Октавиан Стампас - Древо Жизора
— А теперь, дорогой Гуго, пришла пора перейти в такую комнату, где Великий Старец Храма и я могли бы поговорить с вами с глазу на глаз и никто не смог бы подслушать нас, — сказал сенешаль и Гуго де Жизор новел двух самых высокопоставленных гостей в отдаленную комнату замка, именно и предназначенную для подобных уединений.
Жан знал, где расположена эта укромная комната, и покуда отец вел тамплиеров по одному коридору, мальчик быстрее их добрался туда другими путями. Комната оказалась открытой, и, вбежав в нее, он быстро юркнул за шпалеру, изображающую Иосифа Прекрасного, выслушивающего своих братьев. — Прошу вас сюда, дорогие гости, — услышал он голос отца.
— Господа коннетабли, обследуйте соседние комнаты и займите пост у двери, чтобы никто не мог услышать беседу Великого Старца, с графом Гуго, — прозвучали команды сенешаля.
— А вас, Бертран, я попрошу осмотреть саму комнату, — прокряхтел Рене Тортюнуар.
«Ну вот, теперь меня застукают!» — с ужасом подумал Жан, слушая, как сенешаль Бертран двигает мебель и шуршит шпалерами, совершая осмотр комнаты. Вот зашевелилась шпалера, за которой стоял Жан, и он весь прижался к стене, изо всех сил стараясь слиться с холодными камнями. Сенешаль отодвинул шпалеру и уставился на Жана. Мальчику вдруг померещилось, что его застукали по-настоящему и сейчас убьют. «Меня нет здесь, господин Бертран! — взмолился он внутренне, всем своим существом прижимаясь к холодной каменной стене. — Вы же видите, что меня здесь нет!»
— Здесь никого нет, — сказал сенешаль, оставив шпалеру и возвращаясь в комнату. — Вы можете начинать беседу.
— Благодарю вас, Бертран, — заговорил Тортюнуар. — В таком случае я хотел бы сразу же перейти к делу. Вы, должно быть, знаете, драгоценный мой внук Гуго, что дорога тамплиеров была не простой, путь их оказался усеянным не розовыми лепестками, а острыми терниями. Сейчас, по прошествии сорока лет с тех пор, как перегринаторы пришедшие в Иерусалим под знаменами креста и святого Петра, основали наш славный орден, мы можем гордиться нашим богатством и могуществом, нашей славой, затмевающей славу серого ордена цистерианцев, не говоря уж о госпитальерах, которым остается только завидовать Тамплю.
— Еще бы! — рассмеялся в ответ Гуго де Жизор. Не хотел бы я быть госпитальером. Вот хоть самые-рассамые богатства мне предлагайте, чтобы я вступил в орден Иоанна Иерусалимского, я отвечу: «Нет, и еще раз нет!» Правильно я говорю, ваше старейшество?
— К-хм, — кашлянув Гран-саж-дю-Тампль, видимо перебарывая в себе чувство презрения к пьянчужке внуку, и, не обращая внимания на его глупую реплику, продолжил: — И чем крепче и славнее мы становимся тем больше наживаем себе врагов-завистников, которые мечтают завладеть властью и богатством ордена. Люди, потерявшие стыд и совесть, затевают чудовищный заговор, желая истребить всех, сидящих в Ковчеге, дабы самим встать на их места и подчинить себе все наши командорства и провинции. Злой дурак, преждевременно выживший из ума и выдающий себя за доблестного Андре де Монбара, погибшего в том же году, что и Людвиг Зегенгеймский, распускает сеть этого заговора, всюду внушая мысль о том, что мы, сидящие в Ковчеге, самозванцы, которых, якобы, не признавал славный магистр Гуго де Пейн. Опасность переворота в самом Ковчеге ордена настолько усилилась, что пришло время, внук мой Гуго, открыть тайну Жизора, которую ты столь молчаливо и тщательно хранил всю свою жизнь, и поведать ее мне и моему верному сенешалю Бертрану де Бланшфору. Как только жизорская реликвия окажется в наших руках, мы сможем предотвратить надвигающуюся опасность и спасти орден Храма от раскола, который неминуемо приведет к крушению Тампля. Итак, дорогой Гуго, прошу тебя снять со своего языка замок молчания и поведать нам тайну Жизорского замка. Мы внимательно слушаем тебя.
— Вы говорите, тайну ?.. — пробормотал Гуго де Жизор недоуменно. — Ах, тайну! Ну да, как же! Слушайте, я открою вам ее.
