Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
С Водимом находились на лодье-дракарре «Медведь» опытные дружинники-моряки. Многого, к примеру, стоили мужество кормчего Торгрима и ум скальда — поэта-певца — Рюне Торфинсона. Или могучая сила кузнеца Олафа, а также неукротимый дух Торстейна, которым во время битвы овладевал берсерк — свирепое чувство, приводящее в исступление человека и делающее его одержимым припадком безумия. Согласно поверью, воин, в которого вселялся берсерк, становился неуязвимым...
А выдержка, мудрость, смелость и воля самого конунга Водима! Когда жёлто-синие паруса дракарры замаячили в исландском заливе Гунбьёрна, «морской король» не направил легкомысленно её высокий нос, увенчанный головой дракона, мимо, казалось бы, спокойных шхер[27], но коварно скрывавших за льдинами острые скалистые неровности, а отважно провёл «Медведя» между двух огромных айсбергов, плавающих всегда в глубокой воде, и отдал якорь в тихой гавани напротив пещер.
В них жили ирландские отшельники-монахи — единственные тогда жители Исландии. Но за право поселиться здесь надо было ещё побороться. Чтобы не лить понапрасну много крови, могучему духом Торстейну и поручили вызвать на хольмганг — своеобразный поединок, который должен происходить вдали от посторонних глаз, одного отшельника, обладавшего в отличие от своих тщедушных братьев по христианской вере горой мышц.
Торстейн победил монаха, уложив его на холодные плоские камни, а затем, отрезав голову, бросил её к ногам Водима. Конунг послал трёх рабов, одетых по древнему скандинавскому обычаю в белые одежды, искать удобное для жилья место. Они пошли по тропинке, протоптанной дикими козами, вглубь фьорда; дружинники ждали их три дня, но так и не дождались.
А на четвёртые сутки ночью раздался страшный гул, идущий как бы из-под земли. Утром, поднявшись наверх, моряки увидели палубу, заваленную пеплом до половины. А за фьордом, куда ушли рабы, обнаружили огонь, вздымавшийся к небу.
— Это заработал вулкан, — сообщил скальд Рюне Торфинсон. — Видимо, он и похоронил людей в белых одеждах...
Тогда Водим приказал взяться за весла, чтобы вывести «Медведя» из залива, а когда шхеры остались позади, повелел выбрать шкоты.
О том, какое разочарование постигло их на острове, Рюне сочинил песню и, сидя на носу «Медведя» рядом с головой дракона, пел её, вытягивая из ножен меч и по окончании каждой висы[28] вталкивая его обратно:
Я гибну, но мой смех ещё не стих.
Мелькнув, ушли дни радостей моих.
Я гибну, но мой стих ещё не стих...
Позднее, оказавшись на земле Гардарики[29], Торфинсон уже в новых висах рассказал о дальнейших приключениях дружины Водима. Слушали их со вниманием не только воины-викинги, но и рабы, делившие с ними тяготы нелёгкой жизни, полной опасностей. Мужеством и сообразительностью отличались пикты[30], и среди них находились те, кому конунг преподнёс в знак освобождения от рабства кубок пенного пива и разрешил носить волосы; остальные пока ходили с бритыми головами.
Слушание вис, как всегда, происходило по одному и тому же издревле заведённому порядку, с принародного от конунга подарка-кольца скальду, а если у последнего погибал в бою или походе кто-то из родственников, то он получал ещё и достойный вергельд — драгоценность, в которой воплощается возмещение за жизнь, скажем, брата или сына; душа же убитого после этого успокоится, а «хмурый взор» скальда «сном ясным станет».
Вот как говорится об этом в древнем рассказе о поэте-певце Эгиле:
«Эгиль сел и положил щит себе под ноги. На голове у него был шлем, а меч он положил на колени и то вытягивал его до половины из ножен, то вкладывал обратно... Одна бровь у него опустилась до скулы, а другая поднялась до корней волос. Он не пил, когда ему подносили брагу, и то поднимал, то опускал брови.
Конунг Адальстайн сидел на возвышении. Он, как и Эгиль, положил меч себе на колени, а после того, как они посидели так некоторое время, конунг вынул меч из ножен, снял с руки большое дорогое запястье [31] и надел его на конец меча. Затем он встал, подошёл к очагу и над огнём протянул меч с запястьем Эгилю. Эгиль встал, обнажил меч и пошёл по палате навстречу конунгу. Он продел меч в запястье и притянул его к себе, а потом вернулся на своё место. Конунг снова сел на возвышение. Эгиль тоже сел, надел запястье на руку, и тогда его брови расправились. Он отложил меч и шлем, взял олений рог, который ему поднесли, и осушил его. Он сказал:
Путы рук звенящиеВ дар мне отдал конунг,Чтоб украсить имиВетвь — гнездовье ястреба[32].Я ношу запястьеНа руке и славлюКонунга могучегоЗа подарок щедрый.
