Луиджи Малерба - Итака навсегда
Когда Эвмей пошел пасти свиней, я отвел в сторонку Телемаха, который поначалу поглядывал на меня с подозрением, и не спеша стал рассказывать ему об осаде Трои, о моем обратном пути и пребывании на острове феаков. По мере того как я говорил, его интерес к моему рассказу возрастал, а когда речь зашла о феаках, он сразу же спросил, не встречал ли я на том острове Одиссея.
— Конечно, — ответил я. — Мы приплыли на Итаку на одном и том же корабле, и сейчас перед тобой не кто иной, как Одиссей — твой отец, переодетый нищим.
Телемах смотрел на меня, ничего не понимая. Он не мог поверить, что под нищенскими лохмотьями скрывается его славный отец Одиссей, вести о подвигах которого разнеслись чуть ли не по всему свету. Он смотрел на меня недоверчиво, но когда я описал ему наш дворец и комнату, в которой он рос, и нашу с Пенелопой спальню, и каморку, в которой хранится мой лук, и даже бронзовые подставки в форме львов для поленьев у камина, и навес, под которым зимой хранятся дрова, а потом спросил его, жива ли еще няня Эвриклея и по-прежнему ли она любит съедать утром ломоть хлеба с медом, Телемах обнял меня, плача от волнения.
— Жаль, что я сам не узнал тебя, но когда ты покинул Итаку, я был еще совсем мал и не могу тебя помнить. Но почему же тебя не узнал даже пастух?
— Я оделся в нищенские отрепья именно для того, чтобы меня не узнали. И потом, когда я уходил, Эвмею не было и двадцати лет и видел он меня, лишь когда я охотился в этих местах. То есть не очень часто.
Я объяснил Телемаху, что пока только он один должен знать о моей тайне, ибо, прежде чем сразиться с женихами, я хочу проникнуть во дворец неузнанным и вместе с ним составить план действий. Для того-то мне и пришлось прикинуться нищим.
Телемах был рад тому, что я оказал ему такое двойное доверие, и в свою очередь признался, что Антиной однажды пригласил его на охоту, но почему-то плохо прицелился и его стрела не попала в оленя, а оцарапала горло ему, Телемаху. Он даже показал мне тонкий шрам на шее.
— С тех пор я не доверяю больше ни Антиною, ни остальным женихам.
— Они будут снова пытаться убить тебя, но мы нападем на них внезапно и устроим настоящее побоище.
— Дело трудное, но, наверно, не такое уж невозможное для человека, сумевшего хитростью взять Трою, — сказал Телемах, и в голосе его звучала гордость. — Женихи молоды и хорошо владеют оружием. Они явились сюда с Самоса, Дулихия, Закинфа и самой Итаки и будут зубами держаться за привилегии, вырванные силой. Но их расслабили неумеренная еда и вино, и это делает их более уязвимыми.
— Наш верный Эвмей, — сказал я Телемаху, — отправится во дворец и, как ты решил, сообщит о твоем прибытии Пенелопе. И только. Потому что даже твоя мать не должна догадаться, что под этим жалким рубищем скрывается Одиссей. Конечно же, ничего не должен знать и Эвмей, так радушно принявший меня в своем доме, а то как бы у него не вырвалось неосторожное слово в разговоре с Пенелопой или служанками. Я хочу в таком виде явиться по твоему повелению во дворец, чтобы собственными глазами увидеть, что там делается, и подготовить вместе с тобой план разгрома женихов. А что до Пенелопы, то я сам хочу убедиться в ее преданности. Никому не верю. Верю только собственным глазам, и одного взгляда мне будет достаточно, чтобы понять не только явное, но и тайное. Лишь мне решать, когда настанет момент открыться.
— Пенелопа ненавидит претендентов на ее руку, и презрение ее к ним велико, как самая высокая гора. Но я понимаю, почему ты не хочешь открыться даже ей. Раз ты так решил, я согласен с тобой.
Мне было ясно, что история с троянским конем стала уже настоящей легендой, которая разнесла мою славу по всему свету. Я сражался и сотни раз рисковал жизнью, я устраивал отчаянные военные вылазки и вышел из них невредимым, но сейчас даже в глазах Телемаха я всего лишь человек, создавший троянского коня. Он с уверенностью сказал, что если уж Троя пала благодаря мне, то я обязательно придумаю какую-нибудь хитрость, чтобы одолеть бешеных женихов, замышляющих отстранить нашу семью от управления Итакой.
— Хитрость или удача, — сказал я ему, — помогут нам отправить их кормить червей. Но запомни, что удача не случайный дар небес, она сопутствует лишь смелым. Хотя сам я всегда верил не только в смелость и хитрость, но и в удачу, никогда не покидавшую меня в моменты опасности.
Пенелопа
Поутру пришел Эвмей, пригнал двух свиней для пира женихов. Прислал ко мне в покои служанку, сказав, что ему надо что-то сообщить. Добрая весть.
