Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

Гайдукам в этих звуках чудилось завывание злых духов, вздохи заколдованных существ. А шум реки напоминал зубовный скрежет той самой безносой с косой, которую называют смертью. С оглядкой продирались они сквозь кустарники, а когда под башмаками трещал сухой хворост, замирали с бьющимся сердцем, гадая в испуге, с какой стороны выскочит на них страшилище. Неподалеку, словно грозный призрак, возвышался пустой град, в котором жили лишь кастелян — старый смотритель да горстка служителей.

Преследователи подбадривали друг друга постоянными окриками, однако все время сновали близ дороги, опасаясь заблудиться.

Напрасно шипел на них Фицко, принуждая искать тихо и осторожно. Сам он ловко продирался сквозь кусты, словно ласка, останавливался, прислушивался. Но все было тщетно. Вокруг простирался густой лес и стояла такая угольная темень — хоть руби ее кайлом!

Гайдуки с облегчением вздохнули, когда Фицко распорядился прекратить поиски.

— Все равно никуда не денется! — успокаивал он себя, обозленный напрасными трудами.

Вскоре вся ватага двинулась в обратный путь.

С ели, стоявшей чуть в стороне от дороги, спустилась темная фигура. Ян Калина.

Луна прорвалась сквозь тяжелую тучу и залила лес голубоватым светом.

Беглец перескочил ров и оказался на дороге.

— Ну и болван, — проворчал он про себя.

Он представил себе, как Фицко сновал под елью, на которую он взобрался, и ему стало смешно. И во сне горбуну не могло присниться, что его жертва была над его головой на единственном хвойном дереве, которое тут было.

Он отряхнул запылившийся плащ, надвинул шляпу на лоб, чтобы ветер не сорвал ее с головы, и решительным шагом направился в Чахтицы…

Дорогой Ян Калина не встретил ни единой живой души.

На краю Чахтиц он достиг совершенно тихой, будто заколдованной улочки. Глубокий покой нарушали лишь порывы ветра да собачий лай. Оконца низких, покрытых соломой домишек были темны, словно они спали с закрытыми веками. Лишь кое-где выскальзывал на улицу боязливый лучик света.

Перед одним из домишек Ян Калина остановился, нерешительно приблизился и заглянул в окно.

У очага он увидел прялку, а возле — маленькую старушку. Он вгляделся в ее милое, морщинистое лицо, излучавшее доброту. Долго любовался дорогим, любимым обликом, с которым столько лет был разлучен, и тягучая тихая песня прялки звучала для него величавой музыкой. Однако он тут же опомнился: сквозь закрытое окно нельзя было слышать напевы прялки — доносятся они лишь из воспоминаний…

Потом он обвел глазами горницу и с удивлением обнаружил девушку, сидевшую возле старушки. Он встал на цыпочки, прижался плотней к окну. Красивая девушка. Ее продолговатое тонкое лицо было обращено к старой женщине — она что-то говорила ей. Ян Калина не уловил смысла слов, он слышал лишь приглушенный приятный голос. Старое лицо осветилось улыбкой. На сердце у него потеплело. Внимательно осматривая девушку, он обнаруживал в ней все новые и новые прелести. Он восхищенно скользил взглядом по роскошным золотым косам, сбегавшим по груди до самых колен, и невольно любовался стройной талией и высокой грудью, строптиво натягивавшей голубую кофту.

Ян Калина пытался угадать, кто это, но тщетно.

Он направился к воротам. Нажал ручку, ворота тотчас открылись. Да и зачем крепостному запираться? — подумал он с горькой улыбкой. От господ все равно никуда не денешься. А разбойники? Эти-то простолюдинов не обидят.

Он вошел во двор, но тут же отскочил, отброшенный нежданным нападением. Оказалось, на него прыгнул верный четырехногий страж дома — Цербер. Он сам его так окрестил, впервые вернувшись домой на каникулы из латинской школы, куда устроил его граф.

Цербер уже давно подвывал во дворе, но Калина, увлеченный увиденным в горнице, не услышал тихого приветствия. Теперь же пес радостно подпрыгивал, терся об него, лизал лицо, руки.

— Цербер, дорогой! Ты еще узнаешь меня? — повторял гость, ласково гладя собаку. Когда же он, помедлив на пороге, нерешительно постучал в дверь, Цербер радостно залаял.

Женщины ответили на стук не сразу, должно быть, убоялись позднего гостя. Но когда Ян постучал во второй раз, за дверьми раздались шаги, затем раздался испуганный, но звучный голос:

— Кто там?

— Несчастный, усталый и голодный путник. Ночь застигла меня в пути, стынь такая, что под открытым небом не заночуешь. Вот и прошу у добрых людей пристанища.

