Арсений Рутько - Последний день жизни
— А-а-а! Это вы, безбожный коммунар Варлен! Я специально ходил в округ голосовать против вас, но вы все же пролезли…
— Сейчас это не имеет значения, — спокойно возразил Эжен. — И в данный момент здесь не обо мне идет речь! Гражданин Бушье! Именем Коммуны прошу вас покинуть стены школы. Декретом от второго апреля церковь отделена от государства и школьники освобождены от опеки церкви. Вам здесь делать нечего! Мы ввели обязательное и бесплатное обучение отнюдь не ради того, чтобы вы засоряли юные головы вековым дурманом! Хватит! Повторяю: именем Коммуны приказываю вам удалиться и больше не переступать порога ни одной школы.
Мне казалось, что яростно выпученные глаза Бушье зот-вот вылезут из орбит, даже шея у иею стала пунцовой.
— Я не уйду! — прогремел он, снова грохая тростью. — Мой сан, мой долг повелевают мне не допускать растления душ малолетних и обращения их в стадо безумных, безнравственных татей!
Эжен иронически усмехнулся:
— Гражданин Бушье! Вам ли говорить о нравственности?! Вы же именем божьим просто обманываете невежественных людей, бессовестно обирая их.
— Да как вы смеете! Я предам вас анафеме с пасторской кафедры, я призову на вашу нечестивую грешную голову гром и молнии всевышнего!
— Пожалуйста, призывайте, — чуть поклонился Эжен. — Но я настойчиво прошу вас удалиться отсюда, или вас уведут силой.
— Вы не посмеете!
— Пятого апреля мы приняли закон о заложниках, гражданин Бушье. Вы слышали о нем?..
— Я вам не гражданин! — перебил Бушье. — Я — ваш духовный пастырь, я отвечаю за вашу искалеченную душу перед господом богом.
— Нет, вы такой же гражданин, как и прочие граждане Парижа, — спокойно возразил Эжен. — Только вы — трутень, вы пожираете то, что, обливаясь потом, а иногда и кровью, производят другие!
Я видел, что Эжен начинает теряхь терпение, его лицо побледнело, глаза сверкали.
— Третий раз приказываю именем Коммуны: оставьте школу!
— Я не уйду! Здесь тоже место моего служения всевышнему! Я дал обет пожизненного бескорыстного подвижничества во имя матери церкви…
— „Бескорыстного“?! — язвительно усмехнулся Эжен. — Оставим это утверждение на вашей совести, гражданш; кюре. Сколько, скажите, стоит эта шелковая сутана и каким образом вы заработали сотни франков на ее приобретение?.. Молчите?
Торжественно опираясь на трость, Бушье отошел и сел на один из стоявших вдоль стены стульев.
— Здесь я приму свою лютую смерть, самозваный и самочинный коммунар Варлен!
— Это ежедневно благословляемый вами император был самозваным и самочинным, а под моим мандатом подписи двадцати тысяч тружеников-парижан!
Бушье молчал. Эжен обратился к окончательно оробевшей начальнице школы:
— Извините, пожалуйста! Такой разговор не для ушей ваших милых девочек. — Он выразительно посмотрел на чуть прикрытые двери классов. — Прошу вас, уведите пока воспитанниц куда-нибудь в сад, погуляйте с ними. Сейчас сюда придут гвардейцы, и вряд ли нужно, чтобы дети наблюдали сцену ареста.
Старушка робко, но чопорно поклонилась. Эжен снова повернулся к Бушье:
— Так вы не подчиняетесь моему приказу?
— Нет! Я подчиняюсь лишь велениям собственной совести и гласу всевышнего! — И, глядя в лепной потолок, Бушье величественно указал на него тростью.
— Бросили бы вы ломать комедию, — добродушно усмехнулся Эжен с оттенком какой-то странной горечи. — Вы же лучше других знаете, что творится именем вашего бога! У каждой виселицы, у каждой плахи и гильотины стоит священник! Сейчас ваше законное правительство карлика Тьера с именем божьим на устах ежедневно расстреливает из митральез сотни и сотни коммунаров, которые требуют лишь одного — человеческих условий существования и честной оплаты их труда. В ответ на жестокость Версаля Коммуна пятого апреля приняла декрет о заложниках. Мы арестовали и заключили в тюрьмы наиболее яростных врагов Коммуны, вот вроде вас! И объявили, что за каждого расстрелянного или замученного федерата казним трех заложников. Думаете, эта угроза остановила вашего недоноска Тьера? Массовые расстрелы в Версале и Сатори продолжаются! А мы… мы не пролили ни одной капли крови… Но кто знает, что будет завтра и послезавтра, гражданин Бушье… Короче: хотите вы оказаться в числе заложников?