Жан пуще прежнего затаил дыхание, весь превратившись в слух, боясь пропустить хоть слово. Значит, отец, все-таки знал тайну, о которой хотела говорить перед смертью старая колдунья Матильда де Монморанси? И значит, отныне ее будут знать четыре человека — Гуго де Жизор, Гран-саж-дю-Тампль Тортюнуар, сенешаль Бертран де Бланшфор и он, Жан…
— Тайна сия настолько страшна, — продолжил отец, — что кровь застывает в жилах и волосы становятся дыбом. Не всякий, кто узнает тайну Жизора, выдержит ее и не отбросит копыта. Так и быть, я открою вам эту плачевную тайну. Дед мой, Робер де Пейн, являющийся двоюродным дедом Гуго де Пейна, некогда воевал в Палестине и, кажется, был даже назначен Годфруа Буйонским чем-то вроде сенешаля, заведующего Гробом Господним. Затем он приехал сюда, привезя с собой несколько бочонков с тем самым вином, которое Христос, по преданию, превратил из воды. Якобы, его потом еще много осталось. Он стал его пить и так к нему пристрастился, что решил припрятать. И вот беда — закопав эти пять или шесть бочонков где-то в окрестностях Жизора, он и его слуги так перепились, что сколько потом ни старались, никак не могли вспомнить место клада. Бедный дедушка очень испугался, что если об этом узнают, то стыда не оберешься. Вот он и повелел тогда в страхе хранить тайну. Последним человеком, кто о ней знает, остаюсь я. Теперь, вот, и вы…
— Заткнись, Гуго! — воскликнул старый Рене де Жизор. — Ты решил поиздеваться над нами? Уж не связан ли ты с тем самозванцем, который выдает себя за Андре де Монбара? Не состоишь ли и ты в заговоре против нас?
— Боже упаси, ваше старейшество, — забормотал Гуго де Жизор, испугавшись гневного тона старца. — Я вам сказал чистую правду.
— Глупую историю про какое-то поддельное вино ты называешь правдой?! — промолвил старец. — О, я понимаю, ты настолько хитер, Что хочешь байками заморочить нас и, во что бы то ни стало, скрыть истинную тайну Жизора.
— Клянусь, я не знаю никакой тайны! — промямлил Гуго.
— Последний раз спрашиваю тебя, откроешь тайну?
— Да не знаю я никакой тайны, клянусь святым Бернаром Клервоским!
— В таком случае нам придется применить силу и под пыткой развязать твой язык. Рыцарь Бертран, свяжите его вон теми ремнями, что лежат за камином. Да кликните сюда коннетабля де Мийи, он знает, куда лучшее прикладывать раскаленные угли, чтобы испытуемый поскорее во всем признался.
— Но-но! — рявкнул тут Гуго де Жизор. — Эй, полегче! Хороши гости! Ну уж нет, живым я вам не дамся.
Тут Жан, оцепеневший от страха за своей шпалерой, услышал грохот опрокидываемой мебели и громкий звон оружия. Его отец отбивался от нападающего на него сенешаля де Бланшфора.
— Ну же, ну же, уважаемый Бертран! — выкрикивал он. — Попробуйте сделать еще один выпад. Так-так, голубчик. Ну, а теперь, кажется, пришла пора раскроить вам череп!..
После этого кто-то из сражающихся издал некий жуткий смертельный всхрип и рухнул на пол. Жан не понял, кто именно, но тут он услышал голос Рене де Жизора и обо всем догадался.
— Чорт побери! — воскликнул Тортюнуар. — Что вы наделали, Бертран! Разве я просил вас убивать его? Какая беспечность с вашей стороны!
— Простите меня, мой господин, — тяжело дыша отвечал сенешаль де Бланшфор. — Но он так яростно оборонялся, а потом чуть и впрямь не размозжил мне голову. Мне пришлось убить его, дабы сберечь собственную жизнь.
— Увы, Бертран, ваша жизнь стоила меньше, не жизнь этого пьянчужки и забияки. Возможно, он и впрямь знал тайну Жизора, а теперь уж точно мы не сможем ее у него выведать. Бедный Гуго, он теперь мертвее мертвого. Вы пронзили его в самое сердце.
— Мне очень жаль, сударь, — тяжко вздохнул сенешаль Бертран. — Но зато, если он и знал тайну, то и самозванец, выдающий себя за Андре де Монбара, тоже не в состоянии отныне выведать что-либо у этого тела, только что бывшего таким же живым, как наши.
— Помогите мне встать с кресла. Придется покинуть Жизор не солоно хлебавши. Ах, Бертран, Бертран, где ваша былая ловкость?
Король Людовик был счастлив со своею молоденькой женой Элеонорой, считая ее самым прелестным созданием на свете. Свежая, всегда румяная и веселая, подвижная и игручая, как кошечка, она всех сводила с ума, притягивая к себе, как магнит. От деда, знаменитого трубадура Гийома де Пуату, герцога Аквитании, ей передалась по наследству редкостная музыкальность. И в солнечное весеннее утро и в хмурый осенний день, и даже в самое тягостное зимнее ненастье в королевском Замке можно было слышать ее звонкий мелодичный голосок, распевающий баллады и песенки, ее искренний и жизнерадостный смех. Порой, по-многу дней подряд, она могла развлекаться и веселиться с утра до поздней ночи, ни разу не нахмурив свой изящный лобик. Лишь изредка волна капризов накатывала на нее, и, будучи все таки еще ребенком, Элеонора всерьез отдавала себя во власть этих капризов, но вскоре утешалась чем-нибудь незначительным.
