Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
Гай достал из маленьких ножен, привешенных к поясу, остро отточенный нож. Мальчик сосредоточенно провёл лезвием по мускулистому предплечью скифа. Темно-красная кровь обильной струёй потекла из надреза. Раб дёрнулся и застонал сквозь зубы.
— Тебе больно? — спросил мальчик.
Скиф не ответил. Он ещё крепче сжал побелевшие губы.
— Можешь не отвечать, — засмеялся Калигула. — Я и так знаю, что больно. Ты — дикий варвар, но чувствуешь боль, как все люди! — Калигула с озорной улыбкой приблизил лицо к рабу и зашептал: — Это тебе за то, что ты смеялся надо мной. Никто не смеет потешаться над внуком цезаря!
* * *Месть оставила в душе мальчика удовлетворение. И все же, горечь обиды не проходила. До самого заката Калигула одиноко просидел в шатре. И только в сумерках, когда стих возбуждённый говор путешественников, он выбрался на палубу.
Перегнувшись через борт, Калигула угрюмо всматривался в бездонную глубину моря. На выгнутом носу галеры висел огромный масляный светильник. Водная гладь блестела переливающимся фосфорическим отсветом.
— Что ты ищешь в морской воде, брат? — неожиданно раздался звонкий голосок.
Гай резко обернулся. Рядом стояла Агриппина Младшая, мелко вздрагивая от ночной прохлады.
— Морских чудовищ, — ответил Калигула тихим завораживающим шёпотом. — Странные пугающие бестии живут на дне морском и в тёплые лунные ночи поднимаются на поверхность. Я видел недавно длинного змея с кошачьей головой. Он высунулся из воды, огляделся по сторонам и снова нырнул в пучину. Посмотри туда! — вдруг выкрикнул мальчик, резко выбрасывая вперёд указательный палец. — Видишь? Там, у третьего ряда вёсел, тускло мерцают огоньки! Это светильники Нептуна!..
— Где? — воскликнула девочка, жадно прильнув к борту и любопытно расширив глаза.
Калигула ждал этого. Он с силой толкнул сестру, и Агриппина, потеряв равновесие, упала в тёмную мутную воду.
Агриппина отчаянно кричала и барахталась внизу, а Калигула хохотал и показывал ей язык. Три легионера поспешно прыгнули в воду, услышав крики девочки. Её, смертельно испуганную и насквозь промокшую, вытащили на палубу. Калигула смеялся, видя жалкое заплаканное лицо сестры. Но смеялся он один. Остальные молчали.
Когда Германик узнал о проделке сына, он задал ему хорошую трёпку, а потом подумал: «Гай жесток и мстителен. И все-таки, если к этим качествам прибавить храбрость, прямолинейность и чувство долга, они могут принести пользу Риму. Самые великие полководцы были жестоки и злопамятны».
IV
Три медлительные галеры вошли в широкое устье реки. Вдали показались охряно-рыжие стены восточного города.
Пристань встретила шумным оживлением и благоуханным ароматом пряностей и жаренного на вертеле мяса. Легионеры сходили на берег, любопытно озираясь вокруг. Яркая живописность торгового сирийского города ошеломила пришельцев с запада. Смуглые бородатые мужчины в длинных полосатых халатах неторопливо прохаживались в толпе, высматривая товары, привезённые торговыми судами со всех концов земли. Наёмные носильщики таскали с кораблей огромные амфоры с вином и оливковым маслом, свёртки льняной и парчовой ткани. Маленькие рыбацкие лодки были заполнены свежевыловленной серебристой рыбой, которая бойко раскупались женщинами в тёмных одеяних. Юркие торговцы сновали в толпе, предлагая за несколько сестерциев баранину с луком или рассыпчатые розовые сладости. Блудницы в красных покрывалах выискивали алчным взглядом мужчин побогаче и низкими грудными голосами расписывали им свои прелести. Испуганно поводя ноздрями, ревели удивительные горбатые животные, именуемые верблюдами.
Антиохия сулила римлянам много разнообразных утех. Но не сейчас, попозже. Прежде всего — долг. Резкими окриками и угрожающими жестами легионеры разогнали пёструю толпу. Люди, наступая в давке друг другу на ноги, отхлынули назад и выжидающе притихли: какие перемены принесёт городу нежданный визит наследника императора? Легионеры, подчиняясь кратким отрывистым приказам центурионов, выстроились в два ряда. Германик спустился на берег в сопровождении семьи. К нему подвели коня с красным седлом и огромным красным султаном на голове. Полководец попытался впрыгнуть в седло, но неожиданно пошатнулся и чуть не упал. Германик провёл по вспотевшему лбу загорелой рукой с огромным рубиновым перстнем на безымянном пальце.