Бушье чуть вздрогнул, но патетически провозгласил:
— Я с гордостью и честью понесу на свою Голгофу мой скорбный крест! Я надену мученический венец…
— Ну, ну, валяйте! — перебил Эжен. — Пошли, Малыш. Мы и так провозились с этим божьим комедиантом…
Мы спустились по ступенькам невысокой лестницы, и уже на улице Эжен сказал мне:
— Видал, Малыш?.. Ну, ладно, ты беги к Деньер, а я — прямиком в Ратушу. Расскажу Ферре об этой церковной крысе, и он, надеюсь, отдаст приказ об аресте Бушье в качестве заложника… Ох, дорогой Малыш, сколько же у нашей Коммуны врагов!..
Мы расстались. У мадам Деньер я задержался всего на несколько минут, передал ей переплетенные книги, а она сунула мне в карман куртки десятифранковуго монету.
— Ну, как живете? — как бы мимоходом поинтересовалась она. — Как Эжен?
— Он — член Коммуны! — ответил я с гордостью. — Он избранник трех округов Парижа!
Тут я чуть-чуть не проговорился, что сам я буду одним из стенографов заседаний Коммуны, но вовремя спохватился: нельзя!
В Ратуше я застал Эжена разговаривающим с Форре, председателем Комиссии общественной безопасности, он уже, оказывается, отправил гвардейцев в Латинский квартал дчя ареста Бушье.
— Конечно, подобного воинствующего святошу никоим образом нельзя оставлять на свободе! — говорил Ферре, когда я вошел. — Именно такие всегда готовы всадить нож нам в спину. — Он с силой швырнул в пепельницу сигару, которую курил. — О, черт! И чего мы церемонимся с заложниками?! Версальцы продолжают истязать и убивать наших, а мы беспокоимся лишь о том, отправлена ли вовремя заложникам пища в Мазас и Ла Рокетт!
Эжен в ответ пожал плечами.
— Все вопросы на заседаниях решаются большинством голосов! Вы же знаете это, Теофиль!
Эжен выглядел чуть сконфуженным, — по его рассказам я знал, что, принадлежа к „меньшинству“ Коммуны, он всячески возражал против расстрела заложников.
А потом я присутствовал при разговоре Эжена с Натали Лемель и Андре Лео.
— Тысячи обездоленных, голодных и не имеющих крова ребят, — с болью и горечью говорил Эжен, — нищенствуют по Парижу, роются в мусорных ящиках, спят под мостами, где попало. Большинство — дети либо погибших на войне, либо попавших в плен, либо тех, кто и сейчас защищает форты от пруссаков… Они же — дети, просто дети, они не могут отвечать за поступки и за судьбу отцов!.. Ну, мы усыновили детей погибших федералов, по остальные…
— Комитет женщин делает все возможное, Эжен, — осторожно заметила Андре Лео.
— Нет! — резко перебил Эжен. — Далеко не все! Необходимо обратиться к свободным от работы женщинам и собирать ребятишек! Будущее не простит нам ни одной детской смерти! Запомните это, гражданка Лео! Ах, как жалко, что нет в городе Луизы Мишель!
— Опа защищает форт Исси! — с обидой воскликнула Лндре Лео.
— Знаю, — отмахнулся Эжен. — Но именно энергии таких, как Луиза, нам сейчас и недостает! Три дома сбежавших буржуа на Больших бульварах реквизированы, сегодня туда завезут кровати и белье, гражданка Лео. Ищите и отправляйте бездомных сирот! А вот Натали Лемель, рачительная хозяйка „Мармит“, позаботится о посуде и доставке горячей нищи. Так, Натали?
— Да, Эжен. Но нам нужны хлеб и мясо…
— Знаю, знаю! — схватился за голову Эжен.
А потом была незабываемая сцена с Гюставом Клтозере, одним из генералов Коммуны. В финансовой комиссии Коммуны активнее всех работали Журд и Эжен. Клюзере явился в зал, где работала комиссия, в новеньком роскошном генеральском мундире, звеня серебряными шпорами. В нем было что-то петушиное, в этом генерале, в этом заслуженном вояке, участнике Крымской войны и походов Гарибальди. Выглядел он в своем сверкающем наряде удивительно импозантно.
Чеканным тагом прошел он через зал к заваленному бумагами столу, за которым сидел Эжен, и молча положил перед ним какой-то листок.
Эжен взял его и принялся читать. А Клюзере, красуясь, словно на параде, прогуливался взад и вперед, изредка бросая гордые взгляды в висевшие между окнами зеркала.
Но вот Эжен прочитал листок и брезгливо отложил его на угол стола.
— Гражданин Клюзере!
Тот подошел к столу Эжена с высоко поднятой головой, выпятнв грудь.
— Возьмите ваш счет и оплатите его сами! — громко, чтобы слышали все, ответил Эжен. — Никто не давал вам права, коммунар Клюзере, заказывать роскошные костюмы у самых знаменитых портных Парижа. Коммуна не имеет средств оплачивать такие счета!
