Петр Тодоровский - Вспоминай – не вспоминай
— Наш комроты.
Останавливаются. Женщина, прищурив глаза, смотрит на юношу, словно оценивает его возможности. Готов ли он подтвердить ее догадку…
— Ты оставил там женщину. Разве так поступают?
— Это моя мама.
— Такая молодая?
— Не верите? Могу познакомить. Ефросиня какое-то время размышляет, потом:
— У тебя сейчас есть время?
— Есть. У меня увольнение.
— Тогда следуй за мной.
— Куда?
— Я говорю: следуй за мной. — Она уходит не попрощавшись. Сергей смотрит ей вслед, нервно потирает руки, -вдруг оказался между молотом и наковальней, — спешит к матери.
— Кто эта женщина? — Антонина заглядывает сыну в глаза.
— Работает в училище. Мне пора, мама. Надо идти.
Они встают, оставив в снегу две глубокие вмятины.
— Ты запомнил дом, где я оставила сухари?
— Еще бы! — в нетерпении говорит сын, поглядывает в ту сторону, куда ушла Ефросиня.
— Осталась бы хоть на денек, — просит сын.
— Негде ночевать. Поеду. Повидала и хватит. Слава Богу жив, не болеешь, и то счастье. Беги, — и в последнюю минуту схватила за рукав шинели: — Пиши почаще, Сереженька. Только и живу твоими письмами.
Расцеловались.
У Антонины что-то запекло в груди, когда увидела, что ее сын побежал не в училище, а за этой женщиной. И все-таки сложила три пальца и перекрестила сына.
Итак, великий конспиратор и ходок Сергей Иванов ушел в такое глубокое подполье, что нам и во сне не могло присниться.
Оказывается, этот субчик завел шашни ни с какой-нибудь первой попавшейся. Нет, ему каким-то образом удалось найти подход к особе старше его лет на тридцать. Влюбил в себя буфетчицу, ведающую в нашей курсантской столовой хлебом, маслом, сахаром!!!
Как-то после отбоя, когда мы наконец улеглись на нары, накинули поверх одеял свои шинели и, прижавшись друг к другу, готовы были сомкнуть веки, вдруг Сергей шепнул:
— Хлеба хочешь? Сон как рукой сняло.
— Хочу.
И достает полбуханочки хлеба (целое состояние: на рынке стоит не меньше двухсот рублей!). Рвет ее на три части, и вот мы лежим под одеялами и наслаждаемся самой вкусной едой на белом свете — хлебом.
— Где раздобыл? — спрашиваю. Сергей загадочно закатывает глаза:
— Военная тайна…
История эта закончилась совершенно трагически.
Буфетчица имела комнату в коммунальной квартире, в доме, расположенном рядом с училищем. Буквально через дорогу. Напротив нашей проходной. И вот на третий день знакомства, как нам впоследствии рассказал Сергей, Ефросиня пригласила его к себе в гости. Сама организовала ему увольнительную до утра, то есть до подъема. Были приняты все меры предосторожности: не дай Бог, чтобы соседи узрели молоденького курсанта в ее доме — как ни скажи — перепад в возрасте стыдный…
Ну вот, как только стемнело, Серега по водосточной трубе взобрался к Ефросине. Окно было заранее открыто.
Стол ломится от невиданной для курсантика еды: американская тушенка, нарезанная селедочка с кружочками лука, грибочки, в укутанном казане томится отварная картошка и прочее, и прочее.
Ефросиня в цветастом халате, от нее за версту несет духами «Красная Москва».
Итак, окно закрыто, штора опущена, Ефросиня, вся пылающая, прислоняется к подоконнику — из-под халата выставлена оголенная ляжка — сигнал к действию.
Недолго раздумывая (надо знать Сергея!), Сергей прижимает буфетчицу к подоконнику и наносит ей сокрушительный поцелуй, от которого она чуть не задохнулась.
— Давай раньше выпьем, — шепчет Ефросиня, расстегивая пуговицы на шинели.
Выпили. Сергей кинулся на это невиданное изобилие как тяжело раненный. Ефросиня не успевала ему подкладывать в тарелку: то соленый огурчик, то грибочки и все, что было на столе. Ну, просто праздник и только. Курсантик уминает все подряд, хозяйка что-то лепечет, курсантику не до разговора: уминает в обе щеки молча, только поддакивает, кивает головой — не до разговоров…
Сама же почти ни к чему не притронулась, так ковыряет кончиком маникюра для виду, томится в ожидании главного момента. Смотрит на парня, предвкушая то, чего давно у нее не было.
Постель, естественно, разобрана, подушки взбиты, керосиновая лампа зажжена и стоит у изголовья…
Еще дожевывая, Сергей снимает галифе, остается в одних кальсонах, Ефросиня эффектно сбрасывает с себя халат, открывая рыхлое тело с повисшими сиськами и животом в три складки. Ее глаза сверкают призывно, горят нездоровым огнем.
