Владимир Тан-Богораз - Кривоногий
— А ты почаще спи в пустыне! — сказал Кутувия, заметив его движение. — Ни стада, ни огня, никакой защиты. Украдут когда-нибудь и у тебя!..
Эуннэкай посмотрел на него жалобно. Он готов был заплакать.
— Оставь! — сказал медленно Каулькай. — Не дразни их! Может, услышат.
— А знаешь… Кмэкаю везёт! — переменил Кутувия тему разговора. — Его жена в прошлом году родила сына, а теперь и сноха беременна!
— Да ведь Винтувии только семь лет! — сказал Каулькай. — Рано у него дети рождаются!
— У него, у него! — передразнил Кутувия. — Кто их знает, у кого? Кмэкай сказал Чейвуне: "Твоему мужу только семь лет, а у меня нет внука. Своруй от мужа и от меня!.. Только чтобы не знали, с кем. Узнаю, поневоле придётся колотить!"
— А здоровая баба Чейвуна, — сказал Каулькай. — Я видел, она несёт на спине вязанку дров. Не каждый парень утащит. Молодец Кмэкай!.. Рано сыну жену нашёл! Вырастет, не придётся сторожить чужих оленей! Должно быть, ему вправду помогают те!
— Вырастет Винтувия, она будет старая!.. Старая жена — мало радости.
— А вправду, от кого Чейвуна ребёнка принесла? — настаивал Кутувия. — Не от тебя ли, Эуннэкай? Ты, кажется, зимою гостил у Кмэкая!
— Оставь! — сказал Эуннэкай, стыдливо опуская глаза. — Моё сердце не знает девок!
— Ну, ври, ври! — со смехом говорил Кутувия. — Славные девки у ламутов! — продолжал он, закрывая глаза. — На косе уйер[8], на груди серебро, на шее бусы. А когда ходит, передник так и звенит бубенчиками!.. А наши влезут в меховой мешок и ходят в нём весь век!
Несмотря на свой недавний патриотический окрик на Эуннэкая по поводу ламутов, Кутувия предпочитал ламутских девок чукотским.
— У старосты Митрея хорошая девка! — лукаво сказал Каулькай. — Спина — как у важенки, волосы — как волокнистый табак[9]. Молодому пастуху хорошая жена!
— Да, хорошая! — проворчал Кутувия. — Митрей меньше ста оленей не возьмёт. Это ведь целое стадо. Худой народ ламуты! — продолжал он злобно. — Продают девку, как манщика[10].
— Разве у Эйгелина оленей нет? — спросил Каулькай. — Ваши олени на пяти реках! Упавшие рога — как валежник на поле!
— Эйгелин не хочет ламутской невестки! — угрюмо сказал Кутувия. — Старик говорит: "Дочь Чэмэги убежала от Кэргувии, твоя тоже покажет спину. Не дам оленей за следы на снегу!"
— Пускай! — сказал Каулькай. — Ламутская родня — мало добра. Вон у Рольтыэргина на Олое какое было стадо! Одни бычачьи рога стояли как лес. А как взял ламутскую девку, так ничего не осталось. Шурья да свояки всё съели. _Ламутское горло проглотит всю землю и сытее не станет!_
Эуннэкай молча слушал разговоры товарищей. Хотя он и сказал, что его сердце не знает девок, но это не совсем согласовалось с истиной. Напротив, в редкие счастливые минуты отдыха, на большом стойбище Эйгелина, когда ему не хотелось ни спать, ни есть, когда он не должен был немедленно отправляться в стадо и мог сидеть у входа в шатёр, не двигаясь и не поднимаясь с места, он находил большое удовольствие в том, чтобы следить своими узенькими, но зоркими глазками за быстрыми движениями девушек, хлопотавших у огня или мявших оленьи шкуры своими крепкими руками. Он, однако, не разделял вкуса Кутувии относительно ламуток.
"Что хорошего? — думал он. — Одежда вся распорота[11]. Железа столько, что и таскать тяжело. Кругом навешано, в глазах рябит! А у наших одежда гораздо красивее: пыжик чёрный, гладкий, на коленях пестринка. Шея опушена тройным мехом. Ничего лишнего, гладко, красиво!.. Ламутская девка побежит, за сучок железками заденет, а чукотская скользит между деревьями, как лисица!"
