Виктор Гюго - Девяносто третий год
Все шло хорошо. Корвет только что прошел Большой Нос. Около девяти часов ветер начал свежеть и поднялась волна; однако ветер был попутный, хотя при некоторых шквалах нос корвета совсем погружался в воду.
«Крестьянин», которого лорд Балькаррас назвал «генералом», а герцог Латур д'Овернь «кузеном», по-видимому, не боялся качки и со спокойной важностью прогуливался по палубе корвета, как бы вовсе не замечая бурного моря. Время от времени он вынимал из кармана своей куртки плитку шоколада, откусывал от нее кусочек и разжевывал, доказывая этим, что, несмотря на белые волосы, у него еще достаточно крепкие зубы. Он ни с кем не разговаривал, обращаясь лишь иногда вполголоса к капитану, слушавшему его с выражением величайшего почтения и считавшего, по-видимому, настоящим капитаном судна этого пассажира, а не самого себя.
«Клэймор», под искусным руководством лоцмана, прошел совершенно незамеченный, благодаря туману, мимо северного берега Джерсея, держась к нему очень близко, очевидно, для того, чтобы не наткнуться на опасный подводный камень Пьер-де-Лек, находящийся как раз посредине пролива между Джерсеем и Серком. Гакуаль, стоя у руля и различая поочередно сквозь туман Грев-де-Лек, Большой Нос и Плэнмон, ловко провел корвет между этими подводными скалами с уверенностью человека, чувствующего себя здесь дома и знакомого с капризами океана. На носу корвета не был выставлен огонь из опасения, чтобы судно не было замечено в этих строго охраняемых водах; его экипаж даже радовался туману. Наконец корвет поравнялся с Гранд-Этапом; туман был так густ, что едва можно было различить высокий силуэт Пинакля. Слышно было, как на Сент-Уэнской колокольне пробило десять часов — ясное доказательство того, что ветер продолжал дуть с берега. Все по-прежнему шло хорошо; только море становилось более неспокойным благодаря соседству Корбьера.
В начале одиннадцатого часа граф Буабертло и шевалье Лавьевилль проводили пассажира в крестьянском костюме в отведенную ему каюту, то есть в собственную каюту капитана. Прежде чем войти в нее, он сказал им, понизив голос:
— Вам известно, господа, — только это тайна, величайшая тайна, молчание до самого момента взрыва! — Вам одним известно здесь мое имя.
— Мы унесем его с собою в могилу, — ответил Буабертло.
— Что касается меня, — сказал старик, — то я не назову его, хотя бы мне угрожала смерть.
И затем он вошел в свою каюту.
III. Смешение дворянства и разночинства
И капитан и его помощник снова поднялись на палубу и стали, разговаривая, прохаживаться по ней. Темой разговора был странный пассажир.
— Мы вскоре увидим, каков он в роли вождя, — прошептал Буабертло на ухо Лавьевиллю.
— Пока мы знаем только, он принц, — ответил Лавьевилль.
— Да как сказать.
— То есть во Франции-то он просто дворянин, но в Бретани — принц.
— Так же как Тремуйли и Роганы.
— Он, кстати, в родстве с ними.
— Но во Франции, при дворе короля, — продолжал Буабертло, — он такой же маркиз, какой я граф, а вы шевалье.
— Ну, двор-то этот теперь далеко. Про него можно, пожалуй, сказать: поминай как звали.
После некоторого молчания Буабертло продолжал:
— Что делать! За неимением французского принца, приходится довольствоваться принцем бретонским.
— За неимением дроздов… нет, за неимением орла, удовольствуемся вороном.
— Коршун бы, по-моему, лучше, — проговорил Буабертло.
— Конечно! Все же когти и клюв! — согласился Лавьевилль.
— Посмотрим.
— Да, — продолжал Лавьевилль, — пора, наконец, чтобы явился настоящий предводитель. Я согласен с мнением Тентеньяка, что все, что теперь нужно, это — предводитель и порох. Видите ли, капитан, я знаю почти всех возможных и невозможных вождей; бывших, настоящих и будущих: но ни одного из них я не считаю той умной головой, которая нам теперь необходима. В этой чертовской Вандее необходим генерал, который был бы в то же время и прокурором. Нужно надоедать врагу, оспаривать у него каждую мельницу, каждый кустик, каждый ров, каждый камешек, дразнить его, пользоваться всем, следить за всем, беспощадно убивать, запугивать, не знать ни сна, ни покоя. В настоящее время в этой мужицкой армии встречаются герои, но нет вождя: Д'Эльбе — ничтожество. Лескюр{21} — болен, Боншан{22} — склонен всех миловать и щадить; он чересчур добр, а это неразумно. Ларошжаклен{23} превосходен, как второстепенный деятель; Сильц недурен в открытом поле, но не годится для партизанской войны; Кателино{24} — наивный извозчик, Стоффле{25} — хитрый лесной объездчик, Берар — тупица, Буленвилье — просто смешон, Шаретт{26} — ужасен. Я уже не говорю об этом цирюльнике Гастоне. В самом деле, почему, черт возьми, мы придираемся после этого к революции и какая же после того разница между нами и республиканцами, если мы сами назначаем парикмахеров начальниками над дворянами!
