Александр Павлов - У ступеней трона
Было уже очень поздно, Василий Яковлевич уже спал, Маня готовилась ко сну, раздеваясь в своей комнате, когда раздавшийся громкий стук в ворота переполошил всю прислугу левашевского дома, разбудил старого генерала и заставил молодую девушку подбежать к окну и с тревогой взглянуть в темную мглу ночи. На дворе мелькали огни фонарей, слышались голоса, бегали люди.
В то тревожное время, когда человеческая жизнь стоила очень дешево, когда в застенках тайной канцелярии томились порой не только сотни, но целые тысячи людей, когда одного неосторожного слова, одного неосторожного взгляда было достаточно, чтобы попасть в опалу к всесильному временщику, не задумываясь проливавшему человеческую кровь, — в это печальное время бироновские сыщики совершенно свободно врывались в дома даже самых знатных вельмож, чуть ли не в постели хватали тех людей, на которых падал гневный взгляд Бирона, которых или выдавали, или оговаривали, пытаемые палачами тайной канцелярии.
Совершенно понятно, что, когда молодая девушка услышала этот шум, когда она увидела огоньки фонарей, неясными светляками дрожавшие в туманной мгле, ей показалось, что это нагрянули бироновские клевреты, и ее сердце сжалось от ужаса… Однако, как ни перетрусила Маня, она торопливо накинула на себя уже снятое платье, быстро набросила на плечи платок и выбежала из своей комнаты, чтобы узнать, что значит этот внезапный переполох, чтобы хоть чем-нибудь помочь старику отцу, если только это будет в ее силах. Не успела она пробежать и нескольких комнат, как столкнулась со старым дворецким Михайлычем, который, очевидно, бежал ей навстречу и теперь, задыхаясь от быстрого бега, бледный, как полотно, воскликнул:
— Ах, барышня, барышня, какое несчастье!
Маня, и без того напуганная, теперь буквально похолодела.
— Что случилось, Михайлыч?
Старик всплеснул руками.
— И сказать-то боюсь; вы уж не пужайтесь оченно-то, может, даст Бог, выживет.
Девушка пошатнулась, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, и едва удержалась за спинку подвернувшегося под руку кресла.
— Кто выживет? — воскликнула она. — Что ты болтаешь? О ком ты говоришь? Разве с батюшкой что приключилось?
Дворецкий отмахнулся рукой.
— Да нет, сударыня, я не про то! Их превосходительство, слава тебе Господи, в добром здравии пребывают, а с братцем вашим, с молодым барином, несчастие приключилось.
— С Митей?
— Так точно-с.
— Да что же такое, не томи ты, ради Бога!
— Привезли его, значит, и едва они дышут, потому как с кем-то на дуэли дрались… совсем ровно мертвый.
Девушка уже не слушала старика. Она опрометью бросилась вниз, в комнаты своего двоюродного брата, и, вбежав туда, увидела Митю лежавшим на диване, бледным, как смерть, с еле заметно вздымавшейся грудью, а около него Лихарева и какого-то совершенно незнакомого ей господина, который был не кто иной, как Баскаков. Лихарева она хорошо знала, Баскакова же приняла за доктора, и потому, не обращая никакого внимания на то, что едва одета, что через плохо застегнутое платье просвечивает тело, она бросилась к постели брата и, пытливо вглядываясь в его мертвенно-бледное лицо, стала жадно прислушиваться к его хриплому дыханию.
Лихарев быстро подошел к ней и проговорил:
— Не волнуйтесь, Марья Васильевна; ничего опасного решительно нет, мы уже послали за доктором, и, кроме того, я осмотрел рану, и рана совсем не серьезна… я поручусь головой, что через две недели он будет снова на ногах.
— За доктором? — удивленно переспросила девушка, бросая пытливый взгляд на незнакомое ей лицо Баскакова.
— Да, да, нужно сделать ему перевязку, а кстати, дать чего-нибудь успокоительного.
— Он дрался на дуэли? — спросила девушка.
Лихарев покраснел, замялся, но потом, вспомнив, что лгать совершенно бесполезно, что причина раны Левашева чересчур ясна, утвердительно кивнул головой.
— Да, у него вышла небольшая стычка.
— С кем?
Лихарев опять замялся; на этот вопрос было ответить гораздо труднее, так как приходилось назвать Баскакова, бывшего здесь же. Но его выручил сам Василий Григорьевич.
— Вы хотите знать с кем? — сказал он. — Со мною.
Маня вздрогнула и почти отшатнулась в сторону.
— С вами? — протянула она изумленно, и в ее глубоких черных глазах засверкали гневные огоньки.
По лицу Василия Григорьевича пробежала печальная улыбка.
