Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
— Поскорее возвращайтесь! — кричали им вслед; остающиеся.
Вернулись к рассвету. Но Тараща не спала: она прислушивалась к тому, что делается кругом.
Ушло из Таращи двести всадников, вернулось сто пятьдесят. Они пригнали обоз. Тут были тачанки, нагруженные патронами, тачанки с пулеметами, тачанки со снарядами и две арбы, нагруженные военной амуницией. Снаряды трехдюймовые, какие и требовались для захваченных ранее пушек. Кавалеристы привезли с собой восемь замков от орудий; самих орудий они не могли захватить из-за быстроты маневра.
Таращанцы торжествовали. А назавтра стало известно, что восстали и Нежин и Канев. Вздыбилась восстаниями Украина. Задрожала гетманская власть.
Таращанцы передохнули.
Однако уже через неделю стало известно о разгроме нежинцев, а потом и каневцев гетманско-немецкими войсками. Оазисом свободы оставалась одна Тараща. Ясное дело, что и ей угрожала та же участь, которая постигла Нежин и Канев.
Гребенко собрал народ.
— Нас извещают нежинцы, — говорил он, — что они уходят на нейтральную зону, за Десну. Идут туда каневцы. Ушли уже и новгород-северцы. Остается и нам уходить туда же. А уже оттуда, организовавшись в большие полки, мы придем вас выручать. Мы вернемся скоро. Скажите врагам: «Кто воевал, те ушли». А если найдется предатель среди вас, то все знают, что надо с ним делать! Так соберите же нам хлеба в дорогу, мы ночью выходим.
Ночью выступило из Таращи партизанское войско и пошло на северо-восток, к Десне.
«А что, братцы-товарищи, надолго ведь дозволим мы этой нашей земле, этим нашим полям родным, пашням и лесам стонать под пятою самозванцев.
Мы, трудовые хозяева, — истинные сыновья этой земли и обороним ее для себя, для вольного труда на ней и для того, чтобы впредь уже из поколения в поколение здесь свободно ходил плуг и свободно гуляла коса и свободные голоса пели бы свободные песни, прославляя труд и свободу!»
Такова была дума, которую думали таращанцы, что ехали и шли, подобно запорожцам и черному люду когда-то на клич Богдана Хмельницкого с Переяславской Рады, на великое братство с русским народом, на нейтральную зону.
Попробовали гайдамаки и немцы преградить им путь, да получили по скулам.
Но вот уже стали догонять их лазутчики с вестями из Таращи.
— Что же делается в Тараще?
— А вот что делается там… Карают проклятые гайдамаки безоружное население.
— Ну, постойте же вы, гады, — мы вернемся!
ПЕРЕХОД НА ЗОНУ
Как только разлетелся слух, что восставшие таращанцы оставили город, в Таращу снова прибыл известный каратель — гайдамак Вишневский, ведя с собою и оккупантские полки — те самые, что пострадали от кавалерийской вылазки и кипели теперь местью.
Этим войскам, без боя занявшим Таращу, вольно было теперь бесчинствовать над беззащитными.
Насилиям, истязаниям, грабежу не было границ. Начались аресты и расстрелы семейств ушедших на Зону бойцов.
Но никто не упрекнул, ушедших, зная, что, лишь соединившись с другими, сообща они могли бы нанести сокрушительный удар врагу.
Болели сердца у бойцов. Не один отец и не одна мать были оскорблены, и не у одного малолетний брат взят как заложник.
И повстанцы, слыша день за день приносимые вслед им страшные новости, двигались вперед, на спасительную «нейтральную зону», зная, что там получат помощь от великого русского народа, найдут таких же, как они, и, спаявшись в одну боевую семью, зажмут в стальное кольцо контрреволюционную гадину и задушат ее в боевом смертельном зажатье.
Так думали повстанцы, подвигаясь день и ночь к Десне.
Прежде, соблюдая осторожность, они шли лишь ночью и обходили людные места лесами, избегая лишних столкновений. Теперь же, позабыв об этой предосторожности, шли бесстрашно и днем и ночью; Гребенко провел на своей карте красным карандашом прямую до точки «Унеча» [4] и вел уже по прямой, обходя только болота, ни перед кем не сворачивая.
Так два раза пришлось таращанцам принять бой с оккупантами и гайдамаками.
В результате этих боев численность партизан возросла, к ним присоединялись отдельные группки новых повстанцев, прибавлялось оружие, отбитое у врагов.
Героизм этого похода привлекал всюду, где проходили партизаны, сочувствие населения, уже пробудившегося к борьбе повсеместно.
Гребенко стал уже и побаиваться этой популярности, опасаясь, как бы не окружили их где-нибудь враги.
