — Ты нам чуток все таинство в балаган не обратил. Девку, видишь ли, спасать мылился… А от ково, скажи на милость?
Аверьян не помнил, как провел ночь, но вот издевательство над девушкой не забыл и брошенный Ивашкой упрек встретил во всеоружии.
— Она не жалала оскопляться, — сказал он, хмуря брови и растирая на запястьях рубцы от веревок. — Ты же сам сказывал, што оскопленье завсегда таинство добровольное.
— И щас от своех слов не отрекаюсь, — согласился Ивашка. — Девка энта, Аннушка, давно ужо с нами проживает и в раденьях участвует! Оскопиться она сама возжелала. Токо вот прут огненный увидела и со страху решение свое враз поменяла! Теперя она Хосподом обласкана, в избе лежа. Ступай и сам погляди, ежели сумлеваешься.
Аверьян присел на скамейку в предбаннике и принялся растирать ноги. Он покосился на наблюдавшего за ним Сафронова:
— Вот я гляжу на вас и раденья вашенские, а в толк не возьму, чем вы от хлыстов отличаетеся. Ведь все одинаково у вас, токо не оскопляются оне?
— А што ты энто вдруг о христоверах[3] воспрошаешь? — удивился Ивашка, явно не ожидавший вопроса. — Можа от нас да к ним переметнуться замыслил?
— Куды я от вас теперя, — вздохнул обреченно Аверьян.
— И то верно, — согласился Сафронов, успокаиваясь. — Ты таперя без нас никуды! А христоверы…
Он закрыл дверь и присел на порожек.
— Я вот што поведаю тебе, голубь, — начал издалека Ивашка. — И мы, и хлысты из одново теста вылеплены. Раньше все христоверами щиталися. Токо вота разошлися кораблики наши. Хлысты после радений спать попарно ложатся, кажный со своею избранной! И грех эдакий грехом не щитают. Сын могет с матушкой блудить, отец с дочерью… А блуд — энто грех великий и непрощаемый. Радеец наш, Кондратий Селиванов, глас с небес услыхал! А глас тот повелел ему супротив свальнова греха выступить! От греховых влечений велено ему было раз и навсегда — «каленым жалезом отжечь детородные свое уды»! Селиванов сам оскопил себя, вот так-то!
— И што с тово? Чаво достиг он, плоть свою эдак терзая?
— Великое множество адептов тады веру нашу зараз восприняли! Многие возжелали «сокрушить душепагубнова змия».
— Видать, Селиванов ваш знатно в души влазить мог.
— Резонов у Кондратия было превеликое множество. Кондратий открывал Евангелие и читал из нево, што око, кое тя соблазняет, надлежит вырвать, а руку или ногу отсечь и бросить от себя!
Ивашка посмотрел на собеседника, но, не заметив на его лице ничего пугающего, продолжил:
— Верующим с нашева корабля нужда есть пройти «огненное крещение». На энто существуют две степени посвящения: первое убеление — малая печать[4] и большое убеление — большая печать! А ешо большая печать царской зовется. Навсегда запомни, голубь, есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сами себя оскопили для Царствия Небеснова! «Нихто иной, а именно скопцы будут составлять те 144 тыщи избранных ангелоподобных, кои останутся после Страшнова суда»!
— А у меня какая печать? — не удержался от вопроса Аверьян.
— У тебя царская, — охотно пояснил Ивашка. — Теперя сообча с тобой оскоплять адептов будем, хто к нашему кораблю прибиться захотит!
* * *В станице скопцам жилось трудно. Кроме казаков, у них имелся еще один враг — голод.
Скудные запасы подходили к концу. Повесив на шеи нищенские мешки, женщины мыкались по окрестностям, выпрашивая милостыню. Они уходили из станицы затемно, а возвращались к ночному радению. Приносимая ими пища бережно делилась поровну, съедалась, и все переходили к молению.