— Вы, конечно, изумлены тем, что я, убийца вашего брата, нахожусь в вашем доме; но я не мог оставить его беспомощным на сыром воздухе и помог господину Лихареву донести своего противника сюда, а во-вторых…
— Во-вторых, — быстро перебил Лихарев, уже оправившийся от смущения, — во-вторых, я должен сказать всю правду, и вы, конечно, поверите мне, Марья Васильевна, так как я никогда не лгал. Он, — и он кивнул головой на Баскакова, — не только не может быть назван убийцей, но и я, и Дмитрий глубоко виноваты перед ним. Эта дуэль вышла по какому-то роковому недоразумению. Мы затеяли с господином Баскаковым ссору, мы хотели его убить, но, к счастью, Бог не допустил этого.
Девушка изумленно расширила глаза.
— Убить!.. — прошептала она. — За что?
— Я говорю, что тут вышло роковое недоразумение. Все дело в том, что мы приняли господина Баскакова за другого, за нашего врага. Я бы не сказал этого, — продолжал он, — но я не хочу, чтоб вы его в чем-нибудь обвиняли, чтоб вы относились к нему враждебно, и вы сделаете очень хорошо, если протянете ему руку, тем более что он — родственник знакомого вам человека, он — двоюродный брат Николая Баскакова.
Маня, проникшаяся безотчетной симпатией к Василию Григорьевичу при первом взгляде, упавшем на его красивое лицо, была скорее опечалена, чем возмущена тем, что этот такой красивый, такой симпатичный молодой человек оказался убийцей ее кузена. Теперь же, когда она услышала слова Лихарева, ее сердце радостно забилось, и она, покраснев и потупив глаза, протянула Баскакову руку, но в то самое время, когда Василий Григорьевич робко коснулся своей рукой ее руки, она заметила беспорядок в своей одежде, заметила расстегнутую грудь платья и, вспыхнув до корней волос, быстро выбежала из комнаты, чуть не сбив с ног старичка Германа, бывшего их домашним врачом и входившего в это время в дверь.
Лихарев не ошибся. Рана, которую нанесла Левашеву шпага его противника, оказалась не из опасных. Старик немец осмотрел рану, перевязал ее и затем, кивая головой и пощелкивая по крышке табакерки, которую держал в руках, заявил уверенным тоном:
— Ню, ню, нишего, это — глюпство, фиртцейн таге — и он будет здоров… завсем молодец будет.
Когда доктор ушел и молодые люди остались одни, Василий Григорьевич стал было прощаться, но Антон Петрович удержал его.
— Куда же вы пойдете, на ночь-то глядя? Переночуйте лучше здесь; я думаю, что Дмитрий очнется к утру и будет очень рад увидеться с вами; тем более, что, если это будет возможно, ему нужно объяснить нашу роковую ошибку.
Баскаков покраснел и задумался. Это предложение как нельзя более было ему на руку, так как мысль вернуться на заезжий двор, где он остановился, ему совсем не улыбалась. Кроме того, Василий Григорьевич до сих пор все еще страшился возможности быть захваченным бироновскими шпионами, а кстати, так как он не успел расспросить Лихарева дорогой, ему представлялась возможность расспросить своего нового знакомого о судьбе двоюродного брата, так как тот назвался его приятелем и, наверно, должен был что-нибудь о нем слышать.
— Ночевать я, конечно, здесь не останусь, — сказал он, — это было бы уж совсем неловко; а если позволите, я посижу немного здесь, тем более что мне хотелось бы кой о чем потолковать с вами.
— Я очень рад чем-нибудь услужить вам, — отозвался Лихарев, — но в таком случае, чтобы не тревожить нашего больного, перейдем в соседнюю комнату, там нам никто не помешает, — и, отворив дверь, он жестом пригласил Баскакова следовать за собою.
Комната, в которую они вошли, была, очевидно, кабинетом. Громадное бюро красного дерева с бронзовыми скобами, изображавшими львиные головки, стояло между окнами; рядом с ним помещалась этажерка, на которой Василий Григорьевич заметил книги в тяжелых сафьянных переплетах. Немного подальше выдвинулся массивный, крытый сафьяном, диван, и несколько таких же массивных кресел стояло у противоположной стены. Над диваном висел портрет молодой девушки, в котором Баскаков без труда узнал только что виденную им кузину Левашева, а немного пониже, между рамой портрета и венчиком диванной спинки, виднелись две сложенные крест-накрест рапиры. Лихарев сел на диван, указал своему спутнику место рядом с собою и затем проговорил:
— То есть, поверите ли, если бы я не видел вас перед собою, все то, что произошло только что, показалось бы мне совсем непонятным сном. Ведь бывает же такое странное сходство! Вот гляжу я на вас теперь и прямо глазам своим не верю. Понимаете ли, вы похожи на того человека до мелочей: и рост, и фигура, и лицо совершенно одни и те же: даже ваш голос походит звуком на его голос, это — прямо наваждение какое-то! — и он развел руками.