Однако громоздкость снаряжения таращанских партизан, в особенности артиллерии, вынуждала идти всем табором вместе.
Гребенко стал рассылать дозоры и разведки. Он все время знал, что делается на тридцать километров кругом.
Немало сел, через которые они двигались, встречали
партизан хлебом-солью, хоть и знали, что за это потом их постигнет кара от временно прятавшихся по щелям полицейских и от предателей-куркулей[5], которые опекались гетманским правительством не хуже прежних дворян.
Поход таращанцев прогремел, громкою славой по всей Украине. Партизаны прошли свой путь от Таращи до Унечи, сокрушая все препятствия на пути. Но когда достигли они: граничащей со свободным краем речки, враги окружили их и решили не выпустить — потопить, ударив артиллерией по плотам.
ТАРАЩАНЦЫ НА ЗОНЕ
Мирно спят казаки возле своих коней, спокойно жующих накошенный на вражеском берегу золотой овес. На горизонте показывается солнце. То там, то сям появляются женщины, чтобы задать корм домашним животным или выгнать со двора скот в стадо, идущее на пастбище.
Подхватываются и казаки.
— Что ж ты, брат, всю кожанку на себя стащил? — упрекает соседа продрогший в утренней прохладе спавший во дворе рядом с товарищем казак.
— Хорошо, что не коханку! — отвечает тот.
Бегут казаки к колодцу, чтобы перекинуться с девушками задорным словом. А девушки спрашивают:
— Можно ли, не опасаясь, хоть сегодня выгонять скотину на пастбище, не вздумают ли опять казаки дразнить «врагобережных»[6]?
Сентябрьское солнце, ясное и чистое, светит, как в хрустале, в осеннем воздухе, и кажется, что каждая вещь способна разложить на спектр его лучи, — так все свежо, чисто и прозрачно.
Свежи и чисты человеческие голоса, свеж свист птиц, и даже шелест камыша можно отличить от шелеста стрекозьих крылышек, который тоже слышен в утреннем воздухе, не мешаясь с другими звуками, столь же чистыми и четкими,
Кто-то точит шашку, и слышен треск, сопровождающийся брызгами искр от прикосновения стали к камно.
Вдруг эту чуткую, упругую чистоту утра пронизывает грохот разрыва артиллерииского снаряда, отдающийся перекатом по реке.
— Ну, вот тебе и давай бог ноги! — говорят дивчата, загоняя скотину обратно во дворы.
— Народ, народ! Мало вам войны было! Когда вы по домам разойдетесь? — укоризненно, но вместе с тем ласково говорят девушки казакам. — Вам все только бы казаковать!
— Ведем окончательную классовую борьбу, товарищи дивчата, — отвечают казаки.
Тут подошли гребенковцы к Десне.
И враги ударили им в спину.
Но об этом еще не знают казаки и не понимают, что бы означал выстрел.
Батько Боженко показался в дверях полуодетый и, потягиваясь, говорит вестовому:
— Катай к Щорсу — узнай, в чем дело!
Казаки умываются прямо на улице, у крыльца, на котором, сняв рубашку, стоит батько Боженко, ожидая своей очереди и растирая ладонями волосатую грудь.
Молодой казак сливает воду из ведра на лысую опущенную голову пожилого товарища и приговаривает:
— Рости, явир[7], на болоти, а волосья — на голоти!
Боженко хохочет от всей души над этой шуткой, а облитый казак, раздразненный, гонится за убежавшим приятелем, который не подпускает его к себе, угрожая опять окатить водой из ведра.
Вскоре вестовой прискакал обратно и прокричал, что с того берега плывут на плотах таращанцы и враги громят их артиллерией.
Действительно, с коня было видно через огороды движение плотов по Десне и дымки разрывов над ними. Большое войско конных и пеших грузилось на паромы, ожидая своей очереди под артиллерийским обстрелом врага.
— По коням! — мигом скомандовал батько и помчался выручать земляков.
Прибытие таращанцев не было неожиданностью для Зоны. Здесь ожидали их со дня на день, но думали, что они задержатся дольше в столкновениях с врагом и придут на неделю позже.
Слава таращанского боя заставила неприятеля остерегаться таращанцев.
И только когда погрузил Гребенко свое войско на плоты и челны, чтоб перейти границу, немцы открыли артиллерийский обстрел по уходящему противнику, оказавшемуся на зыбкой поверхности реки.
И в эту минуту ослабела воля вожака, молодого Гребенко, контуженного и сброшенного снарядом с челна в волу: отнесенный течением, он выплыл на дальнем берегу и бросился в проходящий поезд, идущий в Москву, так как ему казалось, что все, кто были на плоту, погибли во время переправы.
