Шапи Казиев - Ахульго
– Райские гурии посещают мучеников раньше, чем их покидают души. Возможно, они уже ожидают нас вместе с нашим имамом!
Затем разбежался и выбросился из башни так же, как сделал это Гази-Магомед. Шамиль и теперь не понимал, как ему удалось перепрыгнуть через частокол штыков, как удалось пробиться сквозь солдатские шеренги, стоявшие по обе стороны дороги. Может быть, потому, что он спасал не себя, а желание отомстить за своего имама и продолжить его дело?
Прыжок Шамиля был так неожидан, а вид его так страшен, что солдаты не сразу пришли в себя от изумления. Брошенный кем-то камень разбил Шамилю плечо, но он продолжал драться, сметая со своего пути каждого, кто пытался его остановить. Тогда еще один солдат изловчился и проткнул Шамиля штыком, но он схватился за штык, притянул к себе солдата и свалил его ударом сабли. Затем вырвал штык из груди и бросился дальше. По нему начали стрелять, но пули миновали Шамиля. На пути его встал офицер. Шамиль выбил шашку из его рук, тот стал защищаться буркой, но это его не спасло.
Тогда, вслед за Шамилем, спасся и гимринский муэдзин Магомед-Али. Он тоже выпрыгнул из башни, но остался невредимым, потому что все были заняты Шамилем. Этому юноше Шамиль остался благодарным навсегда. Когда израненный Шамиль лишился сил и сознания, он укрыл его от врагов. А потом, когда Шамиль счел себя уже мертвым и просил оставить его, чтобы спастись самому, он его не послушал. Магомед-Али как мог боролся за его жизнь. А когда Шамиль пришел в себя, помог ему добраться до Унцукуля и позвал тестя Шамиля лекаря Абдул-Азиза. Страшные раны оставляли мало надежд, но лекарь пустил в ход все свое умение, чтобы спасти Шамиля.
Шамиль все дальше углублялся в волнующие воспоминания, но его вернул к действительности чей-то крик.
– Шамиль! – неслось издалека.
– Имам!
Шамиль остановил коня и вгляделся туда, откуда несся зов. С гребня горы к ним спускался юноша в разодранной черкеске.
Султанбек преградил ему дорогу и спросил:
– Кто ты и зачем зовешь имама?
– Ханские нукеры ограбили наш аул, – рассказывал запыхавшийся юноша.
– Мы дрались, но их было слишком много…
– Где эти псы? – помрачнел Шамиль.
– Собирались уходить, – торопливо говорил юноша.
– Но если пойти напрямик, можно еще успеть.
Поход Шамиля и без того был нелегок, но он не мог оставить в беде людей, которые верили в него и нуждались в его помощи.
– Показывай дорогу, – велел Шамиль, поворачивая коня.
Строй мюридов рассыпался, и всадники начали взбираться на гребень следом за юношей.
Глава 3
Уже оправившаяся после родов, даже похорошевшая Екатерина Евстафьевна Граббе в окружении очаровательных деток являла собой воплощение семейного счастья. За обедом в доме Граббе присутствовала Елизавета Нерская, кузина фрейлины императрицы и душевная подруга Катеньки Граббе. Лиза, как звали ее близкие знакомые, была пикантная, хотя и несколько экстравагантная особа, полная нерастраченных чувств.
Судьба Лизы была романтически трагична. Ее муж, князь Михаил Нерский, оказался среди главных участников заговора, приведшего к декабрьскому восстанию на Сенатской площади. Не желая присягать Николаю, восставшие звали на престол Константина, считая его законным наследником неожиданно скончавшегося императора Александра I. А заодно требовали принятия Конституции. Солдаты и мужики полагали, что Конституция – просто жена Константина, до которой им дела не было. Но им сулили волю и отмену крепостного рабства, за которыми и пошли с их благородиями. Бунт – дело веселое, но обернулось оно кровавой бойней. На следствии выяснилось, что на самом деле заговорщики мечтали свергнуть самодержавие и учредить республику на европейский манер.
Свадьба Лизы была назначена на следующий день после восстания, которое началось внезапно, в надежде не допустить переприсяги новому царю. Михаил смог скрыться после расстрела на Сенатской площади, но его быстро выследили. Жениха ждали у церкви, позволив лишь обвенчаться. Вместо брачного алькова Михаил оказался к казематах Шлиссельбургской крепости.
Но несчастная супруга была преданна мужу и бросилась к кузине-фрейлине хлопотать за Нерского. Но ни ее слезы, ни влияние княжеской семьи не смогли умалить тяжести его преступления. Лиза только и смогла, что передать супругу медальон, в котором был миниатюрный портрет Лизы.
