Вера Крыжановская - Мертвая петля
Фейга слушала длинную речь невестки молча, покачивая важно головой, и ответила внушительно:
– Если бы Мошеле спросил меня раньше, чем заключать таково глупого гешефта, я бы сказала ему, что все эти браки с гоями чистейший обман. Фай! Золото наше они берут, а нас всё–таки презирают, и Иегова отворачивается от таких женщин, которые из–за титула отрекаются от святой веры отцов.
– Но, мамаша, ведь это только для вида, что Сарра становится христианкой, – воскликнула m–me Аронштейн, краснея, как кумач.
– Для вида ли, нет ли, это уфсё равно – отречение. Наш несчастный, непризнанный народ должен избегать гоев, а не смешиваться с ними; наши дочери могут быть прекрасны, как ангелы, умны, честны, богаты, внести изобилие уф дома этих босяков, за которых выходят замуж, уфсё равно их ждут одне шпильке. И поделом им эти обиды! Это – тяжёлая рука Иеговы карает отступниц. Я сама достаточно нагляделась на такие несчастные браки. Чтобы не ходить далеко, вспомни, Рейза, маленькую Ребекку, дочь фабриканта Гольшмана из Житомира. Она вышла за графа Вадлевского, и из её приданого тоже заплатили долги этого польского оборванца. А как с ней обращаются? Граф никогда у ней руки не целует, сам насмехается над ней перед детьми и называет «мой портмонэ», а прислуга заглаза зовёт её не иначе как «пархатой жидовкой». Очков не надо, чтобы видеть разницу, как она относится к графу с семьей и к ней. Ни разу еще граф не позвал родню жены на бал или обед: а, между тем, один брат у Ребекки – банкир, другой – адвокат, сестра замужем за инженером и двое дядей – доктора. Обидевшись одново раза, она потребовала, чтобы пригласили её родню, тогда граф грубо ответил ей: «Я ведь на тебе женился, а не на уфсём кагале, который желает втереться ко мне уф дом. Довольно и того, что я навязываю тебя близким и знакомым. Но если хочешь, позови их на обед или бал, когда меня дома не будет». – Я знаю, что стоили эти обиды бедной Ребекке, и то же самое, предсказываю, ждет Сарру.
– Никогда, никогда, – возмутилась обиженная m–me Аронштейн. – Во–первых, сравнения быть не может между Саррой и глупой Ребеккой; та – типичная провинциальная неряха–евреечка, а её польский граф – каналья. Моя же дочь рождена быть знатной дамой, а князь – настоящий барин, который никогда не унизится до того, чтобы оскорбить любимую женщину. Хоть и дорого нам это вскочило, а я нисколько не жалею, лишь бы иметь зятем камергера князя Пронского. Это приятно звучит.
– Ты правду говоришь. Роза, – заметила г–жа Катцельбаум. – Твой князь и тот граф – это всё равно что настоящие кружева и дешёвая подделка, успокойся, мамаша. Ты живёшь в прошлом. Двадцать пять лет прошло, как Ребекка замужем, а с тех пор наше положение в мире совершенно изменилось.
– Будем пашматреть, – презрительно ответила Фейга. – Но я сильно опасаюсь, что моё мнение будет правильным. Теперь, как и двадцать пять лет назад, оставаться в своей среде – самое разумное.
Пока этот разговор происходил в будуаре, Сарра сидела и занимала знакомых в зале. Молодежь отпила чай и, разбившись на группы, лакомилась конфетами и фруктами. Молодые люди, дамы и барышни весело болтали и смеялись.
Невеста князя была красивая девушка лет двадцати трех, восточного типа, высокая, хорошо сложенная, с ярко–пунцовыми губками, чёрными, как смоль, волосами и жгучими глазами; нос был с горбиком и цвет кожи матовой белизны. Белое кружевное, подбитое белым же шёлком платье обрисовывало её стройный стан; короткие рукава обнажали красивые руки, а полуоткрытый лиф вырисовывал уже пышный бюст. Жемчужное ожерелье с бриллиантовой брошью украшало шею, и у пояса был приколот букет роз. Это была чудная представительница своей расы, но ей не хватало лишь обаяния чистой девической прелести, а взгляд, блестевший порою из–под пушистых чёрных ресниц, был жестокий, лукавый и надменный.
Она то и дело взглядывала на входные двери. Не трудно было подметить её волнение, которое проявлялось в нетерпеливом открывании и закрывании перламутрового веера. А злило её, в сущности, запоздание жениха.