Наконец они валятся на кровать, с криком дикого зверя Фрося впивается в губы курсантика… И тут совсем некстати — сами понимаете, момент! — у Сережи внутри, от обилия незнакомой еды, что-то огромное рухнуло из живота и провалилось в прямую кишку. И пока его терзает ненасытная женщина, Сергей в панике судорожно думает: если он сейчас не окажется в туалете, катастрофы не миновать! Ей-богу, наделает в кальсоны… Опозорится на всю жизнь.
Ефросиня в недоумении в который раз кидается на курсантика, требует действия:
— Ну! — шепчет она, задыхаясь.
— Где у вас тут это… туалет? — жалкий лепет. Глаза на выкате, лоб в испарине.
Ефросиня недовольно накидывает на себя халат, берет керосиновую лампу, осторожно приоткрывает дверь, выглядывает, машет рукой. Сергей в одних кальсонах на цыпочках преодолевает коридор, скрывается в туалете. Не успевает как следует освободиться, как кто-то дернул за ручку. Курсантик вздрогнул, приподнялся над унитазом, замер.
Снаружи кто-то нервно дергает ручку двери туалета.
— Фрося, это ты? — говорит мужчина за дверью. — Пусти, мне невмоготу.
Сергей застывает в своей неудобной позе.
Ефросиня замерла в своей комнате. Прислушивается. А сосед уже в крик:
— Фрося, скорее! Прошу, иначе!..
В коридоре появляется заспанная жена соседа:
— В чем дело, Паша? — грозно говорит.
— Там кто-то сидит, а я…
— Что значит кто-то?! Кто еще может, кроме Фроси?! Фрося, пусти Пашу, а то усрется, — говорит жена соседа.
Сергей понимает: надо выбираться. Иного выхода нет. Он снимает кальсоны, перекидывает их на левую руку, медленно открывает дверь и, как эллинская статуя, сомнабулически протянув руки перед собой, с закрытыми глазами выплывает из туалета.
Раздается дикий крик — жена соседа шлепается на пол, Паша мгновенно отскакивает, выглядывает из-за угла коридора — привидение и только.
А Сергей плавно открывает дверь, голышом выходит на улицу. Бежит по заснеженной дорожке, находит окно Ефросини, взбирается по водосточной трубе наверх. Его рожа появляется за стеклом. Он толкает створки окна, распахивает шторы, поднимается во весь рост.
— Фросенька!
Женщина оборачивается, видит в окне голого мужчину, падает в обморок.
Сосед в одних подштанниках выбегает на улицу:
— Люди-и-и!.. Караул-л! Помогите-ее!
Так трагически завершилась любовная история Сергея Иванова с буфетчицей Военно-пехотного училища.
Поздно вечером возвращается Сергей (его Добров, чтобы никто не знал, отпустил) и рассказывает:
— Мама договорилась с одними хозяевами, за забором, на горбатой улочке, оставила у них мешок с сухарями, а я буду у них брать понемногу… Хорошие люди. Их всего двое: хозяйка, женщина лет сорока пяти и дочь — потрясающая девчонка лет семнадцати…
— И как ее зовут? — я напрягаюсь.
— Я ее видел мельком. На пороге -она как раз уходила. Завтра пойду за сухарями, тогда уж познакомимся. Эх!.. -Сергей потирает руки, подмигивает друзьям. — Потом познакомлю…
Я уже было разинул рот, хотел сказать нечто важное, но тут послышалась команда дневального:
— Отбо-оой!
— …Ну, Петр Первый! Как там у тебя с
Яной? — шепчет Сергей. — Роман в разгаре? — и смеется. Молчу.
— Спишь, что ли?
— Может, и не первый…
— Что, появился соперник? Кто же он?
— Потом сообщу, — мне неохота разговаривать с ним.
— Ты без боя не уступай.
— Попробую.
— А она? — и сует мне и Юрке по сухарику.
Лежим на нарах под тонкими одеялами и шинелями, щелкаем зубами по сухарям.
— Эх, женщины! — вздыхает Никитин. И вдруг запел: — «Пой гитара, играй потихонечку, в чем таится успеха секрет? Я любил одну славную Тонечку, а она меня, кажется, нет!»
— Разговорчики! — У наших нар стоит сержант, дежурный по казарме. — Вы что там грызете?
— Гранит науки, — отвечает Сергей. Он мне неприятен. Я и сухарик не хотел брать у него, но не удержался… Слабак.
Спит казарма — триста молодых сердец. За окном разгулялась метель. Воет металлическая печь. Где-то в далекой, Богом забытой деревушке, живут мои родители. Работают в колхозе: отец в коровнике, мать в подвале вместе с другими женщинами перебирает картошку. Домой приносит три-четыре картофелины в панталонах…
От старшего брата с двадцать второго июня сорок первого года ни одной весточки. А ведь служил он на границе с Польшей.