— Вернулся Телемах, — сказал он, — и сегодня же явится к тебе во дворец. Я тоже счастлив, моя царица, так что позволь мне сегодня вечером выпить большой кубок вина, чтобы отметить возвращение Одиссеева сына.
— Телемах и мой сын, — ответила я.
Я так ждала возвращения Телемаха, а теперь боюсь за его жизнь. Женихи страшно взбудоражены и с раздражением воспримут его появление во дворце. Возвращение сына Одиссея расстроит их планы, и если бы они не боялись навсегда лишиться надежды на мою благосклонность, то его бы уже давно убили. А сам Телемах, долго ли он сможет терпеть присутствие тех, кто хочет занять место его отца?
Я научилась жить замедленно, портя глаза и пальцы за работой на станке, на котором я тку, а потом распускаю смертный покров для Лаэрта.
Каждый день я вглядывалась в небо, ища в нем доброе предзнаменование, но небо и боги Олимпа равнодушны к моим надеждам.
Сколько раз мне удавалось подавить свой гнев против женихов, но как долго еще мне удастся денно и нощно скрывать свои чувства за завесой притворства? Кричат вокруг чайки -хозяйки света, реют в воздухе у меня перед глазами, и кажется, будто они хотят что-то сказать. Мне неведом их язык, но если они могут читать в моем сердце, пусть их охватит великая жалость к Пенелопе.
Одиссей
Когда мы с Телемахом и верным моим Эвмеем подходили ко дворцу, на нас налетел с жестокими оскорблениями некий Меланфий, козопас женихов.
— Куда ты ведешь этого попрошайку? Этого грязного оборванца? Во дворец, чтобы он набил утробу объедками? Лучше бы ты заставил его мести хлев — там его место.
С этими словами Меланфий пнул меня ногой. От гнева я чуть было не потерял над собой власть, но сумел сдержаться и не проломить ему череп, у меня хватило самообладания не сорвать неосторожным поступком план, который придумали мы с Телемахом.
Итаку не узнать. Никогда не думал, что мой город можно довести до такого запустения. Фасады домов облупились, словно изъеденные проказой, мостовые совершенно разбиты, а канавы заросли бурьяном: никто их не прочищает. Внезапные порывы ветра поднимают облака пыли и сухих листьев. Палестра [3] совершенно заброшена, и посреди нее выросло фиговое дерево.
В двух шагах от входа во дворец, у самой ограды, скопилась целая гора отбросов — объедки, оставшиеся от пиршеств; кости скота с приставшими к ним ошметками мяса, сочащиеся кровью шкуры, кучи гнилых овощей.
Старый пес, приютившийся возле этой помойки, где он и кормился, едва завидев меня, замахал хвостом, с трудом поднялся с земли и подошел ко мне. Я сразу же узнал его, бедного своего Аргуса. Столько лет он ждал меня и так отощал, что все ребра у него наперечет, но не от недостатка пищи, а от никого не щадящей старости. Бедный мой верный Аргус, если бы люди оставались такими преданными, как ты и как пастух Эвмей, мое возвращение было бы поистине благословенным и счастливым. Но мне довелось вернуться в обличье нищего, я оброс неопрятной бородой, едва передвигаюсь, согнувшись и опираясь на палку, — чтобы никто меня не узнал.
И снова я еле сдержал слезы: Аргус упал, и стало ясно, что он уже никогда не поднимется, ибо волнение от встречи со столь долго отсутствовавшим хозяином убило его. Я только протянул руку, чтобы погладить его по голове, он на мгновение открыл глаза, и тут же тень смерти легла на них. А сколько мы вместе с ним гонялись по густым зарослям кустарника за дикими кабанами, и как он радовался удачной охоте, бедный мой пес Аргус.
Мне оказал гостеприимство живущий в горах бедный пастух; меня пнул на дороге подлый козопас; меня с любовью признал старый дряхлый Аргус, не вынесший столь сильного волнения… Вот так встретили Одиссея в его собственном царстве после кровопролитной войны и после всяческих приключений, пережитых им на пути домой. Где праздничные стяги и радостные песни подданных, где венки из цветов, которыми награждают победителей, возвратившихся на родину? Где жена и ее ласки? Не только мои глаза, но и мое сердце под отрепьями нищего источает горькие слезы.
Вслед за Телемахом и Эвмеем я направился в большой зал замка, опираясь на палку, как старик, нуждающийся в отдохновении и пище, но остановился на пороге, как и подобает человеку, ждущему подаяния.
Женихи пировали под пение Терпиада и почти не заметили нашего прихода. Лишь Ангиной в знак приветствия махнул рукой Телемаху и протянул в его сторону кубок с вином. А кое-кто из женихов только кивнул Телемаху, словно он не наследник трона, а обычный гость.