— Что со мной? — удивлённо прошептал он. И сам себе ответил: — Ничего. Приступ минутной слабости. Сейчас пройдёт. Здесь невыносимо жарко…
Дворец, в котором семье Германика предстояло жить неопределённое время, был дворцом только по имени: огромное строение из рыжей глины, внушительное снаружи и неуютное внутри.
Гней Пизон, наместник цезаря в сирийской провинции, стоял посреди квадратного двора, который назывался латинским словом — атриум. Широкая тога с ярко-красной полосой скрывала тщедушное тело наместника.
— Приветствую тебя, славный Германик, потомок богов! — с наигранной радостью воскликнул Пизон, едва завидев знаменитого полководца. Германик спешился, похлопал коня по взмыленной шее и тонко улыбнулся: «Потомок богов?! Великий Гай Юлий Цезарь был потомков богов. А я хоть и считаюсь его правнуком — но, увы, не по крови, а по праву усыновления. Ох и льстец же этот Пизон! Нужно держать с ним ухо востро!»
— Приветствую тебя, Гней Пизон, — отозвался наконец Германик, с лёгкой насмешкой оглядывая блаженно улыбающегося наместника. — Император шлёт тебе послание.
Повинуясь чёткому жесту Германика, легионер Присциллий подал наместнику ларец. Гней Пизон подобострастно приложился устами к резной крышке. Германик презрительно усмехнулся и тут же поспешил скрыть усмешку. Пизон все же заметил её, но не подал виду. Он ещё шире улыбнулся, приглашая Германика и Агриппину во дворец.
Шумно засуетились рабы, снимая с лошадей и мулов поклажу. Легионеры, сквернословя по привычке, с любопытством оглядывались по сторонам. Агриппина и Германик неспешно двинулись к входу. Гней Пизон отступил в сторону и, взломав печати с римским орлом, открыл ларец. Жадный взор удовлетворённо скользнул по золотой диадеме и по изумрудным кольцам. Пизон внимательно посмотрел на навощеную табличку, на которой рукою Тиберия было нацарапано несколько строк. Лицо наместника неожиданно посерьёзнело. Он мельком покосился в ларец: маленькая склянка с прозрачной жидкостью, замотанная в обрывок парчовой ткани, лежала на самом дне. Пизон поспешно захлопнул крышку ларца и натянуто улыбнулся.
Агриппина, обернувшись, заметила странную улыбку наместника и содрогнулась.
— Что было в ларце? — прошептала она на ухо мужу.
— Должно быть, послание Тиберия, — пренебрежительно передёрнул плечами Германик. — Я не читал его, но догадываюсь: цезарь велит Пизону чинить мне препятствия. Так было в лесах Германии. Так было в Александрии. И в Антиохии меня ждёт то же самое. Но, если будет на то воля богов, я снова вернусь в Рим с триумфом! К великому огорчению Тиберия.
Переступив порог, Агриппина Старшая брезгливо огляделась по сторонам. Из тёмных углов несло плесенью и влагой. Рабыни мгновенно развесили по грязным стенам узорчатые ткани, зажгли бронзовые светильники, добавив в них ароматного масла. Расставили в опочивальнях роскошные ложа, привезённые из Рима. И все же, Агриппина невольно сравнивала это мрачное убогое жилище с узкими окнами и великолепную виллу с колоннами из бело-розового мрамора.
Но Агриппина не жаловалась на судьбу. Она знала: за падениями неминуемо следуют взлёты. Сколько взлётов и падений было в её жизни. И те, и другие Агриппина встречала со спокойным достоинством. Не впервые она следует за Германиком в неведомые края. В Антиохии у Агриппины хотя бы есть стены и крыша над головой. В Германии не было ни того, ни другого. Лагерь римлян располагался на краю густого леса. Пронзительно пахло хвоей, тревожно вскрикивали серые северные птицы, рыжие белки ловко скакали с ветки на ветку. Над зелёными кронами деревьев вился дымок, говоря об опасной близости германского поселения. А после смерти Августа легионеры подняли мятеж. Окружив палатку Германика, они звенели мечами и выкрикивали угрозы… Но даже там, посреди болотистых северных лесов, Агриппина была счастлива. Там родилась её дочь, Агриппина Младшая. А потом матрона была сполна вознаграждена триумфальным возвращением в Рим.
Посему Агриппина пребывала в твёрдой уверенности: после невзгод и трудностей Антиохии её и Германика ждёт нечто большее, возможно — высочайшая власть.
* * *А Германик заметно ослабел. Возвращаясь домой, он грузно падал на ложе и вздыхал бессильно и пугающе. Томительная слабость охватывала тело, бывшее некогда бесконечно сильным и энергичным.
— Обманул меня Тиберий, — прошептал однажды Германик. — В Антиохии положение не столь плохо. Моё присутствие здесь не было необходимым… — Он немного помолчал и добавил: — Малярия донимает меня. Не этого ли искал Тиберий?