Пустая болтовня гостей наскучила, по–видимому, Сарре и, воспользовавшись удобной минутой, она прошла из залы в маленькую гостиную, отделанную красным с золотом и изобильно уставленную роскошными цветами и растениями. Там, под пальмами, сидели двое людей, которых меньше всего можно было ожидать встретить в этом доме. То были два православных священника.
Один из них, своим семитическим обликом, мало отличался от прочей массы гостей; очевидно, он происходил из того же племени.
Другой был из священников последней формации: франтоватых и свободомыслящих, видящих идеал в лютеранском пасторстве и мечтающих сменить духовное облачение на пиджак с цилиндром. При входе молодой хозяйки оба они почтительно встали.
– Добрый гений привёл вас сюда, Сарра Моисеевна, потому что мы говорили именно про вас и ваше намерение принять христианство, – сказал с улыбкой один из священников.
– А что? Разве вы не одобряете моё решение, отец Слепень? – многозначительно улыбаясь, спросила Сарра.
– Конечно, конечно, одобряем. Но вот отец Григорий вполне разделяет моё мнение о том, что вам следовало бы принять православие, а не протестантство.
– Какая же, однако, в вас сидит патриотическо–религиозная закваска, отец Григорий! Кто бы это мог думать? А я–то считала вас вполне «либеральным» человеком, врагом предрассудков, а тем более всякой религиозной нетерпимости, – презрительно и насмешливо заметила Сарра. Священник запротестовал.
– Нет, нет. Мною руководит, в данном случае, отнюдь не вероисповедное пристрастие: я слишком придерживаюсь точной науки и философского позитивизма, чтобы допускать религиозные предрассудки, и нахожу возмутительным, что народные верования продолжают эксплуатироваться детскими сказками об аде, рае, будущей жизни и т. п. вздором. Я ни во что не верю, даже в Бога, которого исповедую; а день, когда будет уничтожен глупый культ устаревших верований, будет счастливейшим днём моей жизни.
– И тогда несметные богатства, прибавьте, собранные по церквам и монастырям, вернутся в народ, чтобы улучшить его положение, – перебил его самодовольно отец Слепень.
– Ну, это само собой разумеется. Однако вернёмся к цели нашего разговора. Если я советую вам, Сарра Моисеевна, принять православие, то лишь с целью не отличаться очень от остальной семьи князя, исповедующей строгую веру. Это окажет вам известную поддержку ввиду того, что брак ваш возбудит, вероятно, много недоразумений с роднёй вашего будущего мужа, в особенности со старой княгиней, которая пропитана отсталыми и смешными взглядами. Ох, уж наш народ! Какой он ещё отсталый даже в верхних, интеллигентных слоях. Как надо усердно работать, чтобы отвоевать религиозную свободу, которая одна только даёт нам возможность постичь основные, истинные законы гуманности: всеобщее равенство и братство.
Преисполненный сверхлиберального рвения отец Григорий не заметил презрительной усмешки, скользнувшей по лицу его собрата.
– Я с удовольствием принимаю ваш совет, – сказала Сарра. – По правде говоря, мне совершенно всё равно, в какой церкви я разыграю комедию при посредстве которой удостоюсь чести сделаться княгиней Пронской что, однако, не помешает мне остаться верной Богу и вере отцов. Имейте в виду, господа, что я не могу терять много времени на приготовление к новой вере, и потому не слишком обременяйте меня поучениями.
– Ха, ха, ха! – засмеялся отец Григорий. – Не бойтесь, отец Слепень – пастырь разумный и обременять вас не станет. Он живо обделает всё, и вам так же легко будет стать православной, как скушать сандвич.
В эту минуту в зале произошло движение, а одна из барышень показалась в дверях и громко шепнула:
– Князь!..
Сарра поспешно вышла встречать жениха, но отец уже предупредил её и, насколько позволяла ему толщина, спешил, сияющий, навстречу дорогому будущему зятю.
Князь был бледен, имел усталый вид и извинился за опоздание, сославшись на ужасную мучившую его с утра мигрень.
Сарра осталась недовольна, что жених держал себя с ней холодно–сдержанно и успел сказать ей всего несколько слов.
Затем он был уведён Аронштейном–отцом в кабинет, где тот с олимпийским величием представлял ему новую родню, нимало не смущаясь тем презрительным равнодушием, с которым князь встретил представлявшихся. После окончания этой церемонии, всё общество собралось в зале, и разговор пошёл общий и архилиберальный, вращаясь главным образом на распоряжениях правительства, действия которого подвергались резкому осуждению; целые ушаты грязи и «обличительной» лжи выливались на министров и даже царскую семью.
Сидевший около Сарры князь участия в разговоре не принимал и чувствовал себя очень неловко в этой вражеской среде, оглушенный всё возраставшим шумом.