— Дело в том, что эта проклятая революция начинает отравлять и нас.
— Это просто какая-то короста на теле Франции.
— То есть короста, собственно, только на третьем сословии, — ответил Буабертло. — Одна только Англия может помочь нам в этом деле.
— И поможет, вы в этом не сомневайтесь, капитан.
— Да, но пока все это очень некрасиво.
— Конечно! Всюду какое-то мужичье. Монархия, имеющая главнокомандующим какого-то Стоффле, бывшего лесного объездчика у господина де Молеврье, ничем не лучше республики, имеющей министром Паша{27}, сына швейцара герцога де Кастри. Прелестные парочки встречаются в этой Вандейской войне; с одной стороны, пивовар Брассер, с другой — парикмахер Гастон.
— Нет, любезный Лавьевилль, я несколько иначе смотрю на этого Гастона. Он действовал совсем недурно, находясь под начальством Гемене. А как он расстрелял триста синих, предварительно заставив их самих вырыть для себя могилу! Ведь это очень недурно!
— Великая важность! И я точно так же поступил бы на его месте.
— Кто же в этом сомневается! И я так же…
— Для войны, — продолжал Лавьевилль, — нужны дворяне. Это дело рыцарское, а не парикмахерское.
— Однако в этом, так называемом третьем сословии, — возразил Буабертло, — встречаются почтенные личности. Возьмите, например, этого часовщика Жоли. Он раньше был сержантом во Фландрском полку, а потом сделался предводителем вандейцев и командует теперь отрядом на побережье; а его сын — республиканец, так что отец служит белым, а сын — синим. Оба отряда встретились, произошла стычка, отец берет сына в плен и убивает его из пистолета.
— Молодец! — воскликнул Лавьевилль.
— Да, настоящий роялистский Брут.
— А все-таки нет ничего веселого в том, что нами предводительствуют разные Кокеро, Жан-Жаны, Мулены, Фокары, Бужю, Шуппы.
— Любезный шевалье, да ведь мы то же видим и с противной стороны. В наших рядах немало мещан, в их рядах не меньше дворян. Неужели вы думаете, что санкюлотам очень приятно состоять под начальством виконта Богарне{28}, виконта Миранда, Канкло, графа Баланса, маркиза Кюстина{29}, герцога Бирона{30} и, наконец, самого герцога Шартрского{31}?
— Ах, да, сын Филиппа Эгалите{32}. Кстати, когда же этот Филипп станет королем?
— Надеюсь, что никогда.
— А между тем он пробирается к престолу, проявляя крайнюю неразборчивость в средствах.
— Но ему будут сильной помехой его пороки.
— Он, однако, не прочь был бы помириться, — продолжал Буабертло после некоторого молчания. — Он приезжал в Версаль к королю, и я сам был свидетелем того, как ему плюнули в глаза с верхней ступеньки большой лестницы.
— И прекрасно сделали.
— Мы называли его Бурбоном Грязным.
— Он лыс, угреват, он цареубийца — фу! — И затем Лавьевилль прибавил: — Я был вместе с ним в Уэссане, на корабле «Святой Дух».
— Если бы он послушался сигнала, который давал ему адмирал д'Орвилье, держаться к ветру, то он помешал бы англичанам пройти. Да, правда ли, что он спрятался в трюме?
— Нет, этого, положим, не было, — ответил Лавьевилль, рассмеявшись, — но все равно это нужно утверждать.
— Да, для дураков, — промолвил Буабертло. — А этого Буленвилье, о котором вы упоминали, Вьевилль, я знавал лично. Вначале крестьяне были вооружены копьями; вот он и вздумал сделать из них копейщиков. Он хотел научить их действовать по всем правилам военной науки. Он вообразил, будто этих дикарей можно превратить в линейных солдат. Он уверял, что научит их строиться в каре. Он говорил с ними на старинном военном языке. Вдруг ему пришло в голову составить целый полк из браконьеров; и действительно, ему удалось сформировать правильные роты, командиры которых собирались каждый вечер в его ставке для того, чтобы получать пароль от сержанта, который передавал его на ухо ближайшему капралу, а тот, в свою очередь, передавал его на ухо своему соседу, и т. д. Он разжаловал одного офицера, не снявшего головного убора в то время, когда ему говорили пароль. Можете вообразить себе, насколько все это привилось. Этот болван не понимал, что мужиками нужно предводительствовать по-мужицки, и что из человека, взятого от сохи, нельзя за несколько дней сделать настоящего солдата. Да, да, я знавал этого Буленвилье.