Эуннэкай вспомнил, как в минувшую весну он странствовал с кочевым обозом и ему пришлось гнать стадо вместе с Аммой. Дорога шла по крутым скалам, с перевала на перевал. На подъёмах Амма быстро карабкалась вверх, не отставая ни на шаг от оленей, прыгая с камня на камень, хватаясь руками то за выступ скал, то за ветви кедровника, то просто за снег. Эуннэкай далеко отстал на своих кривых ногах. Добравшись доверху, он совсем запыхался и принужден был сесть на снег, чтобы отдышаться. Эуннэкай сидел на вершине перевала, а Амма быстро спускалась вниз за своими оленями. Её лёгкий силуэт мелькал то слева, то справа, обгоняя стадо. На гладких спусках, покрытых блестящим слежавшимся снегом, она падала на спину и скользила вниз, сложив на груди руки и откинув голову, и горный ветер раздувал долгую шерсть на оторочке её мехового наряда. Она и вся была похожа на комочек шерсти, гонимый северным ветром по склону ущелья… Вдруг быстрым движением она вскакивала на ноги и далеко убегала в сторону, в погоне за своенравным пыжиком, задумавшим избрать для спуска одну из боковых тропинок. Увы, когда потом Эуннэкай догнал наконец Амму, уже внизу, в глубине долины, она только обвела его презрительным взглядом и после того обращала на него гораздо меньше внимания, чем на стадо. Девки вообще не засматривались на Кривоногого.
— А где стадо? — внезапно сказал Каулькай, вскакивая на ноги.
Кутувия тоже вскочил, и оба они пытливо озирались вокруг, отыскивая на острых вершинах хоть один силуэт движущегося животного.
— Направо, над лесом! — сказал Эуннэкай. Его глаза обладали наибольшей зоркостью.
Неугомонные олени уже успели уйти далеко, опустились вниз, перешли реку и взбирались теперь на противоположный горный склон, безостановочно и поспешно, построившись в долгую походную колонну, как будто их призывала туда какая-то неотложная надобность.
Каулькай сорвался с места, как стрела, сбежал по косогору, быстро перешёл реку, не разбирая брода, и через несколько минут очутился на противоположной стороне. Высокая фигура его уже мелькала над верхней опушкой лесов, направляясь к ржаво-красным склонам большой сопки, куда богатый моховой покров манил беглецов.
Кутувия посмотрел-посмотрел ему вслед — и опустился на прежнее место.
— Приведёт! — беспечно проговорил он. — Дай трубку, — прибавил он, протягивая руку к Кривоногому.
Эуннэкай вытащил свой пустой табачный мешок и потряс им в воздухе.
— Нет! — сказал он лаконически.
— Что курил? — спросил Кутувия, нахмурив брови.
— Трубочную накипь ковырял! — сказал Кривоногий. — С деревом мешал!
Кутувия проворчал что-то непонятное и, вытащив из-за пазухи собственный табачный мешок и маленькую оловянную "ганзу", укреплённую в грубой деревянной оправе, набил её серым крошевом из "черкасского табаку", смешанного также с изрядным количеством дерева.
— Дай! — тотчас же протянул руку и Эуннэкай. Он уже давно не курил.
Кутувия беспрекословно передал ему мешок. Табак считается у чукч таким продуктом, в котором никогда нельзя отказывать просящему.
Не более чем через полчаса явился Каулькай со стадом. Он пригнал оленей на то самое место, где сидели его товарищи.
— Все? — спросил Кутувия.
— А то нет? — переспросил Каулькай, усаживаясь рядом с ним.
— Дай! — протянул и он руку к Кутувии, видя, что Эуннэкай выколачивает трубку. — Скупой твой отец! — сказал он. — Когда даёт табак, всегда ругается. Тратим много, говорит. А мы ведь без чаю ходим, только табак и тратим!
— Поневоле будешь скупым! — сказал Кутувия. — Ясаки ведь надо платить каждый год, а у нас, кроме оленей, ничего нет. А много ли жители помогают моему старику?..
— Зато он староста! Изо всех старост самый главный! В прошлом году на ярмарке выпивали, ясачный начальник[12] говорил: "Ты комиссар, я комиссар, нас только двое".
— Да, говорил! — не унимался Кутувия. — Ему хорошо говорить! Ясачный начальник одной рукой посылает _Солнечному владыке_[13] ясаки, а другой рукой от него получает деньги, а моему старику ничего не платят! А в позапрошлом году на Анюйский божий дом он отдал тридцать раз двадцать быков. Это ведь сколько?
— Ко! [14] — ответил Каулькай, тряхнув головой. Его способности счисления не простирались так далеко.
Кутувия быстро придвинулся к товарищам и, протянув руки, собрал ближайшие конечности, принадлежавшие им, и соединил их вместе, прибавив к общей сумме и свои собственные ноги.
— Сколько раз нужно сделать такую связку, — спросил он, обращая лицо к Каулькаю, — чтобы получилось так много?.. — и, выпустив руки и ноги приятелей, он сложил вместе свои собственные ладони. — Вот сколько, — сказал он с ударением.
Каулькай посмотрел на него и выразил своё сочувствие протяжным: "Уаэ!".
Кутувия был, очевидно, очень силён в счёте. Недаром был разговор, что Эйгелин хочет передать ему своё достоинство, помимо старшего своего сына Тнапа.
— Наше лучшее стадо до сих не может оправиться от потери, — сказал Кутувия. — Олени словно стали ниже, потеряв своих старших братьев.