— Пусти беднягу, Мариша, — отозвался изнутри слабый, дрожащий голос, — добрый человек всегда найдет у нас приют и кусок хлеба.

Когда он снял шляпу и поздоровался, старушка уставилась на него потрясенно, точно это было привидение… а потом вскочила, подбежала к нему, в упор поглядела в лицо, словно не верила собственным глазам, и радостно крикнула:

— Янко, Янко, сын дорогой!

— Матушка!

Мать и сын крепко обняли друг друга.

Растроганные встречей, они поначалу не могли выговорить ни слова. Да и можно ли такое счастье передать словами.

— Ты вернулся, сыночек милый, — проговорила наконец мать. Она любовно оглядела стройного сына и продолжала: — Какой же ты рослый и сильный! Немцы тебя там, видать хорошо потчевали! А воротился-то как? Когда пришел? Устал, поди? Не голоден? — Вопрос следовал за вопросом.

А девушка в это время смущенно топталась вокруг прялки, тайком утирая слезы, разравнивала кудель, поправляла веретено, словно вдруг прялка вышла из строя и ее надо срочно наладить.

— А это кто у нас, матушка? — взглядом указал Калина на девушку.

— Уж так и не узнал? — удивилась она.

Девушка повернулась к нему и под его пристальным взглядом покрылась ярким румянцем, смущенно затеребила подол передника.

— Нет, не узнаю, — сказал он растерянно.

— Да ведь это Мариша Шутовская, соседская дочка, — воскликнула в удивлении мать. — А у нее, клянусь Богом, лучше память. Все о тебе вспоминала и ждала тебя с таким же нетерпением, что и я.

— И я думал о тебе, — сказал Ян и, подойдя к девушке, сердечно пожал ей руку. — Но вспоминал-то я милую девочку, с какой простился тогда, но уж никак не этакую красавицу.

Смущение Мариши росло, румянец все еще не сходил с ее лица. Руку свою, которую Ян Калина долго не отпускал, она сама вырвала из его ладони и тут же заговорила, чтобы скрыть нахлынувшие чувства:

— Ишь какие мы забывчивые! А вот не усадим тебя за это, не накормим. Хотя ты, верно, устал и есть хочешь.

Она быстро кинулась к столу, отодвинула тяжелый стул, отерла его фартуком и поспешила в кладовку.

Калина положил шляпу и плащ на кровать и присел к столу Теперь он хорошо разглядел лицо матери, сердце его сжалось от боли. Еще минуту назад это лицо светилось радостью, эта радость разгладила было морщины и взбодрила утомленное старостью тело. Теперь же от всего ее облика веяло печалью, по щекам текли слезы, и вся она, беспомощно сгорбленная, казалась еще меньше.

Сын пододвинул к ней стул и стал нежно гладить седые волосы, вытирать слезы и утешать ласковыми словами.

— Бедняку не дозволено и минуту быть счастливым, — вздохнула она. — Вот было порадовалась, что ты вернулся, а уж опять на душе горестно: что с тобой будет? И что с Магдулой? Ты, сынок, и не знаешь, что с ней сталось…

— Знаю, матушка, знаю…

Мариша вернулась из кладовки, поставила на стол кувшин с молоком, кружку, положила краюху хлеба.

— Угощайся, Янко, — проговорила она робко.

— Мариша у меня как дочка, сынок, — сказала мать и нежным взглядом как бы погладила пылающее лицо девушки. — Что бы без нее со мной было — ума не приложу. Днем и ночью она рядом, даже спать домой не уходит. Хлопочет рук не покладая, а меня знай балует: сядьте сюда, тетушка, сядьте туда… А уж сколько раз за меня на барщину ходила! Без нее работа да заботы давно бы меня уморили. Все-то утешает меня, а то развеселит, да так, что и горести свои забываю.

Мариша мало-помалу смелела. Уже и благодарный взгляд Калины выдержала, когда мать нахваливала ее, да и сама разговорилась:

— Хороши бы мы были соседи, если бы бросили вас здесь одну-одинешеньку мыкать горе. У нас полон дом людей. И без меня там обойдутся. А что бы с вами было, не ходи я сюда?

Сын понимал — все мысли матери заняты Магдулой, и потому, словно условившись с Маришей отвлечь ее от горьких дум, они беззаботно разговорились о прошлом. Воспоминания наполнили горницу забытым счастьем. Перед их глазами, обращенными в прошлое, распростерлись скошенные луга, пахнувшие свежим сеном и чабрецом. По ним бегал маленький Янко с соседской Маришкой. Потом раскинулось перед ними широченное море золотой пшеницы, а они плели венки из васильков. Жнивье тянулось широко вокруг, на нем они вместе пасли бессчетные стаи господских гусей. Маришка играла на меже, и Янко нередко шел вместо нее загонять гусей, забредавших в копны.