Шапи Казиев - Крах тирана
– Но ведь у них договор, – сомневался Пир-Мухаммад.
– Договора соблюдают благородные правители, – ответил Шахман. – А Надир – безродный босяк, алчный хищник, мечтающий стать владыкой мира.
Предчувствия Пир-Мухаммада начали оправдываться. Шахман явился вовсе не для того, чтобы облагодетельствовать горцев. И теперь кади ждал, когда Шахман начнет говорить о главном.
– Что же ты предлагаешь? – спросил Пир-Мухаммад.
И Шахман не замедлил с ответом:
– Я много раз предлагал объединить все народы Дагестана, но меня никто не послушал, – с сожалением говорил Шахман. – А по отдельности нам не устоять против шахских полчищ. Значит, нужно с ним договориться.
– Договориться? – гневно воскликнул Абдурахман.
– С этим убийцей, у которого руки по локоть в крови горцев? – возмутился Сагитав.
– С нашим заклятым врагом, кровником всего Дагестана? – поддержал остальных Фатали.
– Старый враг другом не станет, – покачал головой Пир-Мухаммад. – Не получится.
– Разве не бывает, что кто-то сначала воюет, а затем мирится? – старался успокоить аксакалов Шахман. – Или вы хотите, чтобы Дагестан превратился в пустыню, где звери будут глодать наши кости?
– Пусть только попробует сюда явиться, – процедил Фатали.
– Многие пытались, да не вышло, – добавил Абаш.
– Он слишком много о себе возомнил, – кивнул Абакар.
Шахман пытался их переубедить:
– Я сумею с ним договориться.
– Вот сам и договаривайся, – резко ответил Пир-Мухаммад. – А у нас с ним будет другой разговор.
– Одумайтесь, – настаивал Шахман, – пока не поздно!
– Думать должен был сам Надир, прежде чем проливать кровь на нашей земле, – сказал Пир-Мухаммад.
– Посмотрите на то, что я привез, – говорил Шахман, показывая на людей, обступивших его караван. – Откуда эти прекрасные товары, и почти за бесценок? Из покоренных Надиром стран! Все это будет и нашим, если мы сумеем поладить с Надиром.
– Ты, похоже, ослеп от блеска шахской добычи, – покачал головой Пир-Мухаммад.
– Я знаю, что говорю, – настаивал Шахман. – Нужно только, чтобы общества и ханства Дагестана уполномочили меня на переговоры с Надиршахом, чтобы дали мне свои письма с печатями.
– Ты знаешь законы Андалала, – сказал помрачневший Пир-Мухаммад. – Если кто из нас к ханам пойдет без дела и особой нужды и пробудет у них три дня, то с него взыскивается сто баранов. Если кто из нас даст в пользу хана выгодные ему свидетельские показания, то с него тоже взыскивается сто баранов. Хотя ханы – наши соседи и мы их уважаем, однако свободу свою ценим превыше всего. Но ты уговариваешь нас покориться шаху – нашему злейшему врагу, а значит, совершил еще более тяжкое преступление – то, за что вовсе изгоняют из нашего вольного общества.
Пир-Мухаммад взял у Абдурахмана шкатулку с каламами и вернул ее Шахману.
– Забери. Будет чем писать Надир-шаху жалобы на несговорчивых горцев.
– Для этого, наверное, тоже существует особый почерк? – с сарказмом спросил Абдурахман.
– Я хотел спасти Дагестан, – растерянно оправдывался Шахман. – Пойдемте, увидите, какое дорогое оружие я вам привез.
– Ты предлагаешь нам рабство. Но у рабов оружия не бывает, – ответил Пир-Мухаммад.
– А красных, кызылбашских красных шапок ты нам не привез? – осведомился Фатали. – Наденем их вместо папах и сразу каджарами сделаемся.
Каджарами в Дагестане называли всех жителей Персии со времен нашествий Сефевидов, в войсках которых они были в большинстве. На самом деле каджары были всего лишь одним из народов, населявших север Персии. Там же, на севере Персии, жили и афшары, из которых происходил Надир-шах. Но и его по привычке называли каджаром, как и всех тех, кто состоял в войске Надир-шаха, хотя войско у него было разноплеменное. Персидскую армию называли и кызылбашами – красноголовыми, потому что еще в армии Сефевидов воины носили шапки «кулах» с двенадцатью красными полосками в честь двенадцати шиитских имамов.
Кади что-то шепнул Фатали, тот кивнул и скрылся за дверью мечети.
– Если бы ты был из Согратля, мы бы преподнесли тебе особый подарок, – сказал Пир-Мухаммад.
Фатали вернулся, держа в руках небольшую деревянную булаву.
Увидев эту старую потертую деревяшку, Шахман побледнел. Это был гарч – булава позора, которой Согратлинское общество награждало тех, кто ее заслуживал. Гарч подвешивали над домом провинившегося и объявляли, за что он был им удостоен. Снять гарч могли только по решению совета старейшин, когда человек исправлялся и заглаживал свою вину.
– Гарч останется здесь, но ты должен покинуть Андалал, – объявил Пир-Мухаммад и оглянулся на аксакалов.