После этого Эгиль каждый раз выпивал свою долю и беседовал с другими.
А конунг велел принести два сундука. Оба они были полны серебра, и каждый из них несли по два человека. Это серебро Адельстайн посылал Эгилю в возмещение за погибшего сына.
Эгиль взял серебро и поблагодарил конунга за подарки и дружеские слова. Он повеселел и сказал:
Брови хмурил горько,Но от доброй встречиРазошлись морщины -Лба нависших скалы.Конунг их раздвинул,Подарив запястье.Хмурый взор мой нынеСнова ясным станет».
У Рюне Торфинсона — скальда дружины Водима — не было ни брата, ни отца, рос круглой сиротой, поэтому вергельд из рук конунга после каждой спетой саги не получал — и слава всемогущему Одину[33].
Висы саг Торфинсона говорили о том, как моряки «Медведя», убоявшись огня и пепла вулкана, нареченного отшельниками Герклом, отплыли назад. Каждого предводителя, который достигал берегов острова Эйрин, нарекали Храбрым, и Водим получил такое звание, но, пожив какое-то время в родном Боргардфьорде, вынужден был снова поднять паруса, ибо, пока воины Водима путешествовали, хозяином поместья стал по закону его младший брат. И мать, старшая дочь новгородского старейшины Гостомысла, поощрила Водима на поездку к словенам, напутствуя его словами:
«Ты полетишь к ним серым кречетом... Понесёшь на крыльях обиду мою, ибо властвовать в Новгороде по праву надлежало тебе... Пока ты бороздил грудью дракона морские волны, умер твой могучий дед Гостомысл, но перед смертью позвал он на престол Рюрика. Узнав об этом, сердце моё сжалось от боли: не поехала я на отцовские похороны, но тебя на поездку в Гардарику благословляю... Не отберёшь власть у Рюрика, так возьмёшь богатые земли у Ильмень-озера на другой стороне от Новгорода...»
«И опять взвились над «Медведем» сине-жёлтые паруса и сделались под ветром упругими, как бедра молодой роженицы...» — пел далее скальд Рюне.
Дракарра норманнов преодолела Варяжское море, вошла в Нево-озеро, а оттуда в реку Волхов, но вскоре её остановила многочисленная дружина Рюрика. Водим спервоначалу не захотел заметить знаков старшого — поднятых над головой скрещённых мечей, показывающих, что «Медведю» дальше хода нет. Когда же плавание продолжилось, плотная туча стрел полетела с берега, и от парусов остались лишь клочья, которые жалко повисли на мачтах и шкотах. Дракарра причалила к берегу. На словах старшой передал приветствие Рюрика двоюродному брату и повеление поселиться недалеко от Старой Ладоги. Храбрый вынужден был подчиниться, хотя потом от злости долго скрипел зубами.
Провожая глазами дружинников Рюрика и увидев на их щитах белое изображение рарога, он подумал: «Нелегко будет кречету в борьбе с соколом... Я принёс на крыльях печаль, да не передастся она тем, для кого предназначена, дорогая матушка... Ладно, пока поселимся среди дикого народа, имя которому водь, а там посмотрим...»
«На берегу озера Нево мы возвели земляные, высотой в тридцать локтей валы, представлявшие из себя кольца — одно внутри другого. Пересекли их крест-накрест прямыми линиями деревянных частоколов — концами строго на юг, север, восток и запад. И в основание каждой линии врыли ворота с могучими створами, открывающимися на четыре стороны света, — рассказывал в сагах Торфинсон. — В каждом отделении лагеря мы срубили по четыре дома под прямым углом друг к другу, так что они образовали квадрат. А в центре его поставили сторожевую вышку».
...Возведение норвежского лагеря велось под руководством опытного строителя — грека Афарея, пленённого ещё отцом Водима. Грек и сына Кастора обучил своему ремеслу: за время, проведённое в неволе, Афарей хорошо познал нравы хозяев: их укреплённые лагеря возводил так, что они видом своим напоминали жилище верховного божества Одина — Валгаллу. Рабов-греков — хороших мастеров — викинги возили, как и пиктов, всюду с собой.
