Фердинанд Оссендовский - Ленин
Он думал об этом, сменяя наживку на рыболовном крючке, и уже знал, что до сих пор самые интересные вещи обходили его стороной. Мальчик решил, что все поймет, когда увидит собственными глазами.
Он предчувствовал, что его ждут новые, неизвестные впечатления, стократно более сильные, нежели ночные походы в темный, нахмуренный лес, костры на одиноких полянах и рассказы о волках, медведях, дьявольских призраках и ведьмах, пьющих человеческую кровь.
Волк повстречался ему только раз, но убежал от него, как трусливый побитый пес. С той поры волков он не боялся.
В поисках ведьм и таинственных призраков он в полночь углублялся в лес или заходил на старое кладбище, часть которого уже обвалилась с крутого берега в реку. Страх он почувствовал только однажды, когда что-то ухнуло у него над головой, а в лесу появился непонятный блеск. Однако, хорошенько присмотревшись, он понял, что это филин.
С того момента он уже не верил в существование чертей и ведьм, а потому с неохотой слушал рассказываемые мальчишками «страшилки для старых баб».
Его мысли перебил монотонный, надрывный стон:
— О-о-о-ей! О-о-о-ей!
По узкой ленте песчаного берега шли, волоча за трос загруженную баржу, бурлаки. Он знал, что это бездомные нищие, бродяги, которых нанимали за гроши, чтобы они грузили и тащили корабли против течения — от Астрахани до Нижнего Новгорода.
Грязные, босые, оборванные, заросшие, как дикие звери, сгибаясь под врезавшимся в плечи тросом, бурлаки тянули тяжелую баржу, на которой у руля стоял хозяин — купец.
Покрытые ранами и мозолями черные ступни грязли в мокром песке, все ниже сгибались, укрываясь от солнца, потные шеи, а из тяжело вздымавшихся грудей вырывался только один звук:
— О-о-о-ей! О-о-о-ей!
Это была бурлацкая песнь, песнь нищеты, рабской немощи и отчаяния.
— О-о-о-ей! О-о-о-ей!
— Бог в помощь, бурлаки! — крикнул один из мальчишек, уступая дорогу.
— К черту! — буркнул идущий впереди высокий, с мощной обнаженной и усыпанной красными язвами грудью верзила. — Над нами только дьявол имеет власть, щенок…
Они миновали мальчишек, и уже издалека, из-за врезающегося в реку небольшого мыса, донесся затихающий стон:
— О-о-о-ей! О-о-о-ей!
У Ульянова защемило сердце. Он нигде не встречал дьявола, а ведь тот имел власть над бурлаками. Где же находится резиденция дьявола? Хочется его увидеть и померяться силами, даже если после этого всю жизнь пришлось бы стонать, как эти тянущие баржу люди.
Вечером Володя принес в условленное место карамельки и кусок шоколада. Он упрашивал Сережку, чтобы тот показал ему все, что требовало бы вмешательства Пугачева и Разина.
— Вы, городские, не знаете деревню и нашу жизнь, ведь у вас все по-другому, — сказал рыжий подросток, глядя на друга с презрением.
Недалеко проходил мужик.
На нем были белые штаны и сшитая из грубого домотканого полотна рубашка навыпуск. Он шел, мощно ступая черными босыми ногами и постукивая толстой палкой. Что-то бормотал себе под нос, потряхивая густой гривой спутанных волос.
— Павел Халин возвращается из усадьбы. Идет злой, значит, ничего не добился, — прошептал Сережка.
— Зачем он туда ходил? — спросил Ульянов.
— Уже два месяца каждый день ходит! — рассмеялся подросток. — Приключилась такая вещь, что младший сын господина Милютина поймал в лесу дочь Халина Настьку. Так-сяк… лаской, угрозами и подарками уговорил он ее, чтобы ходила к нему…
— Что же в этом плохого, что она ходила к Милютину? — спросил Володя.
— Ну и глупый же ты! — воскликнул Сережка и очень красочно и доступно все другу объяснил. — Ну и забеременела Настька… Халин требует теперь от господина пятьдесят рублей компенсации, а не то — грозит свести в могилу эту распутницу!
— И что Милютин? — спросил дрожащим голосом молодой Ульянов.
Говорит: «Не дам ни гроша, потому что она сама бегала к моему сыну, он ее не неволил. А если убьешь девку — пойдешь на каторгу!» Однако Халин все еще торгуется. Он думал, что выцыганит деньги и купит на ярмарке вторую корову…
— Что же теперь будет? — спросил, глядя в ужасе на Сережку, маленький Владимир.
— А ничего, будет бить бабу свою, а потом и Настьку. Потом напьется и завалится храпеть. Назавтра снова потопает к Милютину, будет клянчить, просить и отбивать поклоны до самой земли… — ответил рыжий подросток, небрежно сплевывая на землю.