Те дружно подняли вверх указательные пальцы, соглашаясь с кади.
– Вы пожалеете об этом, – мрачно ответил Шахман и пошел к своему караван у.
Следом двинулись и аксакалы.
Согратлинцы, набравшие редких товаров, весело обсуждали покупки, ожидая, пока явится Шахман, чтобы расплатиться. Но, увидев удрученного хозяина каравана и строгие лица аксакалов, все замолчали.
– Люди, – воззвал Пир-Мухаммад. – То, что привез Шахман, награбил проклятый Надир-шах, и этим он хочет купить нашу покорность.
Вокруг прокатился гневный гул, и товары полетели обратно в корзины.
– Не надо нам шахских милостей! – зашумели горцы.
– Пусть подавится своими богатствами!
Муса-Гаджи, выбравший для своей Фирузы чудесную кашмирскую шаль и уже мечтавший о том, как поедет в Джар свататься, как подарит эту шаль невесте, с трудом заставил себя положить ее обратно.
Дервиш-Али тоже хотел что-нибудь бросить людям Шах-мана, но у него ничего не было, кроме петуха. И тот, будто почувствовав опасность, возмущенно закукарекал.
Сагитав указал на петуха и сказал:
– Кто доверяется сладким посулам, остается потом, как этот ободранный петух.
Люди, кто негодуя, а кто смеясь, расступались перед караваном, который Шахман и его помощники уводили из аула.
– Делай после этого добро людям, – с досадой говорил Шахман. – Они дождутся, пока их аулы превратятся в пепел, а их дочерей станут продавать в Персии на невольничьих рынках. За бесценок!
Провожая взглядом Шах-мана, Пир-Мухаммад чувствовал, что он еще вернется. Аксакалы задумчиво смотрели друг на друга, обеспокоенные речами Шах-мана. А остальные тревожно смотрели на своих старшин.
Тогда вперед вышел Пир-Мухаммад и обратился к народу:
– Аллах дал каждому народу землю и язык. Нам чужой земли не нужно, но и своей мы никому не отдадим. И Персия пусть будет там, где дети говорят по-персидски. Сколько бы стран ни захватил этот самозваный шах, Персия останется Персией, а Дагестан – Дагестаном. А кто пойдет против воли Аллаха – того всевышний сурово покарает.
– Амин, – отозвались люди. – Да будет так!
Когда караван уже покинул аул, Шах-мана догнал Дервиш-Али.
– Эй, Шахман, раз ты друг Надир-шаха, отведи меня к нему.
– К самому шаху? – удивился Шах-ман.
– Помоги, – просил Дервиш-Али. – У меня к нему очень важное дело.
– Какое такое дело, сынок? – придержал коня Шахман.
– Мне его убить надо.
Шахман удивленно уставился на паренька и только теперь вспомнил, что это тот самый несчастный, лишившийся семьи после визита Надира в Кумух.
– В другой раз, – пообещал Шахман и протянул пареньку золотую монету.
Дервиш-Али повертел монету в руках, стараясь прочесть персидскую надпись, и спросил:
– А что на ней написано?
Шахман помедлил и затем сказал:
– «Надир, возвещающий миру свое воцарение».
– Лучше дай мне кинжал, – сказал Дервиш-Али, возвращая Шахману моне т у.
– На этот золотой ты купишь себе какой захочешь.
– За шахские деньги мне в Андалале кинжал не продадут, – сказал Дервиш-Али. – Ничего не продадут, но могут бесплатно побить палками.
– А я теперь ничего не продаю андалалцам, – ответил Шахман и пришпорил коня, догоняя караван, поднимавшийся к Турчидагу. За этим плато располагалось Кази-Кумухское ханство.
В его столице Кумухе всегда были хорошие базары, куда прибывали купцы из дальних земель.
Глава 3
Мухаммад-шах, наследник династии Великих Моголов, готовился совершить самое ужасное из того, что может выпасть на долю правителей. Его астрологи мгновенно лишились бы голов, если бы посмели предсказать ему такое несчастье. Но это случилось.
Владыка Индии сидел у окна своего дворца, где он обычно принимал просителей, и задумчиво смотрел на опустевшую площадь. Он отказывался верить, что из покровителя нуждающихся в его милости сам превратился в несчастного, потерявшего все, что у него было, и не знающего, что его ждет завтра.
Мухаммад-шах был в белом одеянии, его пояс и оружие были украшены драгоценностями. У него были небольшие усы и едва заметная, коротко подстриженная борода. Небольшой тюрбан Мухаммад-шаха был обернут золотой кисеей, на которой сияли крупные драгоценные камни и джика – особая пряжка, символ верховной власти, с рубином, обрамленным бриллиантами. Кроме того, на нем были длинное ожерелье из больших черных и белых жемчужин, браслеты и кольца. В одной руке у Мухаммад-шаха были четки с бусинками из рубинов, изумрудов и сапфиров, в другой – серебряный мундштук кальяна, который он то и дело подносил ко рту. Весь облик его выдавал человека, ценившего удовольствия и отдававшегося им более, чем делам государства.