Лишь милость нового императора Николая позволила Михаилу избежать плахи. Неустанные хлопоты Лизы вырвали Михаила из каторжных рудников. Он был отправлен на Кавказ искупать вину простым солдатом. И, хотя общество весьма сочувствовало ссыльным декабристам, тянуть солдатскую лямку дворянам было нелегко. Оставалось выбивать штыком офицерские эполеты и утраченное дворянство. Многие сложили на этом поприще головы, как тот же Бестужев-Марлинский, книжками которого зачитывались молодые офицеры. Но кому-то все же удалось вернуться в благородное общество. Вот и Михаил Нерский, явивший в делах с горцами примерную храбрость, получил офицерский чин прапорщика. Чин, хотя и был 14-м, последним по классу, но все же был первым обер-офицерским.
Прочитав об этом в особом отделе «Русского инвалида», Лиза бросила все и помчалась на Кавказ. Однако само производство все не выходило, дело о нем где-то застряло. И вместо встречи с мужем, Лиза только получала от него письма.
Лиза решила дожидаться его тут, и жила в доме Граббе. Она усердно слала кузине душераздирающие письма, а в остальное время пользовалась лечебными водами, надеясь облегчить свои душевные недуги.
Вот и сегодня она уже успела посетить несколько источников и поговорить со множеством людей, совершавших утренний моцион. Это давало ей возможность знать все, что происходило на Водах, расспрашивать офицеров, не встречал ли кто ее мужа, и узнавать о ходе войны.
Все это было нелегко. Дичавшие на войне офицеры только и думали, за кем бы поволочиться. Надеясь расположить к себе пикантную особу, они живописали свои геройские подвиги, приводя в подтверждение свои раны. А некоторые, подвыпив, и вовсе вдруг сообщали, что муж ее, Михаил, перешел к горцам или – и того хуже – убит. Все это приводило несчастную Лизу в ужас. Она не спала ночами, воображая себе опасности, которым подвергался ее любимый супруг, хотя письма его были совсем другого свойства. Он называл ее, как прежде, Лизонькой и описывал чудесные кавказские пейзажи, а военные походы представлял увлекательными прогулками. Она плакала и без конца перечитывали его драгоценные письма.
«Милый мой ангел! Судьба разлучила нас, но таков уж промысел Божий, без испытаний нет любви! Медальон с образом твоим ненаглядным всегда у моего сердца, он бережет меня от несчастий, а любовь твоя освещает мой путь светлой надеждой. Скоро уже, поверь, душа моя, очень скоро мы будем вместе. Поцелуем запечатываю письмо сие, и ты непременно ощутишь жар его страсти.
Муж твой Михаил Нерский».
Только письма его пахли порохом, а почерк становился все более резким. И это еще больше пугало Лизу.
Ей было уже тридцать, красота ее увядала, пленительные прежде взоры теряли свое очарование. Она была замужем, но не имела ни настоящего мужа, ни детей. И это становилось все невыносимее, когда подруги ее давно обзавелись большими семействами, новыми связями и блистательным положением в свете. Дети Граббе ее умиляли, а в Павле Христофоровиче она видела олицетворение своих сокровенных надежд. Ведь он тоже когда-то был декабристом. Но когда она заговаривала об этом, Граббе нервно прерывал ее:
– Сударыня! Это дело прошлое. Это пора забыть!
Упоминание о тех днях декабря 1828 года его коробило. Не случись ему оказаться среди членов «Союза благоденствия», его судьба могла сложиться куда лучше. Он вышел из Общества за четыре года до известных событий, но тень их преследовала его всю жизнь. Эта злополучная «прикосновенность» висела над ним Дамокловым мечом, грозя обрушиться в любую минуту, несмотря на все его отличия и награды на государевой службе.
– Простите, Павел Христофорович, – утирала слезы Лиза.
– Но если он теперь офицер, отчего письма по-прежнему приходят вскрытыми? Разве можно этак бесцеремонно?
– У нас все можно, – многозначительно отвечал Граббе, у которого были свои обиды на правительство.
Лиза этого не понимала. Ей казалось, что тайные цензоры безжалостно вынимают из писем душу, а ей достается что-то другое, утратившее самое драгоценное, на что никто, кроме нее, не может иметь прав.
– А верно ли, что есть тайный указ насчет декабристов, чтобы за отличия не представлять к повышению, но доносить только, какое отличие ими сделано?
Граббе знал про этот указ, как и про многие другие, но обсуждать действия правительства, тем более с женщинами, не считал возможным.
– Но вот ведь повысили князя, – сказал он.