— Я хочу посмотреть, как он будет бить… — шепнул Володя.
— Идем! Спрячемся за оградой, а оттуда все увидим и услышим, — согласился, хрустя конфетой и громко причмокивая, парнишка.
Они обежали деревню со стороны реки и затаились рядом с хатой Халина.
Из нее доносился возмущенный голос мужика:
— Этот наш кровопийца, палач, обидчик не хочет ничего слушать!.. Говорит, что эта сучка сама искала кобеля, пока не нашла…
— Ой нет! Матерь Пречистая, нет! — крикнула девушка. — Я влюбилась в него, а он обещал, что в церковь к алтарю меня поведет. Я не…
На ее грудь обрушился тяжелый удар.
— Ах ты, сука, ничтожество, подстилка ты подлая! — приговаривал мужик, бил куда попало, пинал ногами и ругался отвратительными словами.
— Что ж ты делаешь, животное! — бросилась на него с криком жена. — Убьешь девку…
Мужик схватил бабу за волосы, выволок из хаты и, подхватив кусок полена, стал охаживать ее по спине, по бокам и по голове.
Поднялся ужасный вой:
— Люди добрые! Спасайте! Убьет! У-у-бьет!..
Из соседних хат выбегали бабы, а за ними медленно выходили мужики.
Они встали вокруг и внимательно, спокойно смотрели.
На темных загоревших лицах крестьян маленький Ульянов не заметил даже тени волнения и сочувствия. Мужчины смотрели скорее с интересом и злобой, женщины вздыхали и с притворным ужасом закрывали глаза руками.
Сережка тихо рассмеялся.
— Люби жену, как душу, а тряси, как грушу, — прошептал он слова поговорки. — Этот трясет что надо!
— Спасайте соседку, а то забьет ее Павел насмерть! — воскликнула одна старуха.
— Не наше дело! — отрезал серьезным голосом деревенский староста. — Жена бывает самой дорогой два раза в жизни: когда приводишь ее в дом и когда провожаешь на кладбище. Ничего страшного! Поучит Павел — бабу и будет порядок!
Однако мужик впадал в еще большее бешенство. Не переставая ругаться, он отбросил полено, которым избивал жену, и нагнулся за тяжелой жердью.
В этот момент к нему подошел староста и примирительным голосом сказал:
— Ну хватит, хватит уже, сосед, Павел Иванович! Вы свое дело сделали, смотрите: баба вся в крови и уже не может встать. Хватит!
Халин поднял на него угрюмые, взбешенные глаза, внезапно успокоился и начал жаловаться, почти плача:
— Не уберегла девку, убожество! Что я теперь делать буду? Выродка буду кормить? Старый ворюга Милютин пятьдесят рублей заплатить не хочет… Вот я ему осенью, когда амбары будут полны зерна, подпущу в его берлогу «красного петуха», посвечу горячим заревом перед его высокородными, благородными глазами, видит Бог! Он меня никогда не забудет!
— Плохо говоришь, сосед! — упрекнул его один из мужиков. — Не дай, Господи, дойдут твои слова до полиции! Сгниешь тогда в тюрьме, точно тебе говорю.
Халин еще некоторое время плакал и огрызался. Лежащая на земле окровавленная баба воспользовалась этим, со стоном встала и пошла в хату.
Соседи, обсуждая девичье несчастье и слушая жалобы мужика, увели его с собой.
— Побегу я домой, надо скотину напоить, — сказал Сережка и побежал домой.
Володя не двигался с места. Он вслушивался в доносящиеся из избы звуки.
Обе женщины рыдали и жалобно завывали.
Потом смолкли и начали шептаться, как заговорщицы.
Вскоре из избы вышла девушка. Под мышкой она несла толстый сверток ткани и желтый в голубые цветы платок.
Мальчик, хотя был уже очень голоден, не покидал своего укрытия.
Он видел, как вернулся домой Павел. Шел, шатаясь, разговаривая сам с собой, размахивая руками. Даже пытался петь и танцевать, однако ноги у него подкосились, и он едва не рухнул на землю.
В хату он ввалился почти без сознания. Там избитая, покалеченная жена быстро уложила его в постель и стянула сапоги.
Володя слышал, как пьяный мужик храпел и даже во сне выкрикивал проклятия.
Крестьянка вышла за калитку и кого-то нетерпеливо стала высматривать.
Услышав доносившиеся со стороны сада шаги, она собрала во дворе несколько камней и положила их возле дома, подальше от окошка.
К ней приблизились две женщины.
Одна из них была Настька, заплаканная, перепуганная, с выступающим из-под фартука животом; вторая — маленькая, сгорбленная старушка — была деревенской знахаркой. Ее желтое перепаханное черными глубокими морщинами лицо было сосредоточенно. А черные и круглые, как у птицы, глаза беспокойно бегали по сторонам.
